Свобода на баррикадах?
– Мне пора на обед. – Я поднялся.
– Какой обед? – Недоуменно привстала Лена. – Ты что? В своем уме?
– И повторила. – Какой обед? Ты что проголодался?
– Да… нет…- Я не находил сил лгать. – Кушать я не хочу…
– Тогда что? Тебе разве со мной плохо?
– Нет… С тобой мне не плохо… Все наоборот… Но понимаешь…
Обед… Такой порядок.
– Ладно, пошли.
Я поднял с одеяла шорты и Русалка весело предупредила:
– Ночью я к тебе приду.
– Ой, не надо! – Я выронил из рук шорты.
– Что не надо?
– В номере люди…Там нас трое…
– Ну и мне какое дело?
– Потом…
– А-а… Испугался?
– Конечно… – Тварью дрожащей пробормотал я и неожиданно для себя разбалделся.
" – Мне тоже. Они только напоминают о смерти.
Возможности человеческого мозга ограниченны. Ну и чер… – Он спохватился, вспомнив о Зиммермане. Массивное лицо директора сразу поднялось над партой. – Ну и шут с ними. Попробуем представить себе пять миллиардов лет в наших масштабах. Предположим, Вселенная существует всего три дня. Сегодня у нас четверг, сейчас, – он посмоторел на часы, – без двадцати двенадцать. – Остается всего двадцать минут, надо успеть. – Так вот. В понедельник в двенадцать часов произошел величайший взрыв, какой видел свет. Нам дали такого пинка, что мы до сих пор мчимся вперед, никак остановиться не можем.
Когда мы смотрим на другие галактики, они разбегаются от нас. Чем они дальше, тем больше их скорость. Расчеты показывают, что все они должны были возникнуть в одном месте примерно пять миллиардов лет назад. Миллиарды, триллионы, квадрильоны и так далее – их без конца можно возводить в квадрат – тонн материи, существующей во Вселенной, были сжаты в шар максимально возможной плотности, какую только допускают размеры атомных ядер. Один кубический сантиметр этого первобытного яйца весил двести пятьдесят тонн.
Колдуэллу казалось, будто такой кубический сантиметр застрял у него в животе. Астрономия пронизывала его насквозь по ночам; когда он измученный, лежал в постели, ему иногда казалось, что его ноющее тело фантастически огромно и заключает в своей темной глубине миллиарды звезд…".
Джон Апдайк. "Кентавр", роман.
"Остается всего двадцать минут, надо успеть…". Некое ощущение животворности крайней плоти, какое пробрезжилось вчера на берегу, бесследно пропало. Мой кубический сантиметр первобытности свернулся в ничто, и втянувшись внутрь, напоминал о себе одним лишь жалким и острым желанием пойти попискать.
Лена Светлова с пристрастием допрашивала меня на предмет пригодности к прохождению курса молодого бойца.
– Ты хоть знаешь, как это делается?
– Иди в жопу!
– Не ругайся. Я же к тебе хорошо отношусь.
Мы сидели на лавочке у кайратовского коттеджа. На часах полдесятого вечера. Мимо нас проходил директор Дома творчества и поинтересовался, что мы тут делаем. Хоть и старик, но уже расист.
Послать бы его на переподготовку в Нью-Йорк, в организацию террористического типа "Черные пантеры".
Я показал ему книжку отдыхающего. Коктебельский Джордж Уоллес отстал.
– Так ты мне не ответил.
– Я сказал: иди в жопу!
– Прошу тебя, не ругайся.
Лена была не в сарафане и не в босоножках. На ней было ярко-зеленое платье и туфли на шпильках. Она раскачивалась в такт голосившей с танцплощадки на всю набережную магнитофонной Аиде
Ведищевой и держала меня за руку.
– Ладно. Мне пора. Завтра вставать в шесть часов. Встретимся, как вернусь, – через два дня.
– Нет. – сказала Русалка, притянула к себе и поцеловала в щеку. -
Мы больше не будем встречаться.
– Ну и хорошо.
– Хорошо. – серьезно сказала Светлова и пожала плечами – Но ты мне обязательно напиши. Адрес я оставила Кайрату.- И медленно добавила. – В Париж я тебя обязательно заберу.
– Зачем? – я успокоился.
