Послышалось кряхтение.

– Изучаю.

– Изучаешь?

Я зашел в ванную.

Шастри сидел на корточках возле устройства, напоминавшего унитаз и крутил краники. Из под низу брызгало. Сидел он не с красным мордом, но мокрый с головы до ног. Стены и потолок тоже забрызганы.

Рядом с устройством нормальный унитаз.

– Что это?

– Биде.

– Ты смотри! – я много слышал об устройстве, но никогда не видел.

– Ты что пьешь из него?

– Хе-хе! Испытывал.

– Не вздумай верзать в него.

– Хе-хе-хе!

– Ты смеешься, а вот мой школьный товарищ расказывал, как возил делегацию из Кокчетава в Париж, – я рассказывал, и Шастри, развернув носовой платок, аккуратно прикладывал его к лицу и улыбался как ребенок. – Поселили их в гостинице на пляц де Пигаль, и один из них, такой же как и ты, животновод, зашел в ванную, глаза у него разбежались и он, на радостях, навалил, с переполнением оперативной памяти, в биде… Не смейся! Когда руководитель делегации объяснил ему, для чего это биде, он, как и ты, начал выворачивать до упора краны. И…

– Что и?

– Что и! На пляц де Пигаль получился этюд в багровых тонах.

– Хе-хе!

– Че смеешься? От тебя все можно ожидать. Смотри у меня! А то…

– А то что?

– Что, что? Если ты тоже наверзаешь в биде, то придет убирать номер горничная и бедняжку от твоей эротичности в шесть секунд перекоммутирует.

– Хе-хе. Скажешь тоже.

Шастри прикрутил краны и вздохнул.

Ах, Арбат, ты моя религия…

Зимой в Москве я впервые. Снег везде. На улицах, в магазинах.

Накануне в газетах напечатан проект директив предстоящего съезда партии. О них первым делом и вспомнил, выступивший на пленарном заседании, академик Мелентьев: "Экономия топлива и энергии в сфере потребления – наиболее эффективный путь наведения порядка в энергохозяйстве страны". Провинция тем и разнится со столицей, что о проекте директив говорят повсюду, а здесь, в Москве, только по существенному поводу и в специально отведенных местах.

С одиннадцатого этажа гостиницы "Россия" видна Старая площадь, здание ЦК КПСС. По моим наблюдениям окна в ЦК горят до девяти вечера.

В день отлета в Алма-Ату я поехал домой к Островскому.

Жена Яна Исааковича болеет. Разговаривали с хозяином у него в комнате.

– Вот двуспальная кровать. На ней твой отец спал после

Переделкина, – сказал Островский. – Чай пить будешь?

– Спасибо, нет. Вы виделись с Ваксбергом?

– Я отдал ему письмо, Аркадий спросил: "Убийство?", я сказал:

"Да", он обещал прочитать и в ближайшие дни дать ответ.

Ответ от Ваксберга мы ждали до конца февраля, годовщины смерти

Шефа. Годовщина прошла и матушка сказала: "Все. Хватит. Сил больше нет".

Конец первой части

Дым сигарет с ментолом…

Апрель 1982-го. Может ли мужчина дружить с женщиной? Может, если женщина способна стать хорошим другом. С Кэт и Терезой Орловски я поддерживаю максимально дружеские отношения. Одно плохо: после работы они не остаются бухать. Бегут сломя голову за детьми в детсад. В остальном – у нас все нормально, как у настоящих друзей.

Закрытых, для обсуждения, тем меж нами нет.

Зашла речь и о событиях в Волгограде.

– Умка рассказала, что ты беклемишилась с двоюродным братом.

– Сука! Ты с ней трахался?

– Нет.

– Рассказывай! Конечно трахался.

– Да не было у меня с ней ничего.

Известно мне не только о Волгограде. Паша из лаборатории гидравлики поведал:

– Вашу Карлушу в семьдесят восьмом жарил Алгинбаев. Он рассказывал, как позвал ее к себе домой на обед. Пошел на кухню ставить чайник, вернулся, а она уже голая лежит…

Волгоград это интересно, это почти "Зейнеп великолепная", но из-за Алгинбаева обидно за лабораторию. Хотя в то время она и не работала у нас, но все равно.

– На фига беклемишилась с этим ишаком Алгинбаевым?

– Не беклемишилась я с ним.

– Он рассказал своим, что ты, как только зашла к нему домой, сразу же сняла с себя все и улеглась на койку.

