— Марин, я жду, — вроде спокойно говорит, но все равно давит.

— Я не хочу, чтобы нас видели вместе.

— Я догадался, — хмыкает недовольно, — причину озвучишь?

— Мне не нужны лишние разговоры за спиной.

— Какая разница, кто и что говорит? Наши отношения никого не касаются.

Я поджимаю губы, находиться с ним в замкнутом пространстве становится все сложнее, я буквально каждой клеточкой своего тела чувствую гнетущее давление.

Отношения…

Мне даже вслух это сложно произнести. Да и осмелиться назвать отношениями то, что есть сейчас я пока не в состоянии. У меня, можно сказать, вся привычная жизнь с ног на голову перевернулась, и мне банально нужно переварить. Не готова я к такому стремительному развитию событий, учитывая прошлые ошибки и имеющиеся последствия.

Сама того не желая, ковыряю ноющие раны, из памяти вылавливаю вчерашний разговор и мое признание. Оказывается, произносить нечто подобное вслух значительно сложнее, чем просто носить в себе. Озвучиваешь, и кажется, что только теперь осознаешь всю несправедливость.

— Марин, — голос Миши заставляет меня отвлечься от мыслей.

— Миш, ты торопишься, — наконец решаюсь на него посмотреть.

У него на лице целый коктейль из эмоций вырисовывается. Здесь и непонимание, и злость, и несогласие… Много всего.

— Тороплюсь? — вкрадчиво.

— Да торопишься, — вздыхаю, откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза, — ты не поймешь.

— Так ты и объяснить не пытаешься, я мысли читать не умею.

Открываю глаза, устало поворачиваю к нему лицо, некоторое время молча оцениваю степень раздражения.

— У меня не самые лучшие отношения с коллективом, и не то чтобы я сильно из-за этого переживаю, но и давать этому змеиному гнезду дополнительный повод для перемывания мне костей, если завтра ты решишь, что тебе это все не нужно, я не хочу.

Договорив, я вдруг осознаю, что перегнула. По тому как дергается кадык на шее Бурова, а в глазах вспыхивает недобрый огонек, не сложно догадаться, что ничего хорошего за моими словами не последует.

— Я решу, что мне не нужно? — уточняет, но делает это таким тоном, что у меня руки леденеют мгновенно.

— Миш…

— Нет, Мариш, давай-ка проясним, — перебивает, — я, может, повод дал сомневаться?

— Перестань, ты не хуже меня понимаешь, что все может закончиться так же быстро, как и началось. И причина тебе тоже известна.

— Поясни? — хмурится.

Вздыхаю, уже жалея о том, что вообще завела этот разговор. А нужно было всего-то держать язык за зубами.

— Ты, правда, хочешь сейчас это обсуждать?

Он ничего не говорит в ответ, но этого и не требуется, мне и по взгляду все понятно.

— Ладно, как знаешь, — пожимаю плечами, — я скорее всего никогда не смогу иметь детей, исходя из вчерашнего… казуса, и твоей на него реакции, несложно предположить, что появление ребенка тебя не пугает, а может ты его даже хочешь, ну или однажды захочешь. И лишь вопрос времени, когда этот момент настанет, а я не смогу и что тогда?

Наверно, именно в эту секунду, наконец озвучив то, что не давало мне покоя где-то на уровне подсознания, я окончательно понимаю, какую ошибку совершила, подпустив его так близко.

Слишком близко.

Буров как на зло на мои откровения почти никак не реагирует и ничего не говорит, только смотрит так пронзительно, что я невольно ежусь. Впервые я ловлю себя на мысли о том, что крикам и ярости я была бы рада больше, чем этому молчанию.

Щелчок, раздавшийся в салоне на фоне тишины, больно бьет по барабанным перепонками и лишь мгновение спустя я понимаю, что это было.

Буров открыл дверь. Он просто открыл чертову дверь.

— Миш…

— Я понял, Марин, иди, опоздаешь.

На меня он больше не смотрит, глядит куда-то вперед, в пустоту, а мне так тошно становится и злость накатывает бессильная. Нет, не на него, конечно. На себя. За слабость и за глупость свои собственные.

— Прости.

Больше ничего не говоря, тянусь к ручке и открываю дверь.

