Уютно получилось, такой вот дом для большой семьи с камином и прочими радостями. Только семьей за столько прожитых лет я так и не обзавелся.

Санек — вот и я вся моя семья.

— Нет, правда, бы ты просто цветы купил и пригласил ее куда-нибудь.

— Так не интересно, и потом, есть у меня опасения, что цветы она в лучшем случае не примет, и от приглашения откажется.

— Да с чего ты взял?

— Даже не знаю, наверное с того, что она сбежала от меня сверкая пятками, а потом всем своим видом пыталась показать, что не узнала? Да, действительно, с чего.

— Я не понял, ты боишься, что она тебе откажет, что ли?

Сначала Глеб таращит на меня свои глаза, а потом начинает ржать, как лошадь Пржевальского.

— Чушь не неси, — снова отворачиваюсь к огню.

— Да ладно, сам Миша Буров и боится отказа? — Глеб, судя по хохоту с похрюкиванием, успокаиваться не собирается.

— Да не боюсь я, — огрызаюсь, — ну может не хочу, чтобы отказала.

На самом деле я и сам не знаю, зачем ломаю эту комедию. Глеб отчасти прав, конечно, веду себя как пацан какой-то незрелый.

Информацию по кускам за ее спиной собираю, начальницу ее подговорил, да что там, прямой приказ отдал, воспользовавшись, можно сказать, служебным положением. Но ситуация и правда забавная.

— Тебе когда женщины отказывали?

— То другое, — говорю серьезнее, чем стоило бы.

Не отказывали, правда. Но и я к отношениям не стремился, и никогда их не планировал. Рос с твердой убежденностью в том, что в семье нет никакой необходимости. До поры до времени, у нас с братом были только мы.

Я не понял тогда его стремления обзавестись семьей, детьми… В жене его видел врага. Больше десяти лет с братом не общался, и когда наконец помирился…

А теперь и брата у меня нет, только вон копия его по дому слоняется.

— И в чем разница? — повисшую в комнате тишину нарушает Глеб.

— А черт его знает, — вздыхаю, вспоминаю слова брата.

Наш спор почти десятилетней давности, его одержимость женой и сыном. Я бы многое отдал, чтобы иметь возможность что-то изменить.

Адрюха убежден был, что человек без семьи не может. И это несмотря на жизнь в детдоме. Я же придерживался другого мнения. Обозленный на весь мир тянул эту обиду через годы. Пока глаза не открылись. Перед лицом смерти они, говорят, у многих открываются.

— Так, давай подытожим, — Глеб со звоном ставит свой бокал на стеклянную поверхность стола. — Ты подцепил в клубе дамочку, провел с ней ночь, а на следующее утро она сбежала, не ты ушел, а она от тебя смылась. Ты точно уверен, что дело не в задетом самолюбии?

— Ты серьезно задаешь мне этот вопрос?

— Вполне, — он пожимает плечами.

— Считаешь, у меня имеются проблемы с самооценкой?

— Я этого не говорил, — выражение на лице Вершинина становится совершенно серьезным, — но у нее за спиной и так уже один несчастливый брак и мудак бывший.

— С чего ты взял, что ее бывший — мудак?

— Интуиция, считай, что это профессиональная чуйка.

— Правду говорят, бывших ментов не бывает.

— Одного мудака достаточно.

— То есть я по-твоему мудак, — ухмыляюсь, глядя на Глеба.

— Мы оба знаем, что ты можешь им быть.

Со вздохом я откидываюсь на спинку кресла, устало потираю ладонью лицо. Отлично, если даже старый друг такого мнения, чего ждать от женщины, слинявшей от меня в такую рань, в какую еще даже петухи не орут.

И чего сбежала, спрашивается. Нравилось же все, я-то помню.

— Ну так что? — сверлит меня взглядом, и я чувствую себя, как преступник на допросе.

Честное слово, можно вытащить человека из органов, а вот органы из человека не вытянешь.

— Да перестань, не стал бы я за счет бабы самоутверждаться.

— Значит действительно понравилась.

Я молчу. Как-то не привык я свою личную жизнь обсуждать. У меня ее, впрочем, и не было этой личной жизни.

— Да он запал на нее, — за спиной неожиданно раздается голос Санька.

