– Злодей. – соглашается Хаджи.

Таджики народ церемонный. При встречах друг с другом на улице прикладывают ладонь к левой стороне груди. Как и казахи, они трепещут перед начальством. Традиции и привычки у них, однако, намного глубже, крепче наших будут. Да и вообще они другие.

Пребывают вне реальности. Что до казахов, то мы только-только расседлали коней, а ветер продолжает свистеть в ушах, голова, сознание до сих пор со всех сторон продуваются насквозь и мы еще удивляемся, от чего напрочь отчуждены от исторических процессов.

Хаджи и я здорово набрались, вышли со двора.

– Жаль, Рахима в отъезде. – сказал он.

Рахима это дочь районного прокурора, протеже Розы.

– Сто лет мечтал увидеть ее…

– Так не скажи. Ты же не знаешь ее. О, Рахима – это идеаль.

На следующий день бабушка, мать прокурора, принесла фотографию внучки.

Такой "идеаль" можно увидеть только в фильме "Пятеро из Ферганы".

Если бобошка басмач, то курбаши – это Рахима. Я сделал открытие: с

Розой следует быть начеку и вообще для близких опасно, если она задумается о прекрасном. Только крайне простодушный человек способен додуматься, что матушка может решиться взять себе невестку из кишлака. Даже в том случае, когда обликом своим она стопроцентно повторяет свирепо неподражаемого предводителя ферганского басмачества.

Мама, однако, не оскорбилась строем мысли Розы и вынула из кошелька золотое колечко с камушком.

– Это мне? – удивилась Роза.

– Тебе.

– За что?

– За все.

Прошло больше тридцати лет, а тетя Галя не может забыть дядю

Кулдана.

– Бросил он нас с Розой, отнял у меня сына, а я до сих пор люблю его.

Ни за что бы не подумал, что дядя Кулдан, этот солдафон и бачбан, способен навсегда разбивать сердца. Что делается? Натворил делов, а

Бахтишка с Эллочкой наперебой галдят о том, какой у них добрый дедушка-пограничник.

Чокин соглашается на командировки сотрудников в Москву со скрипом. Повод для Москвы младшим научным сотрудникам и инженерам нужен серьезный, лучше экстраординарный.

Ереме пришло приглашение в Москву на конференцию по электрификации быта. Он занимается эффективностью электропищеприготовления и ни разу не был в Москве. В программке конференции, присланной из Академии коммунального хозяйства имени

Памфилова, пропечатан пункт и о докладе Еремы. Жаркен Каспакович уговорил Шафика Чокиновича отпустить человека в Москву.

Вернулся Ерема через неделю и в тот же вечер позвонил.

– Приходи. Посидим.

Кроме Еремы, его жены и меня, за столом был и четвертый – с.н.с. лаборатории Устимчика Алдояров. С.н.с. строит во дворе Еремы гараж для своего жигуленка, мой друг помогает ему.

Про Алдоярова по институту идет жеребячья слава. Он берет количеством. И с той, и с этой, и даже ту… К слову, жертвы его все, кроме, пожалуй, одной, далеко не фонтан. Особенно та, что носит кличку "Мать".

У Алдоярова глаза затянуты прозрачной сальной пленкой, от чего они кажутся взятыми напрокат у курицы, сам он из той породы мамбетов, что из кожи вон лезут, только чтобы понравиться всем, а потому и напропалую сыпят умными словами. Он знает наизусть множество высказываний великих и без умолку цитирует:

– Фирдоуси по этому поводу сказал так… А Навои писал следующее…

Сейчас он хлебал суп и нахваливал хозяйку. От водки он отказался.

Бутылка опустела и я внес предложение:

– Ерема, давай, пока магазин не закрылся, я сбегаю за пузырем.

Ерема за. Алдояров поглядел на часы, засобирался и напыщенно объявил:

– Вынужден вас срочно покинуть.

Он ушел и я не замедлил сказать:

– Задолбал он цитатами.

Ерема пошел дальше.

– Жадный он… Я ему помогаю, а он ест наш суп и ни копейки не платит.

– Как тебе Москва?

– Кул правильно говорит… В Москве пачкой нельзя щелкать. Я там чуть не оброзел.

Через два дня Ерема отчитывался на семинаре по командировке.

– Первый раз в Москве… Было очень интересно. – начал он с радостью в глазах.

Каспаков поощрительно кивнул головой.

