Желательно, чтобы этот человек разбирался в энергетике. На побывку приехал Иржи Холик. В обед он, я и Керя пошли на Никольский базар искать посылочный ящик. Иржи нервничает: до отхода свердловского поезда надо успеть заскочить в магазин, оттуда на почту. Купили всего понемногу, Кук боится загула и денег Иржику дал впритык. В магазине Керя свалил конфеты, печенье и сигареты в посылку – ящик заполнился на треть. – Не психуй, – сказал я Иржику. – Если попросишь отправить Таньку или Сюсявую, то еще успеем бухнуть на дорожку. – Нельзя. – Почему? – Сожрут. На тетрадном листочке Иржи выводит каракули: "Наташка! Времени нет. Заскочил на два дня.

Вернусь к марту. Привет от Кери и Бектаса. Ержан". – Добавь пару теплых слов. – сказал я. – Каких теплых слов? – Иржи поднял голову.

– Ну там, жду, люблю… – Еб…лся? На зоне Магда более всего мучается без курева. В последнем пи ьме отписала, что иногда приходится курить матрасную вату.

В Минусинске, где Иржику с кентами предстояло валить лес для куковских коровников, снег выпал в октябре. В тайге ни телевизора, ни радио, питаются макаронами. За нарушение сухого закона бывший боксер Кук работников избивает. Бичи понимают хозяина. По иному не освоить выделенные райсельхозуправлением деньги.

Пашет у Кука и Валей. Керя и рад был бы поработать с кентами, но не на кого оставить больную мать.

Отпустил Кук домой Иржика по неотложному делу. Умерла квартирная соседка. Пока не опомнилась Валюня и домоуправление, надо срочно занять освободившуюся площадь. Вчера Холик переоформлял лицевой счет покойницы на себя. Теперь у него отдельная двухкомнатная квартира.

На второй или третий день после выхода очерка повел я Айгешат к

Умке. Не знаю для чего. К ней в гости пришли три мужика моего возраста. С собой я захватил журнал. Умка пишет стихи и ей в самый раз разделить радость братишки, да заодно и не помешало бы поближе познакомиться со снохой.

Умка повела себя вызывающе. На журнал ноль внимания, плюс ко всему, через каждые полчаса уединялась в соседней комнате с гостем, казачонком-филологом. Мужичок послушно следовал за хозяйкой, с опущенной головой выходил из комнаты и, похоже, не понимал, чем он так приглянулся еще не пьяной Умке.

– Пошли, – сказал я Айгешат. – Кажется, я напился.

Мне не показалось. В прихожей я долго не мог с помощью Айгешат натянуть сапоги и что-то там недовольно бормотал. Из комнаты для уединений вышла Умка и отвязалась на меня: "Алкаш!".

Я не замедлил выставить блок. Припомнил ей и Карла Маркса, и

Цеденбала с Гуррагчой. Умка сразу умолкла.

– Не тряси кровать…

Фу ты, черт! Я думал, она спит.

Не далее как вчера я обещал ей, что с Кэт все покончено. Она проснулась и узнала цену моим словам. Перед сном Айгешат кивала головой и осторожно выведывала, чем меня приворожила коллега.

– У нее там мягкая гузка?

– Откуда ты знаешь?

– Я ее видела…

Обещал я закруглиться с подругой со злости. Кэт опять взялась за свое и я не знал, как избавиться от мыслей о ней. Позавчера приходил к нам на работу Гуррагча. Посидел минут десять и свалил. Через полчаса ушла и Кэт.

Утром она была задумчивая и, пока Руфа с Шастри болтали в коридоре, я затащил ее во внутреннюю комнату. Она не сопротивлялась, только и сказала: "Тухлый номер". Когда все закончилось, я отпер дверь и подумал: "Чтобы простить человека, многого мне не надо".

…Говорили вчера с Айгешат и о подсознании.

– Что это такое?

– Этот отдел человеческой психики отвечает за наши мысли и поступки…

Она о многом знает. Сожалеет, что я не читал Фолкнера, Хемингуэя.

Рассказала, – забыл о ком именно шла речь, – и о манере одного американского литератора передавать настроение через прямую речь.

