— Прекрасно, — улыбнулся Сашка. — Мы вас ждем, до завтра.

Как только Зайцев и Свиридов, бормоча что-то невнятное, ретировались, Лев подошел к убогому полевому телефону. Покрутил ручку, вызвал «Москву, спецлинию». Через несколько секунд он услышал ровный, безжизненный голос Артемьева.

— Слушаю.

— Лев Борисов. У меня проблема с цементом, местный завод саботирует поставки.

— В течение сорока восьми часов вопрос будет решен — последовал незамедлительный ответ. — Займитесь пока другими вопросами.

— Уже занимаемся, — сказал Лев и положил трубку.

Крутов, слышавший обе стороны разговора, смотрел на Льва с новым, смешанным чувством — в его взгляде было и животный страх перед этой легкостью, с которой тот оперировал понятиями «саботаж» и «НКВД», и затаенное, неохотное уважение к эффективности.

Вечером они сидели в той же конторе, при свете керосиновой лампы. Привезли с собой раскладушки. Сашка пытался разогреть на буржуйке тушенку, возмущенно ворча:

— И зачем я, спрашивается, женился на Варе? Она бы тут хоть щей сварганила. А я… я, походу, кроме яичницы и тушенки, ничего приготовить не могу. Ну стыд и срам какой-то.

Лев, разглядывая карту генплана, невольно улыбнулся.

— Главное, чтобы не подгорело. А то нас Крутов за вредителей примет — уморим газом от печки.

— А он, между прочим, не так уж и плох, — философски заметил Сашка, помешивая содержимое котелка. — Мужик старой закалки. Привык, что стройка это значит вкалывать, а не по кабинетам бегать. Он по-своему прав.

— Я знаю, что он прав, — тихо сказал Лев, откладывая карту. — Но у нас нет времени на долгую осаду. Мы должны брать штурмом, каждый день и каждый час.

Он подошел к своему походному чемодану и достал оттуда портативный батарейный радиоприемник «БИ-234», подарок отца. Включил его. Диктор из Москвы вещал о трудовых победах, о перевыполнении плана. Лев покрутил ручку настройки: скрежет, шипение, и вдруг отрывистая, тревожная речь, которую тут же перебивал глухой гул помех.

— Ничего не разберешь, — вздохнул Сашка, ставя на стол дымящийся котелок.

— И не надо, — выключил приемник Лев. — И так всё ясно. Война в самом разгаре, они не остановятся. И нам тоже нельзя.

На следующее утро пришла телеграмма: «Поставка арматуры в объеме 500 тонн обеспечена. Отгрузка первой партии в течение недели. Директор завода 'Красный Октябрь». Крутов, читая ее, молча кивнул Льву, и в его взгляде было что-то вроде рыцарского приветствия. Врага в лице «ленинградских выскочек» он не приобрел, но вот партнера, с волей и ресурсами которого приходилось считаться, — несомненно.

Работа закипела с новой силой. Но вскоре Льва, лично обошедшего участок заливки фундамента главного корпуса, остановило странное чутье. Он наблюдал за работой бетонщиков, и что-то в самом процессе вызывало у него тревогу. Он подошел к груде щебня, предназначенного для замеса, и поднял горсть. Камни были мелкими, с большим количеством пыли и… глины. Он прошелся к песчаному отвару — та же история.

— Товарищ Крутов! — его голос прозвучал как удар хлыста.

Инженер подошел, хмурый.

— В чем дело?

— Это что? — Лев показал на щебень.

— Щебень. А что не так?

— Это не щебень, это отсев с примесью глины. И песок грязный. Вы что, фундамент под шестнадцать этажей на этом собираетесь лить? Он треснет в первую же зиму!

Крутов насупился.

— Борисов, не учите меня строить! У нас такого щебня — залейся! А тот, кондиционный, за тридцать километров везти. Дорого, долго. Сроки горят!

— Сроки горят, а люди потом под завалами гореть будут! — вспылил Лев. Он схватил лопату, набросал в ящик песка, щебня, налил цемента и воды, перемешал. Получился жидкий, невнятный раствор. Он вывалил его на землю, дал немного схватиться, а потом, не говоря ни слова, взял кувалду, лежавшую рядом, и со всего размаха ударил по получившейся лепешке. Та рассыпалась в пыль и мелкие осколки.

Затем он проделал то же самое с заранее заготовленным контрольным образцом из правильных материалов. Тот после удара лишь покрылся сеткой мелких трещин.