– Сволочь! – выдохнула Кэт. – Честно тебе говорю – не было беклемиша! Хлебом клянусь.

– Не клянись на хлебе! И я тебе не мулла. – я прояснил свою позицию и спросил. – На обед ходила к нему домой?

– Ходить ходила, но у Алгинбаева не стоит. Три часа промучались, но он у него так и не встал.

– И ты это не считаешь прелюбодеянием?

– Какое на хер прелюбодеяние, если не стоит?

– М-да… Делай правильные выводы и берись за ум. Мы ждем от тебя хороших примеров подрастающему поколению.

– Кто это мы?

– Лаборатория. Возможно даже и парторганизация института.

– Гад такой.

– Какой есть.

– Пойми, я не блядь какая-нибудь. Если мужик мне не нравится, ни за что не буду с ним трахаться.

– Ты опять за свое. Я не о том.

– А о чем?

– А о том, что надо знать, с какого коня падать.

– На хер вы мне все сдались? У меня растет сын.

– Молодец.

– Я серьезно. После рождения сына мне не до беклемиша. Да никто и не нравится.

– Вчера в "Литературке" прочел пародию Иванова на одного поэта.

Поэт признался в любви к женщине, которая не бреет под мышками.

– Под мышками я не брею – выдергиваю. – отозвалась Кэт.

– Больно?

– Зато чисто. Хочешь проверить?

Два года назад Кэт родила сына. После декрета нашла в лице Терезы

Орловски лучшую по институту подругу. Всюду они ходят вдвоем, в последнее время зачастили и друг к дружке домой. Курю теперь я вместе с женщинами на площадке перед входом на институтский чердак.

Три полуразвалившихся, скрепленных между собой, стула из актового зала не вмещают всех курящих женщин института. Курят тетки посменно.

– Рукава мешают.

– Ты можешь отсюда залезть, – Кэт показала глазами на вырез кофты.

Я полез под кофту. Рука, едва коснувшись, прошлась по основанию груди Кэт. Вот ты какая! Кожа у нее гладкая-прегладкая, как попка грудного ребенка. Что-то помимо любопытства вело меня по основанию груди. Нет, с ней нельзя. Я вспомнил ее отказ на квартире у Алмушки.

Кроме того, что Кэт друг, так она в этих делах еще и собаку съела.

Удовлетворить не удастся, только облажаюсь. А так, конечно, ежели по пьянке, без последствий, то с удовольствием напал бы на нее.

Да нет, не то говорю. Кожа у нее до нежной дрожи волнующая. До того волнующая, что я начал заводиться. Кэт курила с безучастными глазами, как будто не чуяла, что может крыться помимо пытливости, с коей я углублялся в поисках правды. Проход под кофтой оказался гораздо интересней попытки познать ее на квартире Алмушки.

Доверием друга злоупотреблять нехорошо. Я вытащил руку.

– Так и есть. Все чисто.

– Я такая. – Кэт затушила сигарету. – Помнишь, что сказала София

Лорен в "Браке по-итальянски"?

– Что она сказала?

– Вспомни. Мастроянни вытаскивал ее через окно автобуса и посадил себе на плечо. А она ему говорит: "У меня там чисто".

– Что-то не припомню.

Цокая каблучками, на чердак вбежала Тереза Орловски.

– Вот вы где! Так я и знала. О чем звиздите?

– Я ругаю его за измену со Спиртоношей. – Кэт засмеялась.

Орловски тряхнула меня за плечо.

– Бяша, тебе не стыдно спать со Спиртоношей?

– Завязывайте. Откуда треп идет?

– Твоя маман мне все про тебя доложила. – сказала Кэт. – Привел пьяный домой Спиртоношу и оставил до утра.

– Тетя Шаку мне тоже звонила. – Тереза Орловски прыснула. -

Говорит, притащил такую бабайку, что сказать страшно.

– Кому говорят, завязывайте.

– Наташка, его маман поручила нам с тобой охранять Бека. Чтобы не бухал.

Тереза Орловски заглянула мне в глаза.

– А мы и так охраняем. Правда, Бяша?

Вообще-то, если говорить честно, в образах маминой объективности и прямоты, то Наташенька более походит не на Терезу Орловски, а на певца ансамбля "Самоцветы" Вячеслава Малежика. С той только разницей, что Малежик не красит глаза и губы.