Что до Веры, то она воспитанная, с чутьем разведчицы, женщина.

Она возможно и поняла, что я не только идиот и пустомеля. И если бы она чуток знала историю моей жизни, хотя бы на данный отрезок времени, то наверняка согласилась бы с тем, что мало, до обидного мало, такой, как она, женщине, просто нравиться кому-то.

Надо еще и…

Надеюсь, понятно.

В чьей власти наши желания? Чтобы капитально разобраться с этим – опыта у меня с гулькин нос. Но то, что сердцу не прикажешь, то это точно и на все времена.

Будет ли у меня когда-нибудь что-то? Неужели я, по сути, ничего и, не изведав, так ничего и не узнаю?

В самом ли деле, я перегорел до срока?

Вставай проклятьем заклейменный…

Секретарь ЦК КПСС Горбачев переведен из кандидатов в члены

Политбюро. Про него мне ничего не известно. Ничего не известно, но я мечтаю о временах, когда я буду работать у него помощником. Горбачев станет Генеральным секретарем ЦК и пригласит меня к себе. Когда это произойдет? Не знаю. Может вообще никогда. Он спокойно может застрять в дежурных секретарях ЦК КПСС на лет десять-пятнадцать, как это произошло с Кирилленко, Долгих, Катушевым.

Мне хочется, чтобы к власти пришел именно он.

Что я буду у него делать?

В каждой избушке свои погремушки

Валера и Ситок полагают, что я переживаю из-за развода. Этого нет. Правда, иногда думаю о Дагмар, скучаю. Мама говорит: "Дочка вырастет и все поймет". Поймет, не поймет – это как вариант самооправдания. Тогда я ловил себя на мысли: "Так ли уж мне нужны дети, если в свое время я долго мечтал о ребенке, пусть о сыне, и все равно легко пошел на развод?". Привычка бросаться словами, даже наедине с собой, довела до того, что я уже не верю самому себе.

О чем я думал тогда? Думал я о Джоне. До конца жизни ему не вырваться из дурдома. До конца жизни… Когда-нибудь он помрет в заточении от тоски. Скорее всего, он умрет раньше Ситки Чарли.

Ситка, хоть и заболел намного раньше Джона, но он ходит домой, общается со здоровыми людьми. Как мы будем хоронить Джона? Что скажут люди? Они может ничего и не скажут, но подумают: "Спрятали с глаз долой сына и брата в сумасшедшем доме, а сами…".

С недавних пор я боюсь ночных и утренних телефонных звонков.

Особенно утренних. Иногда мне кажется, что телефон звонит по-разному. Иногда он негромко тренькает, иной раз звонок гремит так, как будто на пожар зовет. Поднимаешь трубку и убеждаешься, что робкий звонок означает, что ты кому-то срочно понадобился, а когда телефон громыхает, то лучше трубку не поднимать – звонит тот, от кого ты скрываешься.

Но это ерунда в сравнении с тем, что когда-нибудь раздастся звонок из психушки и голос врача сообщит, что с Джоном случилась непоправимая беда.

Именно предстоящая кончина Джона и была главным моим беспокойством. Как папа, мама, Доктор, Шеф, Ситка и я пройдем через его смерть?

Милый, где твоя улыбка…

Шастри продолжает называть меня братишкой. Умка прекратила считать меня своим родственником. Не хотел бы видеть в ней сестру, а вот товарища и друга по общему делу в лице Умки иметь не прочь. Хоть в ее любви к Карлу Марксу есть немало чего и неподвластного моим понятиям, но в то же время в ней много чего имеется и для того, чтобы тесное сотрудничество принесло плоды хорошего свойства.

Походка у нее не отвечает природным данным. Она часто заваливается на ковыляние, иногда ходит и вовсе с опущенной головой.

И это в то время, когда у человека столь образцовая попка, что поневоле, сама собой, должна возникнуть готовность забыть не только про политэкономию социализма, но и плюнуть на Карла Маркса.

Умка никогда не выставляется перед подругами со своей красотой.

Комплименты пропускает мимо ушей, любит, чтобы ее хвалили не за красоту, за ум.

Об упущенных возможностях сожалеют, больше глядючи со стороны.

Тот же, кто в свое время не подсуетился с использованием предоставленного ему шанса, чаще всего, по этому поводу не горюет.

Что было, то было. Чего не было, то уже и не произойдет.

Как-то Умка сказала: "Твоя беда в том, что ты не умеешь доводить дело до конца". Сказано, как следует понимать, не по причине моей пробуксовки с диссертацией.

