Алимжанова и доложил в секретариат Суслова: жалобщик известный в
Казахстане сутяга, словам которого опасно доверять.
К очередному писательскому съезду дядя Ислам написал стихотворение "Азиатский Талейран". В нем он Алимжанова нарек титулом "узурпатор", обозвал Пиночетом и призвал делегатов съезда не голосовать за повторное избрание Ануара Турлыбековича первым секретарем Союза. Стихотворение Жарылгапов раздавал писателям на входе в зал заседаний. Заведующий отделом культуры ЦК отвечал головой за прохождение креатуры Кунаева в руководители Союза, почему и поставил у избирательной урны инструктора с указанием не подпускать к ней Ислама Жарылгапова.
Дядя Ислам проиграл борьбу, но остался верен себе. Оставшись без работы, отказался получать персональную пенсию. На что жила его семья, он сам, для писателей оставалось загадкой.
Насчет того, чем заняться, за Жарылгапова можно не беспокоиться.
Он колдовал, придумывая новые слова, консультировал, за здорово живешь, ученых, ездил по дальним аулам с писательскими бригадами на встречи с читателями.
Придуманные им слова разительно отличались от слов, внедренных в обиход за последние годы с подачи неизвестных, не ведавших за собой вкуса к благозвучию, народных авторов. К примеру, до Жарылгапова в казахском не было и слова "семья". Предложенное им "жанауя" настолько понравилось работникам языкового комитета, что новое слово отрекомендовалось к употреблению не далее, чем через месяц после посещения дядей Исламом комитета. Слов придуманных Жарылгаповым не счесть, денег за придумки нашему соседу не платили, как и нигде не упоминалось, что у новояза имеется автор с именем и фамилией.
Дядя Ислам за то, как зашифровали его авторство, не сердился.
Напротив, радовался, что хоть и анонимно, но вклад его в словесность, пуще усердия классиков, укореняется в разговорной речи и письменности казахов. Как человек подлинно общественный,
Жарылгапов хорошо понимал, что выгодней и удобней как для самого языка, так и для его носителей расселять в сознании непосвященных, что новые слова, как и полагается всякому слову, не родились в голове конкретного человека, а взращены и вышли как результат многолетнего поискового совершенствования безымянных сказителей из недр народных.
Глава 25
.
"В колонии для несовершеннолетних под Таллином меня познакомили с 16-летним Андреем, по кличке "Лопата". Любопытный отрок…
Гуляя в порту, из хулиганских побуждений, Андрей отправил на больничную койку трех моряков Краснознаменного Балтийского флота…
– Зачем тебе понадобилось калечить моряков? – спросил я
Лопату.
– Глупый был, – ответил подросток. – Можно сказать, жизни не знал".
Владимир Амлинский. Очерки о воспитании молодежи. "Юность",
N 3, 1975.
Кемпил в тюрьме пробыл две недели. На восьмой день Серика
Кулунбаева переклинило. В наказание дубаки привели его в пресс-хату, где бузовика поджидал зэк из тюремных активистов.
Контролеры сдернули с Кемпила штаны, загнули. Общественник изготовился, Кемпил заорал: "Только подойди – завалю!". Серик только внешне грозный, натурально он, как и мой Доктор, больше духарик. Тем не менее, общественник обшугался, рисковать не стал.
В шестидесятых годах в алма-атинской тюрьме практиковалась прописка. Позднее Доктор рассказывал: "Прописка – суровая вещь.
Можно и с ума сойти". Наиболее изощренные формы прописка принимала в камере для малолеток. Вот там точно, если не с ума сойдешь, то в придурка в шесть секунд обратят.
Первый срок Доктор сидел на усиленном режиме. Прописку в тюрьме избежал по случайности – в хате оказались знакомые ходоки из центровских.
Как выживал тщедушный Доктор в Целинограде и Атбасаре я не знал, да и не хотел знать. Думать обо всем этом для внутреннего спокойствия и без того накладно, а что уж до того, чтобы еще специально интересоваться – это выше терпежа.
