Я в ответ не удерживаюсь от смешка.

— Даааа, Марина Евгеньевна, — тянет, почесывая затылок, — сломали вы, походу, Михаил Юрича.

Я в ответ усмехаюсь. Может и сломала. Не знаю. А вот он меня, можно сказать, починил.

— Я одна пойду, — резко торможу вышедшего вместе со мной из машины Пашу, — будет лучше, если вы подождете в машине, я ненадолго.

— Исключено, — он смотрит на меня пристально, очень серьезно.

От его взгляда веет холодом. Надо же, а я и не подозревала, что он способен транслировать нечто подобное.

— Михаил Юрьевич велел не сводить глаз, простите, Марина Евгеньевна, но это не обсуждается, я иду с вами, — чеканит твердо и четко.

Будто это речь заготавливал для такого вот случая.

— Я бы не хотела, чтобы мама вас видела.

— Я зайду после вас, и сяду за отдельный столик, — спокойно продолжает Паша.

Я киваю, не желая больше спорить. В конце концов, парень свою работу выполняет, прямое указание начальства, так сказать. Улыбаюсь про себя, вспомнив о медведе, который в любых обстоятельствах старается все держать в руках.

Вхожу в кафе, осматриваюсь. Окидываю беглым взглядом старые столики, они здесь, наверное, с самого открытия. Когда-то это место казалось уютным, теперь же отчего-то навевает тоску и напряжение.

Народу немного, занято несколько столиков, может быть пять. За одним из них сидит моя мама. У окна.

Словно почувствовав мое появление, она поворачивается ко мне лицом. Я несколько секунд не двигаясь с места, потом наконец заставляю себя направиться к столику.

Подхожу, первым делом замечаю почти пустую кружку. Усмехаюсь. Раньше значит намного пришла.

Сажусь за столик напротив матери.

— Привет, — здороваюсь холодно, отстраненно.

— Привет, — она даже улыбку натягивает, но глаза выдают истинное отношение.

Как там говорят? Глаза — зеркало души?

Так вот у нее они пустые, бездушные. Всегда такие были.

За столом повисает тишина. Мама сканирует меня взглядом, останавливается на лице, что-то ищет в выражении. Я вижу, как она нервно, едва заметно, дергает плечом, явно не очень довольная тем, что видит.

Чувствует, что я стала счастливее, а значит — манипулировать и давить будет еще сложнее.

Она продолжает молчать, и я не выдерживаю.

— Зачем ты хотела встретиться? — спрашиваю в лоб, потому что точно не намереваюсь торчать тут черт знает сколько.

И десяти минут не прошло с того момента, как я переступила порог этого унылого заведения, а уже хочется уйти, не оглядываясь.

Мама делает вид, что оскорблена моим тоном, поджимает губы, опускает глаза на чашку, удивленно выгибает бровь, словно впервые замечая, что там почти ничего не осталось.

Я сижу, пристально наблюдая за ней, жду ответа.

— А что, я не могла просто соскучиться? — очередная глупая манипуляция токсичного родителя.

Голос у нее ровный, будничный. Точно между нами нет целой пропасти, вырытой годами недопониманий, обид и предательства. В этом вся она — делать вид, что ничего непоправимого не произошло.

— Дочь всё-таки. Мы не разговаривали давно…

— Мам, давай опустим этот обмен любезностями. Что тебе нужно? — перебиваю ее резко, не желая слушать эту бессмысленную прелюдию.

У нее на лице мелькает тень недовольства, губы растягиваются в тонкую линию.

Она вздыхает. Протяжно, словно только что я возложила на её плечи непосильную ношу. Будто это я виновата в том, что между нами пропасть.

— Ты знаешь, что у нас с отцом здоровье шалит, — начинает, нервно подергивая головой, — у отца сердце и хронический бронхит, в общем, врачи рекомендуют переехать куда-нибудь поближе к морю и подальше от запыленного города. У меня в последнее время тоже сердце пошаливает и …

— Мам, давай ближе к делу, пожалуйста.

Кривит губы, бросает на меня испепеляющий взгляд, но продолжает держаться сухо и вежливо.

— Мы с отцом хотим продать квартиру, чтобы купить домик, но в ней, согласно завещанию бабушки, есть и твоя доля.

