Мы заходим в угловой кабинет с панорамными окнами и прекрасным видом на небоскребы Манхэттена. Секретарша быстро ретируется, прикрыв за собой дверь, чтобы ни одно слово не вышло за пределы этих стен.

Дик сидит, развалившись в кресле, и выглядит потрепанным. Ни следа от его обычной безупречности. Аккуратные каштановые волосы взъерошены, будто он дергал за них несколько дней подряд. Темные круги под глазами выдают бессонные ночи. Даже костюм, обычно безупречный, выглядит помятым. Рукава закатаны до мускулистых предплечий, пиджак и галстук брошены на белый кожаный диван, который, похоже, служил ему кроватью не одну ночь.

— Как она? – с несчастным видом спрашивает он.

Я сажусь в кресло напротив, широко расставив ноги, и отвожу взгляд, потому что слишком больно видеть короля на коленях, вымаливающего подачки. Или в данном случае – вести о моей матери.

— Держится, – отвечаю я.

Рассказывать, что она стала тенью себя – совсем как он – значит лишь усугублять его боль.

— Это пришло вчера, – он швыряет толстый конверт на полированную поверхность стола из красного дерева.

— Что это?

Я беру конверт, пока Дик встает и направляется к мини-бару в углу, чтобы налить себе еще скотча. Я не напоминаю ему, что сейчас только десять утра, и крепкий алкоголь не лучший завтрак. Пусть скорбит, как хочет. Было бы лицемерием читать нотации, когда у меня самого есть порок, помогающий пережить день.

— Бракоразводные документы, – хрипит он, сделав большой глоток. — Адвокат твоей матери вручил их мне прошлым вечером.

— Ты собираешься их подписать?

Он тяжело вздыхает, осушая стакан одним махом.

— Если этого хочет Наоми, – отвечает он, возвращаясь к столу. Но вместо того чтобы сесть, облокачивается о край передо мной. — Она этого хочет, Истон?

— Не знаю, – честно отвечаю я. — Я даже не знал, что она обращалась к адвокату, не говоря уже об этом, – добавляю, бросая конверт обратно на стол.

Он скрещивает руки на груди, изучая меня.

— Ты уже перевелся из Ричфилда в НЙУ?

Я качаю головой.

— Почему нет?

— Этого я тоже не знаю, – огрызаюсь я, чувствуя дискомфорт от его пристального взгляда.

— Знаешь, сынок. Твоя жизнь в Эшвилле. Не здесь.

Я провожу языком по зубам, нервно тряся ногой.

— Зачем ты позвал меня? – резко спрашиваю я, желая сменить тему.

— Ты всегда ненавидел ходить вокруг да около. Кажется, у нас это общее.

Я морщу нос, потому что этот ублюдок прав. Мы похожи больше, чем мне хочется признать.

— Держи, – он бросает мне еще один конверт.

— Это твой способ развлечься, старина? Швыряться конвертами и заставлять меня угадывать, что внутри? Предупреждаю, если достанешь коробку с отрубленной головой, я сваливаю.

Он закатывает глаза на мою отсылку к "Седьмой", но в уголках его губ мелькает улыбка. Грудь сжимается при виде этой улыбки, которая, вероятно, появилась на его лице впервые с тех пор, как начался весь этот кошмар.

Он скучал по нашим подтруниваниям.

Черт.

Кажется, я тоже.

— Просто открой его, умник.

— Ладно, и что в нем?

— Мое завещание, – отвечает он.

— Дик, тебе сорок пять, а выглядишь ты на двадцать. Сомневаюсь, что ты откинешься в ближайшее время, – шучу я.

— Мужчины умирают от разбитого сердца каждый день, Истон, – пожимает он плечами.

Черт. Разве это не правда?

Я ерзаю в кресле, ухмылка сходит с моего лица.

— Зачем мне твое завещание?

— Потому что, если я подпишу бумаги о разводе, не уверен, что ты тоже не вычеркнешь меня из своей жизни.

— Я не понимаю.

Он отходит от стола и возвращается в кресло.

— Если я выполню просьбу твоей матери и подпишу эти документы, я потеряю ее. Навсегда. Я знаю это и приму ее решение, даже если оно разрывает меня на части. Нет ничего, чего бы я для нее не сделал. Но я не могу потерять и тебя.

— Дик, ты несешь какую-то чушь.