Доктор сменил тональность писем, перешел на самокритику. "В пьяном угаре я и дошел до жизни такой…". – писал домой в начале
76-го Доктор. Папе нравились последние письма Доктора, он втянулся в переписку и однажды написал в Атбасар, куда Доктора перевели после сангорода: "Ты пересмотрел отношение к жизни. Это не может не радовать… Шесть лет назад ты был другим. Я часто думаю, что будет со всеми вами, когда нас с матерью не будет… Не дает мне покоя и беспокойство за Нуртаса. Твой брат не понимает, что делает… Он пьет. Пьет так, что думаю, ему не придется хоронить своих родителей…".
Валера связался с атбасарской родственницей Майнур и попросил позаботиться о Докторе.
"В первый раз я повстречался с ним на "двадцатке" в Атбасаре.
Слепой на оба глаза, в темных очках. Обычно он не выходил из инвалидного барака, но иногда появлялся на людях в спровождении одного или двух зрячих убогих. В общем, ничего особенного. Таких по зонам много. Попадали они сюда по разным причинам и не всегда на момент преступления были незрячими.
Например, на 35-й в Семипалатинске я встречал туркмена по имени Пардеш. Тоже слепого на оба глаза. Пардеш выжег себе глаза химкарандашом в знак протеста против несправедливости…".
Бирлес Ахметжанов. "Кто зарезал Александра Невского?".
Рассказ. "Аргументы и факты Казахстан", N 37, 2000 г.
В те годы иногда я задавал себе вопрос: "Что хуже? Сидеть на строгом семь лет или отбывать пожизненное в дурдоме?". И отвечал, что, конечно, хуже всего на свете быть в дурдоме.
На Марьяш Шастри женат вторым браком. Первый раз он женился после института, когда работал на Балхашском горно-металлургическом комбинате. Там, в Балхаше растет его сын.
Повторюсь: Марьяш опасно что-то рассказывать. От просвещенности татарчонка часто перепадает Шастри. Рассказал он ей на свою голову анекдот о том, как ревнивая жена проверяет мужа после отлучек и теперь Марьяш по возвращении Шастри из командировок раздевает его догола и велит садиться в тазик с водой.
Шастри протестует:
– Дура, это же анекдот!
Татарчонок неумолимо ведет мужа к тазику.
– Ничего не знаю. Если яйца всплывут, пеняй на себя!
С Марьяш он познакомился тоже в Балхаше. Ей было девятнадцать,
Шастри немного за тридцать. Пришел он свататься и показался шалун отцу Марьяш серьезным товарищем. Прошло больше десяти лет, родила
Марьяш Шастри троих детей. ту в Гипроводхоз, поступила на заоччное троих детей. Семейные заботы не мете. ????????????????????????????????????????????????
Дети не мешают ей работать над собой. Марьяш перешла в
Гипроводхоз, поступила на заочное в сельхозинститут. Стала деловой, вовсю фуфырится. К нам заглядывает редко. Последний раз Марьяш пришла выяснить отношения с Кэт. До нее дошли слухи, что Шастри не ровно дышит к экономисту планового отдела.
– Ты смотри у меня! – предупредила татарчонок.- Будешь и дальше отбивать у меня мужа – убью!
– Ты что? – повертела у виска пальцем Кэт.
Шастри весело, его другу Руфе Сюндюкову не нравятся непроизводственные страсти.
– Марьяш у тебя больная, – сказал Руфа.
– Что поделаешь, – вздохнул шалунишка.
– Ты тоже больной, – успокоил друга Сюндюков.
Непосредственность Шастри лабораторных женщин не смешит. Мало того, Таня Ушанова не считает шалуна сильным по мужской части. "Да никакой он не этот…". – говорит Ушка. Того же мнения и Кэт. Из опыта тесного общения с Токсанбаевым и другими сотрудниками КазНИИ энергетики она делала скоропалительные выводы.
– Среди ученых злое…чих мужиков нет, – сокрушается экономист.
Страсть к поисковой работе вспыхнула с новой силой – помимо Кэт
Лал Бахадур мастырится и к Умке. Он оглядывает с головы до ног бывшую аспирантку Каспакова, особо топорщится Шастри взглядом, когда взор задерживается на попке Умки.
У Умки все на месте. Глаза, холеная кожа и все же попка у нее выбивается из общего ряда. Она у нее, как картинка – высоко приподнятая, упругая. Трудно представить, что с такой попкой можно ночи напролет читать "Капитал" Карла Маркса. Трудно представить, но, тем не менее, с такими данными Умка умудряется часто превращаться в левую эсерку Марию Александровну Спиридонову.