– Никакой описательщины – одни диалоги, но они заменяют повествование, – сказала она, – Согласись, прием не нов, но успешней всего им пользуется этот американец…

Среди институтских мне легко выдавать себя за образованного, но перед Айгешат я обнаруживал как свою невежественность, так и сильно засомневался в умении обобщать, делать верные и точные выводы.

Прекрасная память и хорошая наблюдательность позволяет ей успешно учиться на ходу. Еще открывал для себя как несомненный факт то, что до сих пор ни с одним человеком не было столь интересно говорить про вещи глубоко специфические, хотя бы по этому должные стать скучными для разговора мужа и жены; в беседах с ней происходило обратное: чем больше мы углублялись в тему, тем живей и увлекательней становился разговор, который растягивался столь долго, что за ним, и она, и я, забывали обо всем на свете.

Я до конца не открывался перед ней и уж тем паче не признавался в несостоятельности притязаний, но в подробностях поведал, как меня долго и терпеливо натаскивала Черноголовина, как я сомневался в своем праве выйти один на один с читателем. Айгешат и сама видела, что по сути я середняк и что журнальный очерк мой потолок, но разделяла и поддерживала мамину мечту сделать из меня и ученого и писателя.

Я сетовал на отсуствие темы, Айгешат понимала: не в теме загвоздка. Дело в осмосе. На очерк меня сподобила гибель Шефа и уход

Ситки Чарли. Мне не мешало бы осознать: для новой вещи, которая могла бы понравится мне самому, нужен еще один толчок. Толчок – это безвыходные обстоятельства. Одаренные натуры спокойно делают шедевры и без пинков судьбы, мне же, чтобы создавать вещи проходного уровня этого не дано. Знать, чувствовать это я тогда не мог и наивно полагал, что, какой бы я ни был середняк, но сочинительство мой главный путь, моя дорога.

Как говорит Озолинг: "Есть обычный осмос, а есть и обратный осмос".

Каспаков вновь сорвался. Чокин не оставляет надежды на то, что

Жаркен еще может пригодиться для общей энергетики и в то же время не знает, как поступить с любимчиком. Новая креатура директора Сакипов второй год в парторгах. После работы секретарь партбюро остается дожидаться вызова к директору, без Чокина он не вносит сколь-нибудь значимые для института вопросы в повестку партсобрания. По истинному счету Чокину должна быть в первую очередь интересна не мера преданности Сакипова, а то, насколько глубоко он понимает, какое, в случае чего, наследство может перепасть в его руки. Дорога ли ему, наработанная Шафиком Чокиновичем, репутация института, подлинный он энергетик или нет? Все, что к настоящему дню имеет институт от государства, получено под имя Чокина. Главное, станет ли парторг блюсти традиции? С последним вопросом большая неясность. На словах

Заркеш Бекимович проявляет готовность подчинить все силы, самого себя следованию чокинским традциям. Только ведь Чокин знает цену словам и не обольщается. В случае прихода к директорству Сакипову придется больше думать о себе, о своем имени в науке, – самоутверждение необходимо для предъявления доказательств, что ты и сам по себе личность. Иначе и не должно быть, директорство, как и всякая другая должность или звание, для человека науки, не может и не должно быть целью, а всего лишь средство, все тот же инструмент.

Разумеется, предназначение инструмента – служение науке. Имеется в виду, что сия дама вознаградит за бескорыстную преданность. Ой ли?

Все мы, обсуждавшие шансы Сакипова возглавить институт, не договаривали главного: в сущности никому до науки дела нет. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. Рассуждения о том, кому достанется громадина КазНИИ энергетики интересны чисто умозрительно.Чокин, Сакипов, каждый из нас в отдельности, думали только о себе.

"Что будет со мной? Поможет ли кто защитить диссертацию?" – с этими мыслями я и пришел к Сакипову.

– Вы не против, чтобы я написал статью о вас, о ваших плазмотронах? – спросил я.

Заркеш Бекимович человек небольшого роста, но подвинулся в кресле боком, как это делает Шафик Чокинович.

– Не против. Но в лаборатории я не один.

– Понятно. Изобразим и лабораторную массовку, – не без развязности сказал я.

– Нет, так не пойдет, – завлаб на провокацию не поддавался, – Я всего лишь научный консультант при своих ребятах.