– Хватит стоять на коленях.

Я прерывисто вдохнула, ощущая, как он трётся о мою мокроту. Тонкая ткань между нами уже промокла, и он это чувствовал.

– Ни за что не позволю тебе делать минет в этом грязном подвале, с ободранными коленями – и всё из–за моего отца.

Он сглотнул, одной рукой стаскивая джинсы и боксеры, другой доставая из заднего кармана презерватив. Упаковка оказалась у него в зубах – он разорвал её и, слегка отстранив меня, натянул презерватив. Трусики полетели через комнату, прежде чем он притянул меня обратно, обхватив за талию.

– Я не заслуживаю тебя, – повторил он, направляя себя. Я потерлась о него, предвкушая наслаждение – и не ошиблась. Было так хорошо, что я едва не заплакала.

– Чёрт… – Он прошептал это в сгиб моей шеи, пока я, обхватив его голову руками, двигалась над ним. Он был повсюду: его губы касались каждого дюйма моей кожи, язык танцевал с моим, а руки двигались в такт его уверенным толчкам.

– Ммм… – Я застонала, когда его ладонь скользнула между наших тел и начала выводить круги на моём клиторе, заставляя бёдра двигаться в новом ритме. Я ловила тот самый момент, зная, что скоро достигну вершины. Оргазм нарастал, всё ускорялось. Ссадины на его костяшках оставляли красные следы на моём животе.

Его большой палец не останавливался, но губы замерли в сантиметре от моих.

– Я ломился во все закрытые двери, чтобы найти тебя, когда погас свет.

Я резко вдохнула, лёгкие горели, но я не могла остановиться. Боже, это было так хорошо. Спазмы внизу живота разжигали огонь, и я хотела ощутить, как теряю контроль. Хотела того блаженного обмана, который убеждал бы меня, что всё в порядке и ничто плохое больше не коснётся меня.

– Мысль о чужих руках на тебе сводит меня с ума.

Он прикусил мою губу, и я вскрикнула, чувствуя, как сжимаются мышцы между ног. Его толчки участились – мы оба двигались навстречу друг другу, словно в безумном танце, отчаянно жаждая этого.

– Боже… – прошептала я, сделав последнее движение перед тем, как волны оргазма накрыли меня с головой, сотрясая наше сплетённые тела. Его руки сжали мои бёдра, и в следующий момент моя спина уже касалась пола, пока я переживала самые интенсивные, ослепляющие ощущения в своей жизни.

Исайя замер надо мной, заполняя меня до предела. Я едва осознавала его слова, когда он, обессиленный, опустился рядом, прошептав мне в ухо:

– Кажется, я, блять, люблю тебя, Джемма.

Сердце замерло. Я закрыла глаза, пытаясь не думать о том, что будет дальше.

– Но не имею права.

Джемма

Я то и дело поглядывала на дверь кабинета рисования, гадая, когда же увижу его лицо. Прошло несколько дней с тех пор, как в подвале Святой Марии всё сначала сложилось, а потом развалилось. Между мной и Исайей по–прежнему висело напряжение.

Он снова держал дистанцию. Его взгляд больше не блуждал в мою сторону. На занятиях его руки почти всегда сжимали карандаш или книгу – будто только это и удерживало его в кресле. Он не уходил к Бэйну, не возвращался в психиатрическую клинику. Ничего. Мы просто сидели в тихой библиотеке, утопая в нежеланных мыслях, скрывая то, что никто из нас не решался высказать.

Члены Комитета больше не проверяли нас после визита мистера Каннингема. Хотя Бэйн и сверлил меня взглядом всякий раз, когда мы оказывались в одном помещении, он тоже не вмешивался. Всё замерло в ожидании, и это напрягало – ведь затишье всегда предвещает бурю.

С Ричардом было так же. Недели мнимого спокойствия – и вот он уже нервничает, обвиняет меня в неуважении или выдумывает несуществующие провинности, чтобы наказать.

В прошлый понедельник я смогла избежать звонка с ним, хотя директор Эллисон всё же вызвал меня в кабинет для беседы. Я возвела барьеры, готовясь лгать сквозь зубы, и постаралась забыть, как он швырнул мою мать в ту мягкую комнату. С ним нужно было сохранять хладнокровие – хотя бы для видимости.

Особенно сейчас, когда мой день рождения уже близко, и всё вот–вот изменится. Я была слишком горда, чтобы спрашивать Исайю, когда закончится его испытательный срок, и он достанет всё необходимое для побега, но знала – это грядет.

