– Как тебя зовут?

– Серик.

– В колхоз поедешь?

– Поеду.

Долговязый Кемпил стоял перед Сподыряком со скрещенными к низу руками. Он был тих и скромен, в глазах чистота и ясность. В лаборатории котельных агргатов в лучшие времена работало не больше десяти человек. На тот момент кроме Серика Касенова под началом

Сподыряка работали мэнээсы Володя Логвиненко, Рахимжан Орумбаев,

Ермек Кокеев, инженер Витя Коченгин и сэнээсы Наталья Баумгартнер и

Наталья Шалварова. Люди пытливые, работящие и они не могли знать, какое ценное приобретение получили в лице мальчика с кинотеатра

"Алатау".

Прибыло пополнение и в нашу лабораторию. Две девицы, Марадона и

Тереза Орловски. Обе после декретного отпуска. Первая окончила

Алма-Атинский энергетический институт, вторая пришла после Плешки

(нархоза им. Плеханова).

Марадона оформляется заочной аспиранткой к Аленову, мечтает вступить в партию, сделать карьеру. Терезу Орловски в миру зовут

Наташей, и до прихода к нам не подозревала, что отдаленно, особенно носиком, напоминает порнозвезду 80-х. О карьере и науке помышляет мало, больше думает о своей маленькой дочке и о том, где раздобыть сырокопченой колбаски и сгущенки.

Расскажи мне о себе… Кто и что в твоей судьбе…?

Марадона – она же Мара – легко сходится с людьми, всегда на виду.

Секретарю комитета комсомола Головину нравится активность Мары и он, минуя комсомольское собрание института, кооптировал Марадону в члены комитета.

В глазах Терезы Орловски постоянный блеск. Еще зовем мы ее

Черепом, Черепком, Черепушечкой, княжной Таркановой. Как и Марадона,

Наташа тоже общительная девица. Часто ее общительность перетекает в вертлявость, за что помимо Терезы Орловски получила, в довесок ко всем имеющимся, от народа и кличку Живчик.

"На проводах в аэропорту Леонида Ильича я вспомнил его предыдущие приезды в республику. В августе 70-го на 50-летний юбилей

Казахстана и в марте 74-го на 20-летие целины. В первое посещение

Брежнев был другим. Нельзя сказать, что тогда он держался уверенно.

И как помню, именно на юбилейном заседании Кунаев открыл дорогу славословиям генсеку, отметив, что "несмотря на огромную загруженность делами большой важности, к нам, на торжества прибыл выдающийся деятель мирового коммунистического и рабочего движения товарищ Леонид Ильич Брежнев". Зал отозвался бурной овацией. Брежнев немного потупил глаза, но опытный наблюдатель мог заметить: дифирамбы Динмухаммеда Ахмедовича расстрогали генсека.

С этого, пожалуй, по стране и началось восхваление заслуг

Леонида Ильича. Все прекрасно видели, что на выдающегося наш генсек едва ли тянет. Простоватый мужик, понимавший чужие слабости, имел привычку по-свойски обращаться с соратниками. Другое дело, что за безмятежным выражением лица, какое имел обыкновение принимать генсек, скрывались потаенные страсть и желение быть особо отмеченным в истории ХХ века. И утоление желания быть отмеченным составляет смысл предательства Хрущева, безжалостной отправки на пенсию тех соратников Никиты Сергеевича, какие, по его мнению, могли составить о нем (Леониде Иличе) независимое суждение, а то и оспорить в будущем право на власть.

Это как надо было глубоко таить в себе заветную мечту, как мастерски сыграть роль радетеля и ратоборца за народ, чтобы легко, играючи, без шума и возни обставить соратников заговора против

Хрущева – они и не думали всерьез и надолго оставлять Брежнева в преемниках Хрущева.