– Не знаю… Ты мне напишешь, потом приедешь ко мне… И я увезу тебя в Париж…
– Я не отдал тебе маску.
– Оставь себе.
– Пора?
– Да…Пора. – Лена поднялась и взяла меня под руку.- Пошли.
Мы подошли к калитке Дома творчества.
– Дальше я не пойду.
– Не пойдешь? – спросила Русалка и, поцеловав на прощание в ухо, спотыкаясь, пошла в сторону поселка, где они с мамой снимали на двоих комнату.
Глава 14
Горький писал: "Всем хорошим в себе, я обязан книгам". Но это
Горький. Мао Цзе Дуну принадлежит другая фраза: "От книг глупеют".
Кто из них прав?
В теплотехнике, которую мы начали изучать со второго курса, есть раздел, в общем-то не обязательно нужный для тех, кто собирался в мои времена посвятить себя работе на тепловых электростанциях.
Раздел носил название "К критике буржуазных воззрений о тепловой смерти Вселенной".
Поняв буквально, будто речь идет о перегреве космоса, я несколько раз перечитал раздел. Нет, не о перегреве Вселенной, писал критикуемый Клаузиус. Ибо то, что не имеет конца, перегреть невозможно.
Клаузиусу ставился в ошибку вывод о том, что "Энтропия Вселенной стремится к некоторому максимуму". Грубо говоря, теплофизик предсказывал выравнивание температур в космическом пространстве, что и было равносильно утверждению о неизбежности его тепловой смерти.
Материалисты в обоснование надежного будущего для Вселенной закладывали самый туманный и ничем не подтвержденный закон сохранения энергии: в разделе заявлялось, что в мире протекают не только процессы безвозвратного рассеивания энергии, но и обратные процессы, в результате которых происходят возрождение жнергия, ее концентрация.
Приводилась ссылка на Энгельса. Именно он первым высказал мысль о том, что излученная звездами в космическое пространство материя должна вновь сконцентрироваться и дать начало новому круговороту материи.
Клаузиус вывел в свет понятие "энтропия". Чтобы понять, что это такое, надо было внимательно, с самого начала, прочитать термодинамику.
Я прочел определение: "Энтропия есть функция вероятностного состояния". Ничего не понял кроме одного: с этой штукой возможно все. То есть Клаузиусу можно было попенять еще и за неумение объяснить простым людям свою догадку на пальцах.
Что такое энтропия? Похоже на атропин. Атропином расширяют зрачки глаз и колят для скорейшего высушивания послеоперационных ранок.
Атропин, атрофин. С атрофином тоже возможно все. И что? Да ничего.
Словом, атрофия Вселенной стремится к некоторой засухе.
Вдохновляющим в названии и в самом содержании параграфа оказалось для меня следующее. Раз, теплотехники, отложив в сторону рассуждения о циклах паросиловых установок, выходят за границы общеинженерного курса напрямую во Вселенную, то значит, не такая уж теплотехника и общеинженерная дисциплина. И то, что энергетика, где мне предстояло работать после института, полностью держится на теплотехнике, делало в моих глазах будущую специальность не столь уж безнадежно нудной.
" Не гони, да не гоним будешь".
Матушка боялась злословия или насмешек по поводу непонятных вещей. Стоило мне или кому из братьев посмеяться над передрягами кого-либо из знакомых, то мама с паническими глазами предупреждала:
– Ой бай! Озынын басына келед.
Можно ли накликать на свою голову несчастья злоречивостью?
У меня из головы не выходил случай на скамейке, когда по злобе я наговорил младшему Кондрату про его брата Витьку и уже позже иногда думал, что мои слова на скамейке не прошли бесследно для судьбы
Доктора.
…Москва выделила Казахскому отделению Литфонда "Москвич-412".
Папа, все мы были довольны. Теперь у нас под задницей персональный аппарат. На моквичонке папа, мама и я однажды съездили после работы в колхоз имени Калинина и думали, что это только начало. Но не прошло и месяца, как машина неожиданно сломалась и встала на капитальный ремонт.
На секретариате правления Союза писателей проходил отчет деятельности Литфонда за истекший период. Когда дошло до вопроса, почему вдруг новая машина сломалась, встал писатель Духан Атилов и указал на виновника:
