В такие минуты вся жизнь перед глазами пролетает и все принципы, все прошлые убеждения слетают нахер до заводских настроек.

Оставляю поцелуй на шее, пальцами скольжу по позвоночнику, от лопаток вниз. Она размыкает губки, начинает дышать прерывисто. Взгляд затуманенный.

Цепляю ее свитер, она останавливает меня, перехватывает запястья.

— Саша… — взволнованно, дрожащим голосом.

— Он в бассейне с Глебом, а это надолго, и у него свой номер, да и потом, дверь заперта, без стука не войдет.

Смотрит на меня несколько секунд с легким сомнением во взгляде и сдается наконец, поднимает руки, помогая мне. Залипаю на ее груди, скрытой под простеньким лифом. Вроде все уже видел, а снова как в первый раз.

Как пацан малолетний с ней. Дурею просто.

Пальцами справляюсь с застежкой, откидываю лифчик в сторону и прижимаюсь губами к ее груди.

Слышу сорвавшийся с губ стон.

Отрываюсь от нее, смотрю на эту красоту нереальную. Голову откинула, глаза прикрыла, такая открытая и мне окончательно доверилась. А у меня от понимания этого простого факта конкретно башню рвет, и есть ощущение, что сорвусь вот-вот, потому что контроль уже летит к чертям.

Она только ахает от неожиданности, когда я меняю положение и заваливаю ее на кровать. Наблюдает из-под опущенных ресниц, улыбается, губку нижнюю прикусывает.

И все-таки, может, и правда не понимает, как на меня действует?

Проклинаю ее джинсы, даже вслух высказываюсь, пока стягиваю их с нее вместе с бельем. Руки, как у сопляка-девственника дрожат, не слушаются.

Мариша это, конечно, замечает, смеется.

— Смешно тебе, да? — интересуюсь с нарочитой угрозой в голосе.

Она в ответ только ладонями лицо закрывает, продолжая посмеиваться.

Пожалуй, я еще ни разу в жизни не избавлялся от одежды с такой бешеной скоростью.

— Ой, — отняв от лица руки, распахивает веки.

Нависаю над ней, ладонью веду вниз, ловя каждую реакцию.

Мокрая, абсолютно. И эта влажность меня с ума сводит.

Мариша, точно чувствуя мою одержимость, закатывает глаза, подается ко мне, подначивает.

У меня буквально тормоза слетают. Совсем. Напрочь. Вхожу в нее резко, забыв о нежности. Но сейчас она и не требуется.

Охрененная женщина, и надо быть отбитым конченным уродом, чтобы…

Нахер. О муженьке ее бывшем я потом подумаю.

— Миша, — выгибается, вонзает в меня коготки.

Перехватываю ее затылок, прижимаюсь лбом к ее, она тянется к моим губам, дышит тяжело.

— Все у нас будет, ясно?

Она открывает глаза, смотрит на меня растерянно, непонимающе. Будто никак в толк не возьмет, чего я от нее в такой момент хочу.

— Ясно?

— Миш, — сама двигается, насаживается на меня, сжимает.

— Ясно?

— Да!

Извивается, глубже вонзает ногти в мои плечи.

Вот так.

Прижимаюсь к ее губам, жестко, проникаю языком в ротик и ускоряюсь одновременно. Она сжимает меня бедрами, а я обнимаю ее крепче, придавливаю к кровати и кайфую от ее несдержанных стонов, от того, какая она горячая и тесная внутри.

Она дрожит, царапает мне спину и стонет мне в губы.

Кончаю практически одновременно с ней. В нее. Не задумываясь.

Все починим. Обязательно.

— Марина Евгеньевна, а это вы, да?

Я оборачиваюсь на звучащий за спиной голос Сашки. Замираю, глядя на предмет у него в руках.

Альбом с фотографиями университетских дней. В первые два года учебы фотографий скопилось огромное количество, большую часть из них я распечатала, потому что не доверяла электронным носителям.

Мне всегда казалось, что так фотографии могут легко исчезнуть, а распечатанные, бережливо уложенные в альбом — не потеряются.

Уходя от мужа, после всего, включая вытрепавший мне нервы развод, я с собой почти ничего не брала. Кое-какие вещи, купленные на собственные деньги, ноутбук и вот этот альбом, о котором в годы замужества не вспоминала даже, лелея обиду на друзей, считая, что меня не поняли просто.

