Слезы хлынули сильнее, текли по щекам.

— Ты даже не дождался моего ответа.

Шеп снова рассмеялся, теплым бархатом.

— А ты все равно скажешь «да».

— Самоуверенный.

— Уверен, — твердо произнес он. — Уверен в том, что ты даешь мне каждый день. В том, что мы делим, что мы строим. Уверен в том, что люблю тебя до глубин своей души.

— Да, — прошептала я. Ему не нужно было слышать это слово, но я все равно подарила его ему.

Шеп притянул меня к себе, поцеловал и этот поцелуй сказал больше любых слов, зажег все внутри. Когда он отстранился, в его глазах вспыхнуло золото.

— У нас будет прекрасная жизнь.

— Я знаю.

Он усмехнулся, обнял меня и повел к двери.

— Подожди, — запротестовала я. — Я должна увидеть все растения!

— Это подождет, — улыбка на его лице стала шире.

Стоило нам выйти наружу, как вспыхнуло больше огней — фонарики и гирлянды на огромной террасе за домом. Из моего горла вырвался сдавленный звук, когда я увидела всех, кто заполнил пространство. Никки, моя маленькая обманщица, сияла и махала рукой. Энсон и Ро, обнявшись, смотрели на нас. Данкан и Уолтер стояли рядом, наблюдая. Мара с женихом, помощником шерифа Алленом, были неподалеку. Саттон держала Лука за руки, пока тот прыгал от радости. Коуп стоял рядом и открывал бутылку шампанского, а Лолли визжала от восторга. Трейс кружил Кили, а Арден подняла бокал. Фэллон вытирала глаза, пока Кай протягивал ей салфетку. Но Нора уже бежала по садовой дорожке к нам.

Она обняла нас с Шепом так крепко, что я и не подозревала, что в ее хрупком теле столько силы.

— Люблю вас обоих, — прошептала она, прижавшись щекой к моей. — Ты уже часть нашей семьи, но я так счастлива официально принять тебя в неё.

Слезы хлынули сильнее, когда я отстранилась.

— Спасибо. Я и мечтать не могла о семье лучше.

Губы Шепа коснулись моего виска.

— Семья, которую мы выбираем снова и снова, каждый день.

Я подняла на него глаза.

— Самый легкий выбор в моей жизни — выбрать тебя, Шепард Колсон.

— Детка, ты же знаешь, что со мной делает полное имя. Мне что, снова нести тебя в теплицу?

Я расхохоталась, и вместе с этим смехом, как с ветром, исчезли последние обрывки моего кошмара. Я наконец-то, по-настоящему, вошла в свет.

Саттон

Двумя годами Ранее

— Если я буду есть все овощи, я стану достаточно большим, чтобы играть в хоккей? — пробормотал Лука, слова сливались в единый поток, пока сон не затянул его совсем.

Я усмехнулась, подправляя одеяло вокруг него.

— Думаю, это хорошее начало.

Последнее, о чем мне хотелось думать, — это как мой чувствительный пятилетний сын занимается таким жестким видом спорта, как хоккей. Или вообще каким-либо контактным. Я слишком хорошо знала, чем это может закончиться.

— Мы можем... пойти на каток... завтра? — спросил Лука, зевая на каждом слове.

— Посмотрим, — уклончиво ответила я. Внутри же сжалась, быстро прикидывая, хватит ли денег на вход, аренду коньков и перекус, который Лука неизбежно захочет. В ресторане, где я работала, чаевые были неплохими, но жизнь в Балтиморе стоила дорого. И я не могла выходить в вечерние смены — нельзя было рассчитывать, что Роман будет дома и присмотрит за Лукой.

В перерывах между завтраком и обедом я бродила по ближайшему парку и мечтала о месте, где воздух всегда чистый, а у Луки есть двор, где он может бегать. О месте, где безопасно.

Когда-то у нас это было. До того, как все пошло наперекосяк. Сейчас я изо всех сил старалась держаться на плаву.

— Мам? — голос Луки стал почти неразличимым.

— Да, малыш.

— Люблю тебя.

У меня сжалось сердце.

— Я люблю тебя сильнее, чем пчелы любят мед.

Лука ничего не ответил — сон все-таки победил. Каждый вечер у нас был один и тот же ритуал: книжка, а потом бесконечные вопросы, которые становились все тише и реже, пока не прекращались совсем.

Но даже когда я была до предела вымотана, я ловила каждую секунду этого времени. Потому что знала — они не вечны.