Мы с Глебом моментально оборачиваемся. Пацан стоит и входа, жует яблоко и таращится на нас.

— Во-первых, подслушивать чужие разговоры некрасиво.

— Да я случайно услышал, вы так громко разговаривали, — прожевывая кусок, отвечает Санек.

— А во-вторых, с набитым ртом говорить неприлично.

— Ты все время так делаешь, — парирует племяш.

— Ты мне стрелки не переводи. И давно ты тут стоишь?

— Не, — качает головой, продолжая жевать, — я за яблоком ходил.

— За яблоком он ходил, ты уроки сделал?

— Угу, — мычит и кивает в ответ.

— А если я проверю? — прищурившись, смотрю на пацана.

Он пожимает плечами.

Я знаю, что в этом нет необходимости, с учебой у него в принципе проблем нет, не считая семи двоек, но это даже забавно, учитывая обстоятельства.

— А биологию выучил? У тебя семь двоек, вообще-то.

— Так ты сам сказал пока не исправлять.

— Ты сказал не исправлять? — вмешивается Глеб. — Ууу, да ты, брат, потерян для общества.

— Отвали, а у тебя слишком длинный язык.

— А что я сказал? — Санька разводит руками. — Это же правда.

— Иди давай, в душ, чистить зубы и спать, раз все сделал. Детское время закончилось.

— Я не ребенок, — насупившись, отвечает Санек.

— Ага, взрослый.

— Взрослый, — повторяет обижено.

В этом вся наша проблема. Он слишком торопится повзрослеть.

— Иди давай, взрослый. Двойки после собрания начнешь исправлять.

— И все-таки она стремная, — заключает Санька, и наконец уходит.

Я устало откидываюсь в кресле и допиваю свой коньяк.

— Санек, значит, в курсе? — уточняет Глеб, когда Сашка исчезает из виду

— Сам догадался.

— Ну это как раз неудивительно, он пацан не глупый.

— Не глупый, — соглашаюсь.

— Так каковы дальнейшие шаги сего предприятия?

— Я же говорю, не имею ни малейшего понятия, завтра на собрание родительское схожу, там видно будет.

— Надо же, уже и на собрание ходим. Слушай, да тебе, Буров, оказывается ничто человеческое не чуждо.

— Глеб?

— Что?

— Нахер иди.

— Нет, брат, нахер — это к заднеприводным, а я домой, к любимой жене.

Он поднимается со своего кресла и даже не пытается скрыть самодовольное выражение на своем лице.

— Значит собрание, а что потом?

— Суп с котом, давай уже, к жене.

Михаил

Приехал пораньше, сам не зхная, зачем. Собрание было нуазначено на шесть часов и времени до него бьыло полно. Мог заехать пожрать нцормально, а вместо этого, прямо с базы сюда рванул.

Сначала я даже сомневался, сидел в машине, думал, что вообще делаю. Веду себя, как пацан прыщавый, Глеб прав, идиотизм.

Но сама возможность наблюдать за ее реакцией вызывает какое-то, если не незнакомое, то давно забытое чувство абсолютного удовлетворения.

Теперь вот смотрю на ошарашенную моим неожиданным появлением училку и думаю, что все правильно сделал.

— Марина Евгеньевна, познакомьтесь, Михаил Юрьевич Буров, член совета учредителей, — чересчур официально представляет меня директриса.

Беглянка, однако, на меня не смотрит.

— Чем обязана? — вроде со мной говорит, а в упор глядит на Воскресенскую.

— Михаил Юрьевич…

— Спасибо, Анна Николаевна, — я как-то слишком нетерпеливо перебиваю директрису, тем самым вынуждая Марину Евгеньевну осчастливить меня своим вниманием. — Я бы хотел поприсутствовать на уроке, если вы не против, — сообщаю, глядя на нее сверху вниз.

В прошлый раз она казалась выше.

— Видите ли, я приехал раньше, чем планировал, — объясняю свое появление, пусть это вовсе и не требуется, впрочем, как и разрешение, — полагаю, вы не будете против моего присутствия?

Надо отдать ей должное, в руки Марина Евгеньевна берет себя быстрее, чем мне хотелось бы. Растерянность, отразившаяся на ее лице при моем появлении исчезает в считанные секунды.

— Пожалуйста, — произносит твердо и смотрит мне прямо в глаза.