— Возможно. Возможно, когда все закончится, я окончательно рехнусь. Но пока еще в здравом уме, я хочу сделать все правильно. Вот оно. Тебе это может не понравиться, но когда женился на твоей матери, я получил и тебя. И несмотря на все наши ссоры, я старался быть лучшим отцом, даже если во мне не было отцовских генов. Я знаю, что облажался как муж. И знаю, что облажался как отец. Но если я не могу вернуть твою мать, то хотя бы надеюсь, что ты не отвернешься от меня.

— Что конкретно ты хочешь сказать?

— Я говорю, что в твоих руках нотариально заверенное завещание, по которому все, чем я владею, перейдет тебе.

— Мне не нужны твои деньги, – выплевываю я, и мой голос дрожит.

— Они никогда не былы тебе нужны. Поэтому то они и достанутся тебе.

— Ты что, пытаешься меня купить? – я сжимаю кулаки.

— Нет, сын. Я пытаюсь удержать тебя. Я потерял ее. Пожалуйста, не заставляй меня потерять и тебя.

— Но ты даже не любил меня. Как ты можешь? – запинаюсь я, все это слишком тяжело для меня. Его отцовские слова, взгляд, полный безусловной любви. Все. — Как ты можешь любить такое чудовище, как я? Я – доказательство жестокости другого мужчины.

— Замолчи! Немедленно, Истон! – он вскакивает, бросается ко мне, хватает за дрожащие плечи, и на его глазах наворачиваются слезы. — Ты не виноват в том, что случилось с твоей матерью. Слышишь? Она любит тебя больше жизни. Ты был благословением, которое помогло ей пережить тот кошмар. Ты исцелил ее, Истон. Ты был ее спасением. Не я. Она была бы счастлива и в той дыре, где вы жили раньше. Когда я появился в ее жизни, она уже была счастлива. Благодаря тебе, сынок. Я влюбился не в сломленную женщину, а в ту, что излучала столько любви и света. Я был очарован тем, как она вообще может существовать. Ты дал ей это, Истон. Ни на секунду не сомневайся в этом. Это я погасил ее свет, а не ты. Не ты. И я никогда себе этого не прощу.

— Ты не сделал ничего плохого, – качаю головой я, закрыв глаза, не в силах смотреть ему в лицо.

— Разве? Я подвел ее. Я дал клятву защищать ее и нарушил ее. Из-за меня она чувствует себя грязной. Будто над ней снова надругались.

— Ты не виноват.

— Тогда кто?

Я.

После тягостной паузы он отступает, давая мне столь необходимое пространство.

— Все это в прошлом. Здесь, в Нью-Йорке, она снова будет счастлива.

Сомнительно.

— А ты? Ты тоже останешься?

— Да, – бормочет он. — Знаю, что не должен. С точки зрения бизнеса мне стоило бы вернуться в Эшвилл, но все там напоминает о том, что я потерял. Я задохнусь там. А здесь... здесь я хотя бы чувствую себя ближе к ней. К тебе. Если ты позволишь.

— Осторожнее, Дик, звучишь так, будто у тебя есть сердце, – пытаюсь пошутить я, в жалкой попытке разрядить напряжение.

— Мы оба знаем, что это не так. Твоя мать была моим сердцем. Останется им навсегда. Без нее его просто нет.

Правда в его словах вонзается в мое собственное черствое сердце.

— Я подумаю над этим, – уклончиво говорю, поднимая конверт, чувствуя себя неловко из-за его уязвимости.

Или своей.

— Конечно, сынок, – отвечает он с грустной улыбкой, все еще не сходящей с его лица.

Я разворачиваюсь, торопясь сбежать от этой духоты чувств, когда он окликает меня:

— Истон?

— Да?

— Может, поужинаем на этой неделе? Выберешь место сам.

В его голосе слышится надежда, вытеснившая скорбь.

— Зачем? – запинаюсь я.

— Разве отец не может поесть со своим сыном? – он пожимает плечами.

Я киваю, эмоции накрывают меня с головой.

— Я позвоню, – бросаю я и вылетаю из кабинета, будто у меня зад горит.

Только когда двери лифта закрываются, и я оказываюсь почти на первом этаже, начинаю дышать.

Я бесцельно брожу по городу, а слова Дика все еще звонят в ушах.

Лишь когда луна поднимается высоко в небе, понимаю, что провел весь день в ходьбе, погруженный в свои беспокойные мысли. Вернувшись в нашу скромную квартиру, первое, что замечаю – тишину. Иду искать маму и обнаруживаю, что ее дверь закрыта, а изнутри доносятся приглушенные рыдания.