Ноги с трудом слушаются, но я упорно иду вперед, не оборачиваясь и не останавливаясь.

Беспомощно сжав кулаки и стиснув зубы, сдерживая нарастающую внутри истерику. Чувство вины нещадно обжигает легкие. И о чем я только думала?

— Ничего рассказать не хочешь? — топая ножкой и скрестив руки на груди, надо мной нависает довольная Тонька.

Я только устало поднимаю на нее глаза и смотрю снизу вверх.

Надо же, а я ведь даже не заметила, как она вошла.

— И тебе привет, — вздыхаю.

Тонька, постояв так еще с две секунды, берет стул, с грохотом пододвигает его к моему рабочему столу, садится напротив, вновь сложив руки на груди и играя бровями.

— Тонь, я мысли читать не умею, да и не хочу, если честно.

— Ты из кабинета вообще выходила сегодня? — выражение лица подруги как-то очень быстро меняется.

Качаю головой и перевожу взгляд на окно.

Не выходила. Просто не было сил, я кое-как три урока выдержала, всякий раз сбиваясь. Учеников даже своим состоянием напугала, у меня минимум трижды интересовались, все ли со мной в порядке.

“Бледная вы какая-то, Марина Евгеньевна” — голос Калининой из десятого “Б” до сих пор в ушах звенит.

— Таааак, — Тонька пододвигается ближе. — То есть, ты не в курсе, что коллектив все утро обсуждает?

После ее слов я моментально напрягаюсь.

— Ч… что… — голос звучит глухо и напряженно.

— Тебя и Бурова, — подтверждает мою догадку Тоня.

Ставлю руки на стол и прячу лицо в ладонях. Отлично. Просто отлично. Видели все-таки. Если до этого момента мне было просто тошно, то теперь и вовсе хочется под землю провалиться.

— И что говорят? — интересуюсь бесцветным, лишенным всякого энтузиазма голосом.

— Обсуждают, как с утра ты выходила из его машины.

Я только усмехаюсь в ответ.

Мало мне утренней ссоры с Буровым, теперь еще разговоры, которых я упорно старалась избежать, посыпятся.

Молодец, Марина.

Это — твердая пять.

— Ну и? — продолжает Тонька.

— Что и?

— Я желаю подробностей, надо понимать, объявился таки твой ненаглядный? — Я ее радости не разделяю.

— Не мой он, Тонь.

— Блин, Марин, ну мне-то не бреши, я что, зря старалась, наводя красоту. И кстати, что это опять за вид, — цокает осуждающе.

— Не начинай, — отмахиваюсь от нее.

О том, что красоту ему увидеть в итоге не удалось и старалась Тонька действительно зря, я предпочитаю умолчать.

— Да что с тобой я не пойму, — насупившись.

— Ничего, — беру со стола ручку, просто чтобы чем-то занять руки, прокручиваю ее в пальцах.

— Что опять не так? Твои тараканы в очередной раз одержали победу в битве за сердце?

Я правда не хочу ничего говорить, но Тонькин взгляд на меня действует подобно гипнозу, и сама того не поняв, я выкладываю ей все подчистую. Слова льются откуда-то изнутри, и чем больше я говорю, чем сильнее становится потребность выговориться.

Не сразу замечаю, что по щекам катятся слезы. Снова прячу лицо в ладонях, всхлипываю. Собственные слова разрывают меня на части.

— Да, Марин, — расслабленно откинувшись на спинку стула, Тоня вздыхает, — ну ты дура, конечно, ты и сама это не хуже меня понимаешь, но тебе простительно, учитывая вводные.

Смахиваю слезы, тянусь за сумочкой и достаю из нее влажные салфетки.

— Не переживай ты так, никуда твой Буров не денется, влюбится и женится, — усмехается подруга.

— Тонь, вот что ты несешь? — стирая салфеткой слезы, осуждающе смотрю на подругу.

— Правду, Марина. Судя по тому, что ты рассказала, мужик нехило так на тебя запал, и твой утренний приход вряд ли что-то изменит.

— Ты не понимаешь…

— Нет, Соколова, это ты ничерта не понимаешь, — перебивает меня Тонька и продолжает поучительно: — хватит уже зависать в своем прошлом, у тебя наконец нормальный мужик появился, которого даже твоя придурь не пугает.