…А сейчас Брежнев, страхуемый охранником, поднимался по трапу. Это был его последний приезд в Алма-Ату. Нам, провожавшим, оставалось только мысленно пожелать ему еще долго сохранять себя хоть в нынешнем расположении здоровья и духа. Для нас он оставался хорошим мужиком, крепким защитником интересов Казахстана.То, что он питал слабость к Казахстану, это надо признать, значительно сказалось на том, какой вес приобрела республика за последние 10-15 лет. Подспудно мы чувствовали, что с уходом из жизни Брежнева, приоритеты Кремля внутри страны поменяются. И Казахстану и Кунаеву придется худо. И это совершенно не зависело от того, кто придет на его место. Сама сложившаяся обстановка в Союзе потребует от нового генсека сделать это. Завистников у Кунаева хватало…

Брежнев тяжело, с усилием над собой, поднимался по трапу, а мы, оставшиеся в аэропорту, не знали, что видим его на нашей земле в последний раз. Не знали мы, какие перемены вызовет кончина

Леонида Ильича. Не знали, что смена власти коснется не только

Казахстана, но и затронет распределение сил во всем мире.

Брежнев сохранил империю. Но какой ценой! В Чехословакии неизвестно насколько долго обосновались советские оккупационные войска. В Польше ПОРП еле-еле отбивалась от ропщущего народа. В

Афганистане, куда совсем неизвестно по какому праву вторглась

Советская Армия, никто не знал сроков конца войны. В самом СССР народ посмеивался над властью и над самим собой, делал вид, что усердно работал. Газеты и телевидение дружно врали, партия и правительство совместными постановлениями в очередной раз обещали, что-то улучшить, усилить".

Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".

На плато Расчумвор

В цветочном наконец поймал Соскина. Схватил его за шкварник и припер к пустому газетному киоску.

– Ты че, Бек?

– Что ты написал в показаниях про Нуртаса?

Соскин огляделся по сторонам.

– Я все по уму написал.

– Читал я твои показания. Что теперь скажешь, падаль?

Соскин потупил глаза.

– Надо было Мурика выручать.

– Что-о?!

– Да… – Соскин попытался сдернуть мою руку. – Мурика.

Я крепче прежнего вцепился в Соскина, дернул его на себя.

– Подонок, я тебе выручу! Так выручу, что… Слушай, мразь! На суде ты выступишь так, как я тебе скажу. Не сделаешь, – по частям изнахрачу. – Я намотал воротник его рубашки на кулак до упора и вдавил кулак в шею Соскина. – Веришь?

– Верю, – прохрипел Соскин. – Отпусти… Пожалуйста…

– Гляди, падаль…

Муржук сказал, что видел Доктора здесь же, в цветочном, и не далее как вчера. Был он с Надькой.

Прошло два месяца. Со дня на день матушке должна прийти повестка в суд.

Ландыши. Первого Мая привет…

Я вновь пришел в цветочный. В тире встретил Пантелея.

– Доктор не приходил?

– Вон он сидит.

Доктор сидел на кортах спиной к торговкам цветами.

– Ты что? Пошли домой.

– Не пойду.

Догадка, почему Доктор до сих пор не пришел домой, подтвердилась.

– Я тебе говорю, пошли.

– Сказал, не пойду.

– Что ты делаешь? Ты разве не соображаешь, как нам… Без тебя…

– Не пойду.

Уговаривал я минут десять. Под конец он поставил условие.

– Без Надьки не пойду.

Видеть ее не могу. Но ладно.

– Хорошо. Бери ее с собой и поехали.

Папа десять дней как дома. На кухне мама, Надька, Доктор и я помолчали с минуту. Матушка покачала головой и тихо сказала: "Штенке ойламайсын… Ининде айырвалдын".

Доктор затрясся в рыданиях.

Темная ночь, только пули свистят по степи…

Повестка пришла в первый день после первомайского праздника. Дело слушается в городском суде под председательством Макирдинова. Зять тети Раи Какимжановой Тунгуш член горсуда и сидит в одном кабинете с

Макирдиновым. Тунгуш ознакомился с делом и сказал тете Рае: "Вашего племянника прокуратура сделала ответчиком".

Грустные сказки тоже нужны…

За два дня до процесса мама зашла к судье и сказала, что собирается нанять для себя адвоката. Макирдинов посоветовал ей обратиться к услугам адвоката Жолановой, сказав, что это добросовестный и сильный юрист. Мама так и сделала.

Из свидетелей пришли Коротя, Меченый, один из братьев Котовых и

Иоська Ким. Меченый пришел с родственницами, двумя женщинами предпенсионного возраста. Боится? Наверное. Не пришел Соскин. По поверхностному знанию порядков я думал, что явка важного свидетеля обязательна, и будто бы суд сам в том заинтересован, потому гарантированно и обеспечивает принудительный привод оного на процесс.