У меня внутри что-то болезненно дергается. Бабушка. Единственный человек в нашей семье, который меня действительно любил. После ее смерти, квартира перешла родителям, правда, с условием.

Я киваю.

— И? — просто из вредности уточняю, прекрасно понимая, к чему она клонит.

— И нужно твое согласие.

Мама теребит салфетку пальцами. Нервничает.

— Мое согласие? — усмехаюсь, вспоминая ее позицию три года назад.

Тогда о моей доле никто не вспомнил.

Если бы не Тонька, я бы просто оказалась на улице.

Она отводит глаза, делает вид, что изучает посетителей.

Молчит несколько секунд, и продолжает.

— Это ведь всё равно формальность. Она тебе ни к чему. А мы могли бы…

Какая удобная формулировка.

"Формальность".

Особенно теперь.

— Я даже не знаю, что тебе ответить, мам.

Она морщится, облизывает губы.

— Марин, — начинает другим тоном, мягким, почти умоляющим. — Нам с отцом сейчас непросто…

— Мам, а с чего ты взяла, что вырученных за квартиру денег хватит на дом?

Она молчит, снова отводит глаза.

— Марин, ты сейчас выслушай меня спокойно.

Эти слова заставляют меня напрячься.

— Вадим…

Вот оно. Вадим.

Я чувствую, как внутри всё сжимается в тугой узел.

Имя бывшего мужа действует на меня, как красная тряпка на быка.

— Я думала, в прошлый раз ясно выразилась, — я сама не узнаю свой голос.

Есть в нем что-то пугающее. Ядовитое.

— Марин, послушай, Вадим сказал, что мог бы помочь, если…

— Если что, мама? Помочь взамен на что? — я срываюсь на повышенные тона.

Немногочисленные посетители тут же обращают на нас внимание.

— Он просто хочет с тобой поговорить, — быстро отвечает она.

Слишком быстро. Взгляд уходит в сторону. Руки снова начинают теребить салфетку.

— Он жалеет о разводе.

— Только о разводе? — ядовито уточняю. — Больше ни о чем не жалеет? Нет? А ты, как ты… Я тебе еще в прошлый раз все сказала, передай ему, что если он появится в моей жизни, я подниму на уши весь город, мама, и сделаю все, чтобы его посадить, — шепчу так, чтобы только она слышала.

Мама шевелит губами, будто хочет возразить, но слова застревают. Спустя секунды, наконец выдает:

— Не говори так… Он правда хочет всё уладить. И помощь предложил, если ты согласишься хотя бы выслушать…

— Этого не будет. И знаешь что, согласие на продажу квартиры я дам только при условии получения своей доли от вырученной суммы.

Она делает попытку что-то сказать, но не успевает. Переводит взгляд мне за спину, и выражение ее лица мгновенно меняется. В глазах появляется нехороший блеск, а на губах сдержанная и в то же время торжествующая улыбка.

Я не оборачиваюсь, и так зная, кто стоит за моей спиной.

Могла бы и догадаться, чем закончится это внезапное желание мамы увидеться.

— Марина, — звучит голос.

Такой знакомый, до боли. До крайней степени омерзения.

Я поворачиваю голову и встречаюсь взглядом с человеком, которого презираю всеми фибрами души.

Вадим…

Уверенный, как всегда. Одетый безупречно. С этой своей напускной открытостью, под которой прячется всё то, что когда-то меня уничтожило. Кажется за те три года, что мы не виделись, он еще больше раздался в плечах и теперь выглядит еще крупнее, чем прежде.

И, наверное, еще пару месяцев назад я бы запаниковала. Заледенела от страха.

А сейчас… даже не моргаю. И не чувствую ничего. Ничего, кроме жгучей ярости.

Слежу за ним взглядом, молча наблюдаю, как, не дожидаясь приглашения, он обходит стол, выдвигает стул и садится рядом с мамой.

Рассматривает меня, проходится по лицу, одежде. Все с той же легкой, игривой и весьма обманчивой улыбкой на губах.

Когда-то эта улыбка заставляла мое сердце биться быстрее, и только по прошествии времени я осознала, какой лживой, холодной и циничной она на самом деле является.