– Интересно? Хм…

Ерема, не сворачивая, двинулся тропой Хо Ши Мина.

– Сходил в Сандуновские бани… Побывал на спектакле в театре

Сатиры… Еле билет достал…

Каспаков поднял голову, задумался.

– Потом… Потом пошел в Оружейную палату… Понравилась

Бородинская панорама… Рубо писал ее несколько лет…

Завлаб нахмурился, недоуменно оглядел сидящих и, встрепенувшись, повернулся к Ереме.

– Постой, постой… Я что-то не пойму… Какой-то Рубо, какие-то

Сандуны… Ты что нам рассказываешь? Мы что тебя в Москву в баню посылали? Ты на конференции был? Отвечай!

Ерема спохватился.

– Ой… Совсем забыл… В конференции участвовал. Сидел недалеко от президиума…

Каспаков что-то вспомнил и быстро записывал. Не поднимая головы, он спросил:

– В Академии Памфилова был?

– Был… Взял материалы… – Ерема продолжал хранить радость на лице. – Командировкой доволен… Одним словом, много полезного для себя исчерпал.

С последними словами Еремы комната погрузилась в безмолвие.

Каспаков оторвался от бумажки и силился сообразить, что же с ним и с нами, только что, произошло. Он попал впросак. Снял очки, округлил глаза и, втянув голову в себя, еле слышно проговорил:

– Кончится Ермек тем, что ты всем нам окончательно все провода в голове перепутаешь. Что значит "много полезного для себя исчерпал"?

Хоть убей – не пойму.

– Почерпнул. – с места подсказал Муля.

– Ах, да… – облегченно вздохнул Ерема.

– Что за люди? – Жаркен Каспакович повысил голос.- Слово в простоте не молвят.

Поднял руку Шастри.

– У меня вопрос к докладчику.

– Ну. – Каспаков устало смотрел на Шастри.

Шастри хитро сузил глазки.

– В театре ты был… Так?

Ерема почуял подвох, но ответил:

– Так.

– Какой спектакль смотрел?

– Затюсканный апостол. – Ерема вновь повеселел.

Шастри еще больше сузил глазки.

– Какой, говоришь, апостол?

Ерема ухмыльнулся:

– Ну ты и лопух, Нурхан! Говорю тебе, затюсканный апостол.

– Затюсканный, говоришь. – Шастри повел глазками в сторону

Каспакова. – Все ясно. Вопросов больше нет. Предлагаю отчет утвердить как многообещающе исчерпывающий.

Зяма через день обедает дома у Прудниковой. Обед у нас с часу до двух, а у Зямы с Таней с пол-двенадцатого до пол-четвертого.

Возвращается Толик с обеда и Ерема понимающе спрашивает:

– Как сегодня?

– Пойдет.

Хаки говорит, что Зяма доиграется.

– Кончится тем, что Прудникова женит его на себе.

Зяма во всех смыслах не дурак. Таня ему нужна, но только пока.

Наиграется, а жениться на ней ни за что не женится. Тем более, что, провожая взглядом удаляющуюся по коридору Прудникову, говорит коллегам:

– Очко у нее, скажу я вам, мужики, завидное.

Зяма человек широких взглядов, но все равно так о будущей невесте не решится сказать и отчаянный либерал.

Что у них общего? Определенно только постель. Чем кроме колыхающейся кормы она могла волновать Толика? Пожалуй, что своей раскрепощенностью.

Зяма, Муля и Таня гуляли в зоопарке.

– Гляди, Муля, – обратила Прудникова внимание на дикое животное,

– кочерыжка у зебры как у моего Зяблика.

Прудникова единственная дочь своей мамы, буфетчицы. Папа то ли умер, то ли развелся с мамой. Образование у Тани хоть и среднее, но по части бытового ума, который для счастья куда как важней красных дипломов, она на сто очков впереди женщин нашей лаборатории. Потом наглая она. И это хуже всего.

Ерема любит повторять:

– Блядь блядует, блядует, но счастье свое никогда не проблядует.

Фая тихушница и не умеет бороться за свое счастье. Ей бы взять, да и установить персональную опеку Зямы по всему полю. Так нет же, доверилась ожиданию счастливого случая. Толик и сам внутренне понимает, что лучше Фаи на свете девчонки нет. Нежная, ласковая, умная, тонкая… Подходят друг к дружке идеально.