Если бы Ричард заподозрил неладное до моего выпуска из Святой Марии, он, не раздумывая, вырвал бы меня отсюда – даже под пристальным наблюдением соцработницы. Именно об этом директор Эллисон хотел поговорить со мной в понедельник вечером.

Оказывается, Энн – та самая соцработница – звонила, чтобы проведать меня. Однако у меня было подозрение, что директор что–то скрывает: он слишком уж подозрительно завел разговор о моем дне рождения. Скорее всего, они обсуждали это с Энн.

Как только мне исполнится восемнадцать, я перестану быть для нее «делом». Никто больше не будет присматривать за мной, проверять, как я живу, или копаться в паутине лжи судьи Сталларда. Соцработница снимет с себя обязательства, а Ричард позаботится, чтобы она нас больше не беспокоила.

Отчасти я даже была рада, что директор упомянул звонок соцработницы. По крайней мере, теперь я знала – она жива. Хотя была уверена: если Ричард позволил ей оставаться в курсе моих дел, значит, это ему зачем–то нужно.

После всего, что я узнала о своем «любящем дядюшке», начала понимать – ошибалась я во многом. Скорее всего, Ричард специально давал Энн доступ в нашу жизнь. Точно так же, как была причина, по которой Бэйн до сих пор не рассказал ему обо всех моих проделках в Святой Марии. Тревога медленно ползла по рукам, пока я растирала последний штрих углем на бумаге. Я быстро сняла лист с мольберта и бросилась к кладовке, спрятав рисунок среди других – тех, что никто не должен был увидеть. Особенно Исайя.

Только я открыла дверь кладовки, как заметила тень за дверью кабинета рисования. Сердце ёкнуло, и на губы прокралась едва заметная улыбка.

Исайя в основном игнорировал меня – и это ранило сильнее, чем хотелось бы признать, особенно после нашей минутной слабости в субботу. Но каждое утро он сидел у двери кабинета, дожидаясь, пока я соберу вещи и пойду на завтрак.

Он мастерски делал вид, что я для него не существую, особенно когда за нами наблюдали. Но он всё равно приходил – удостовериться, что со мной всё в порядке. Это давало чувство защищённости, хоть в первый же день я и заявила, что его опека мне не нужна. Так теперь и происходило.

Он наблюдал издалека, редко встречаясь со мной взглядом. А я делала вид, что ничто не волнует меня, кроме будущего за стенами этой школы. Именно так всё и должно было быть.

Я поправила юбку на бедрах, взяла сумку и взглянула на часы над столом миссис Фитц. Рука замерла на ремне – до завтрака было еще рано. Медленно повернулась к двери, и сердце бешено заколотилось, будто пытаясь вырваться из груди. Глотнув тревогу, я повернула ручку.

У меня было предчувствие.

Что–то глубокое, инстинктивное, выращенное годами страха, что меня вот–вот поймают на чем–то запретном, – расцвело внутри, но тут же увяло, когда я увидела Кейда, прислонившегося к стене с телефоном в руке.

– Что ты здесь делаешь? – Выдохнула я с облегчением, выходя в коридор и закрывая за собой дверь, оставляя позади запах акрила и угольной пыли.

Кейд не убрал телефон и едва взглянул на меня:

– Собираешься поступать в художественный, Джемма? Вчера после уроков миссис Фитц спрашивала тебя.

Разочарование кольнуло при мысли о колледже. Но сейчас это было последнее, о чем я думала.

– Мне это не светит. Ты и сам это знаешь.

Он оттолкнулся от стены, убирая телефон в карман школьного пиджака. Светлые волосы были зачесаны назад, открывая настороженные черты лица.

– Откуда бы мне знать?

Я закатила глаза, бросив взгляд в темный коридор.

– Ты действительно будешь стоять здесь и притворяться, будто Исайя не рассказывал тебе, что я уеду ещё до выпуска?

Кейд замер передо мной, но я не подняла на него взгляд. Я не была уверена, что он знает обо мне. Или другие Бунтари. Каждый из них – мастер уклончивости. Они не выставляли эмоции напоказ, их лица оставались непроницаемыми, скрывая правду и ложь за одинаково холодным взглядом. Именно поэтому мне так сложно было понять, о чём думал Исайя каждую ночь в душной библиотеке, где мы лишь делали вид, что занимаемся.