Я не орел степной, но, тем не менее, каким я был, таким и остался. Женитьба ничуть не изменила меня. Не робость сдерживала меня от ухаживаний за исследовательницей структурных сдвигов в промышленном энергопотреблении. Причин не перечесть. И главная – не моя мнительность и нерешительность. Мужчина чувствует не только сигналы, но и его интонации, которые как раз-то и менее всего обманчивы. Как я ощущал, Умка давала отмашку вовсе не потому, что я ей нравился как мужик. Как собеседник, – это да, возможно, она и не прочь была со мной трещать за жизнь хоть до утра. Чтобы всерьез оказывать ей знаки внимания с прицелом на будущее только потому, что она после развода оказалась на бобах – для самоуважения этого не только мало, но и, что там говорить, чересчур уж жалостливо.

После развода она зачастила к нам домой. Разбежалась Умка с

Мереем раньше меня на два месяца и представляет свой развод стартом в новую жизнь. Ей тоже не мешает думать, прежде чем что-то сказать.

– Тетя Шаку, – заявила Умка, – Бектас спал с Карлушей.

– Ты что? – откуда она узнала? – У меня с ней ничего не было!

– Было-не было, – что тут такого? Не в этом дело. Вы начали друг к другу притираться. – Умка разговаривала на повышенных тонах. -

Тетя Шаку, вы еще не все знаете.

– Ой бай, что еще?

– Эта татарка спала со своим братом.

– Ой бай! Маскара!

Время искать и удивляться. Умка хоть и агентство Синьхуа, но такие вещи на ходу не придумаешь. У Кэт есть брат Малик. Он живет с ней и Гапоном. Как можно спать с братом, когда рядом муж? Кэт бабец раскрепощенный, но чтобы до такой степени либерализоваться… Если это так, то сие чрезвычайно каверезно.

– Ты ничего не знаешь! У нее есть двоюродный брат в Волгограде.

Она сама рассказывала подружкам, что, когда ездила к нему, то вовсю с ним…

Ох… Умка ежели даст прикурить, то даст. Теперь все ясно, источник утечки установлен. Кэт дружит со Спиртоношей, та параллельно общается с Умкой.

– Ты рассказываешь страсти самурайские. Но это кузен… Так бывает.

– Что, хочешь показаться хорошим?

– Ты завяжешь или нет?!

Матушка пришла мне на помощь.

– Бектас не такой.

Причем тут я? Знала бы мама, как я хочу быть таким. Мне противно, что я не такой.

– Сама знаю, что не такой. Потому и предупреждаю.

Разговор зашел о снохах. Неожиданно, то ли в шутку, то ли всерьез, Умка пробросила шайбу через красную линию: "Мены кельне алмайсыз?".

Матушка автоматически парировала бросок:

– Кудай сактасын!

Умка не обиделась, засмеялась: "Шучу". Я ей не нужен. Ни как любовник, ни как муж. Кто ей в таком случае нужен? Неужто она влюблена в Ситка? Трудно поверить. Хотя не исключено, что уважение иногда перерастает в дочернюю любовь.

Умка продолжает жаловаться на мигрень. Пожалуй, что я и не потяну на врачевателя мигрени, только раздразню и тем самым может и усугублю ее недомогание с головой.

Правду сказать, ей нужен лось.

Вообще-то Умка, как тогда представлялось мне, не больно-то годится для семейной жизни. Быстро увлекается, и так же быстро остывает. Полагаю, что ей назначены долгие поиски в бескрайних странствиях. Как и ее тезке из одноименного мультфильма.

Через неделю она позвонила:

– Я по делам в Каскелене. Дома буду завтра к обеду. Ты не заберешь мою дочку из садика?

– Заберу.

Я обрадовался. Умкиной дочке шесть лет, она умная, балдежная и, как уверяет молодая мамаша, со знаком качества. Умка недалека от истины. С Анарой интересно разговаривать. Дите рассуждает как взрослая.

"Страшное имеет не только конкретно-историческое содержание, страшное – чувственно, оно имеет цвет ("красный неморгающий глаз"), имеет звук ("предательское постукивание"), то есть страшное живет не только в социальном опыте, но и в подсознании, связь между ними обнаруживается в моменты прорыва черно-белого экрана в цвет, немого экрана в звук. Контрапункт, о котором немало написано в связи с творчеством Эйзенштейна, есть в своей глубокой основе столкновение двух разных постоянно сливавшихся в его картинах тем: "Мост" и "Рок".