Позавидовали.

Забрать я его забрала, но ни разу не открыла.

Просто не нашла в себе сил.

Сашка подходит ближе, садится на край кровати, продолжая листать страницы альбома, а я только молча за ним наблюдаю и сажусь рядом.

Рассматриваю счастливые лица. Свое и одногруппников.

Десять лет прошло, а я как сейчас помню, где и когда были сделаны фотографии.

Смотрю на себя и в горле встает ком, а на глаза наворачиваются предательские слезы.

На меня с фотографии глядит восемнадцатилетняя девчонка.

Девчонка, тогда еще искренне верящая в лучшее будущее, умеющая находить плюсы даже там, где это, кажется невозможным.

В те годы, даже несмотря на токсичное влияние родителей, я была твердо уверена в том, что у меня все будет отлично. Я просто умела быть счастливой.

— Вы здесь красивая такая, — заключает Сашка, перевернув страницу и сосредоточив внимание на фотографии, сделанной в одну из наших с ребятами вылазок на природу.

Я на этой фотографии выгляжу ужасно довольной. В мешковатой толстовке и слегка потертых джинсах, без намека на косметику на лице и с растрепанными волосами, да с огромным шампуром в руке.

Кажется, я до сих пор помню вкус того шашлыка и радостную улыбку Костика. Он тогда был на седьмом небе от того, сколько комплиментов было сделано в адрес его кулинарных способностей.

— Марина Евгеньевна, вы чего? — испуганный голос Сашки выдергивает меня из воспоминаний, навеянных фотографиями.

Сначала не понимаю, чего он всполошился, пока не замечаю несколько прозрачных капель на фотографиях.

— Вы плачете? — еще более обеспокоенно спрашивает Саня, а я, качая головой, старательно стираю с глаз слезы. — Вот только не говорите, что вам что-то в глаз попало, — добавляет деловито.

У меня невольно вырывается смешок.

Сообразительный все-таки мальчишка.

— Не попало, просто вспомнила…

— Что-то плохое? — искренне, и в глаза мне заглядывает.

— Нет, наоборот, хорошее.

— А почему плачете тогда? — следует вполне логичный вопрос.

Усмехаюсь, моргаю несколько раз.

Почему…

Дура потому что отбитая. Потому что позволила куску дерьма себя сломать, заставить сомневаться, подстраиваться. Потому что слушала не тех людей, собственных родителей в том числе, потому что поверила в свою никчемность и несостоятельность. Потому что дала лишить себя поводов для радости и вот этого счастливого блеска в глазах, что сверкал с каждой фотографии.

Вот почему.

Ничего из этого я, конечно, не озвучиваю вслух.

Незачем это на ребенка вываливать. Достаточно уже того, что вывалила на его дядьку.

Вывалила и как будто наконец сбросила с плеч тяжелую ношу, что висела на мне мне неподъемным грузом долгие годы.

— Марина Евгеньевна?

— Все хорошо, Саш, просто ностальгия.

— Я сделаю вид, что поверил, только не плачьте больше, пожалуйста.

Я смеюсь в ответ на это по-детски наивное замечание. Смотрю на этого тринадцатилетнего мальчика и отчасти вижу в нем отражение Миши. Есть у них что-то общее. То ли его воспитание сказывается, то ли дело в генах, не знаю.

Меня захлестывают эмоции, улыбаюсь и, кивнув, притягиваю Саньку к себе.

Он меня в ответ обнимает.

Сидим так несколько секунд.

— Так, давай собирать оставшиеся вещи, скоро грузчики приедут и Паша — успокоившись, размыкаю объятия и резко встаю с кровати.

Вопрос с переездом был почти решен, осталось только вещи перевезти.

Всю неделю мне было некогда, да и попросту лень. После рабочего дня хотелось нежиться в кровати, а не собирать вещи. Потому это дело было отложено до ближайших выходных.

Миша предлагал нанять людей, я категорически отказалась. Некоторые вещи я предпочитала собирать исключительно самостоятельно. Помочь вызвался Санька, а Буров рванул на базу, работа его никак не хотела отпускать.

Расширение базы требовало его практически постоянного присутствия, так что почти всю неделю он проторчал там.