Я наклонилась над Лукой и провела пальцами по его светло-русым волосам — вылитый Роман. А вот глаза у него мои — редкий сине-зеленый оттенок, почти бирюзовый. Роман когда-то сказал, что именно они его сразили наповал.

Иногда мне хотелось, чтобы у меня были ничем не примечательные глаза. Тогда бы Роман прошел мимо. Но тогда у меня бы не было Луки. А он — подарок всей моей жизни.

Я медленно поднялась на ноги, затаив дыхание, вдруг он шевельнется. Но нет — его крошечная грудная клетка спокойно поднималась и опускалась, пока он не всхрапнул тихо и по-детски. Улыбка скользнула по моим губам.

Теперь можно было приступать к уборке. Только в такие моменты, когда Лука уже без сознания, мне удавалось пройтись с тряпкой и шваброй. В противном случае я таскалась за маленьким ураганом, который разбрасывал игрушки, книжки и пазлы. Или думал, что может кататься по только что вымытому полу, как по катку.

Я взяла тряпку, которая стояла у двери, и начала протирать крохотную комнату. Когда жизнь была хорошей, детская Луки была в четыре раза больше. До того как все рухнуло.

Но дело было не в размере комнаты. Я скучала по тому, какой у нас была семья. По тому, каким отцом был Роман. Он шутил, рассказывал сказки перед сном... До тех пор, пока не начал падать в пропасть опиоидов, из которой уже не выбрался.

Я посмотрела на левую руку, туда, где раньше было кольцо. Линия осталась. Может, она навсегда — след от того, что было утеряно. Или чего, возможно, никогда и не было.

Роман вроде бы теперь старался. Посещал программу, держался. Но слишком многое было разрушено, чтобы склеить обратно — по крайней мере, для меня. Но я всё ещё надеялась, что он сможет стать тем отцом, которого заслуживает Лука.

Я провела тряпкой по фигуркам супергероев и роботу. По футбольному мячу, который подарил Лука папа — до сих пор екало внутри, ведь именно спортивная травма в свое время затолкала Романа на темную дорожку. Затем я прошлась по фотографиям — старым, где мы втроем, и новым, где только я и Лука.

Остановилась у комода с кубиками, куда складывались все игрушки Луки. Закинула туда парочку валявшихся и нахмурилась, заметив шнур зарядки, свисающий с ящика. Наверное, выпал, когда Лука что-то доставал. Он закатит истерику, если завтра утром не найдет планшет — он всегда смотрит что-то в автобусе по пути в школу.

Открыла ящик — планшета нет. Черт.

Быстро выдвинула все ящики по очереди. Ничего. Он был не особенно дорогой, но мне пришлось копить на него неделями. Я бросилась к тумбочке у кровати — пусто.

Невесомое беспокойство пронеслось внутри, и я закрыла глаза. Это ощущение — слишком знакомое. Пропавшие ценные вещи. Обвинения Романа, что я небрежная и все теряю. Но это никогда не была моя вина. Он просто закладывал их ради дозы.

Я выпрямилась и мысленно велела себе не паниковать. Наверное, планшет просто затерялся под подушкой на диване или в моей сумке-тоуте, где я таскаю все необходимое на день. Я вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Я отдала Луке спальню, а себе устроила откидную кровать в общей зоне. Это было самым разумным решением. А значит, мои вещи и немногочисленные ценности хранились где придется — в шкафу в прихожей, в старом буфете, купленном на распродаже и отреставрированном мной, даже в кухонном шкафу.

Я быстро оглядела крошечную квартирку. Планшета нигде. Подушки на диване — пусто. И тут я увидела: один из ящиков в буфете приоткрыт.

На этот раз я почувствовала не тревогу, а тошноту. Настоящую, с подкатывающей к горлу желчью.

Я кинулась к буфету и выдвинула ящик. У меня не было дорогих украшений. Все, что когда-либо дарил Роман, давно было продано — им ради облегчения, мной ради выживания. Все, что оставалось — бижутерия для работы.

Единственное по-настоящему ценное — ожерелье моей бабушки. Без камней, но из настоящего золота. Медальон с изображением пчелки — символ слов, которые она всегда повторяла дедушке и мне: «Люблю тебя сильнее, чем пчелы любят мед». Внутри — фото бабушки с дедом перед его отправкой на Вторую мировую. Это фото — настоящая драгоценность. Там была запечатлена любовь. Та, о которой я мечтала, но так и не испытала.