— Видите разницу? — Лев тяжело дышал. — Это прочность. А это труха. Напоминаю, товарищ Крутов, вы строите не сарай, вы строите «Ковчег». И я доверяю вам, товарищ Крутов. Но если этот фундамент когда-нибудь подведет, поверьте, мы с вами полетим с шестнадцатого этажа вместе. И без всяких вертолетов.

Он видел, как по лицу Крутова прошла волна гнева, обиды, а затем холодного, трезвого расчета. Инженер молча посмотрел на два образца, потом на свою бригаду.

— Всё остановить! — рявкнул он. — Этот щебень — к черту! Завозить нормальный! И песок мыть! Чтобы я хоть суп из него мог есть! Быстро!

Это был переломный момент. С этого дня Крутов перестал саботировать и начал строить.

Вечерами, уставшие до потери пульса, они с Сашкой сидели у буржуйки. Лев звонил в Ленинград. Слышал голос Кати, такой далекий и такой родной.

— Андрюша сегодня бегал и спросил «где па-па?» — кричала она в трубку, и на том конце слышался восторженный лепет. — Правда-правда! Он в твою фотографию тыкал пальчиком и спрашивал «мама где папа»!

Лев слушал, сжимая трубку так, что пальцы белели, и не мог вымолвить ни слова. Комок подкатывал к горлу. Этот детский лепет, доносящийся из другой, мирной жизни, был и бальзамом, и самым страшным упреком.

— Передай ему, что папа скоро приедет, — сипло проговорил он наконец. — И обязательно привезет ему… Что-нибудь привезет!

Он клал трубку, и его накрывало волной такого одиночества, что хотелось выть. Сашка, видя его состояние, как-то раз достал припрятанную бутылку куйбышевской водки.

— Не грусти, профессор, — сказал он, наливая две порции в граненые стаканы. — Ты тут не один Лев, я с тобой. Правда, красавец, а не мужик. Варька в Ленинграде скучает, наверное.

— Варя-то? Да она, я думаю, рада, что отдохнула от тебя и твоих ночных бдений над сметами, — с слабой улыбкой парировал Лев.

— Точно! — Сашка хлопнул себя по лбу. — Нагуляется она тут без меня! Надо срочно Артемьева просить, чтоб меня обратно отозвал. Опасность семье угрожает! — засмеялся Сашка.

Они выпили. Горячая жидкость обожгла горло, но ненадолго разогнала тяжелые мысли.

Примерно через месяц после их приезда случился неизбежный вызов «на ковер». Кабинет начальника Куйбышевского стройтреста, товарища Жукова, разительно контрастировал с их барачной жизнью: дорогой ковер, полированный стол, тяжелые портьеры и внушительный портрет Сталина. Сам Жуков, упитанный, с холеными руками, излучал самоуверенное спокойствие чиновника, уверенного в своей неуязвимости.

— Товарищ Борисов, — начал он, не предлагая сесть. — До меня доходят тревожные сигналы. Срыв сроков по нулевым работам. Перерасход дефицитных материалов. Использование методов труда, далеких от социалистических принципов. Я вынужден поставить вопрос о пересмотре проекта, нужно упростить. Отказаться от этих фантастических тоннелей, уменьшить этажность. Страна готовится к войне, каждый рубль на счету!

Лев стоял, сжав кулаки. Он чувствовал, как по спине бегут мурашки от бессильной ярости. Он готов был броситься на этого сытого бюрократа.

В этот момент дверь кабинета бесшумно открылась. В проеме возникла знакомая фигура в форме НКВД.

— Прошу прощения за вторжение, товарищ Жуков, — голос старшего майора Артемьева был тихим и вежливым. — Я по делу.

Жуков, увидев его, заметно ссутулился, его самоуверенность мгновенно испарилась.

— Товарищ Артемьев! Какими судьбами к нам? Проходите, пожалуйста, присаживайтесь, может чаю…?

Артемьев не стал проходить. Он остановился посреди кабинета, его бесстрастный взгляд скользнул по Льву и уставился на Жукова.

— Я всего на минуту. У меня к вам три вопроса, товарищ Жуков. Первый: вы готовы лично подписать акт о приемке упрощенного объекта, зная, что при первой же бомбежке подземные тоннели, от которых вы предлагаете отказаться, спасут сотни раненых, а их отсутствие неминуемо приведет к их гибели?