— Работаем, — буркнул Миша, не отрываясь от своих записей. — Синтез налаживаем. Скромные пока успехи, но работаем.

Островская все это время внимательно слушала, делая пометки в своем планшете. Лев не мог не отметить ее острый ум и способность схватывать суть. Но ее поведение… Когда он встал, чтобы попить воды, она «случайно» подвинула свой стул, и их руки едва коснулись. Лев отдернул руку, как от раскаленного железа, и сел на свое место, не глядя на нее. Он чувствовал ее настойчивый взгляд на себе, но упрямо игнорировал его, сосредоточившись на Сашке, который докладывал о сложностях с поиском средства от комаров для антимоскитных сеток.

К концу совещания, когда солнце уже клонилось к закату, а в зале стоял несмолкаемый гул от споров, был составлен детальный план работ по полутора десяткам направлений. Команда была измотана, но воодушевлена. Они чувствовали, что стоят на пороге чего-то грандиозного.

Островская закрыла свой планшет и встала.

— Потрясающе продуктивная работа, Лев Борисович. У Наркомата не будет вопросов к глубине проработки. — Она улыбнулась ему лично, и в ее улыбке было что-то интимное, предназначенное только для него.

Лев кивнул вежливо и безразлично.

— Спасибо, Марина Игоревна. Это заслуга всей команды.

Он отвернулся к доске, делая вид, что проверяет записи. Он слышал, как ее каблуки отстукивают по паркету, удаляясь. Только тогда он позволил себе выдохнуть. Эта женщина была опасна. Не как шпион или вредитель, а как угроза его внутреннему равновесию и тому хрупкому миру, что он выстроил с Катей.

Недели, последовавшие за тем совещанием, слились в череду жарких, напряженных дней. Ленинград изнывал от зноя, но в лабораториях и цехах СНПЛ-1 кипела работа, не утихавшая ни на минуту.

Лев строго придерживался графика, посещая стрельбище НКВД и тренировки по самбо. Эти часы стали для него своего рода медитацией. На стрельбище, с тяжелым, послушным ТТ в руке, он оттачивал не просто меткость, а состояние полного контроля. Мир сужался до мушки, мишени и ровного дыхания. Отдача, встряхивающая кисть, грохот выстрела, все это выжигало из него остатки внутренней дрожи, оставшейся после того вечера.

В спортзале ЛМИ пахло потом, кожей и пылью. Он и Леша стали настоящими напарниками. Леша, окрепший и уверенный в себе на новой работе у Неговского, с упоением отрабатывал броски и захваты.

— Лева, а представляешь, — говорил он, вытирая пот со лба, — если бы каждый санитар так умел? Он бы и раненого вытащил, и сам от штыка увернулся!

— Для этого мы и учимся, — отвечал Лев, пропуская его через бедро в отточенном, почти машинальном движении.

Инструктор Алексей Степанович, наблюдая за ними, одобрительно хмыкал.

— Из вас, Борисов, боец получается первоклассный. Жаль, не на том поприще служишь. Такая хватка пропадает.

Лев лишь улыбался в ответ. Он служил на своем поприще. И эти навыки были его щитом, который позволял ему на этом поприще уцелеть.

Тем временем, работа над «пакетами» продвигалась с переменным успехом. В цехе, курируемом Сашкой, уже были готовы первые, грубоватые, но функциональные образцы складных носилок из дюралевых труб и прочного брезента. Сашка, сняв гимнастерку и закатав рукава, лично помогал рабочим испытывать их на прочность.

— Выдерживают! — крикнул он, когда двое дюжих рабочих уселись на носилки. — Теперь бы вес раненого в полной амуниции проверить!

В лаборатории Миши царил творческий хаос. Он с командой бился над пропиткой тест-полосок. Первые образцы для кетонов уже работали, хоть и криво. С глюкозой было хуже, экстракт из дрожжей получался нестабильным.

— На солнце за полчаса выгорает! — почти рыдал Миша, показывая Льву коробку с потемневшими полосками. — Это никуда не годится!

— Успокойся, — Лев положил руку ему на плечо. — Сконцентрируйся пока на кетонах. Доведи их до ума. А по глюкозе… покопай литературу по альтернативным химическим методам, не ферментативным. Возможно, есть что-то попроще, пусть и менее точное.

Катя с своим отделом разрабатывала дизайн медицинской карточки бойца. Спорили до хрипоты: какой размер, какой материал, какую информацию указывать, как защитить от влаги.

— Разработать новый химический состав для пропитки бумаги? — предлагала одна из сотрудниц.

— Слишком дорого для массового производства! — парировал другой.

— Тогда вощеная бумага и специальный карандаш! — находила компромисс Катя.

И сквозь весь этот кипучий поток, как тень, скользила Марина Островская. Она появлялась то в одном цехе, то в другой лаборатории, ее вопросы были всегда по делу, а замечания точны. Но ее присутствие всегда сопровождалось легким, едва уловимым флером чего-то личного, направленного на Льва. То она «случайно» касалась его руки, передавая документ. То ее взгляд, полный нескрываемого интереса, задерживался на нем на долю секунды дольше необходимого.

Однажды вечером Лев задержался в кабинете, дописывая отчет. В дверь постучали. На пороге стояла Островская. На ней не было формы, только легкое летнее платье в мелкий цветочек, что делало ее странно уязвимой и еще более красивой.

— Лев Борисович, я забыла перчатки, — сказала она, и в ее голосе прозвучала легкая, нарочитая неуверенность.

Они лежали на стуле. Лев молча указал на них взглядом.

Она вошла, взяла перчатки, но не ушла, а остановилась напротив него.

— Вы всегда так поздно работаете? — спросила она, обводя взглядом заваленный бумагами кабинет.

— Дела не ждут, Марина Игоревна.

— Да… дела… — она сделала шаг ближе. — Вы невероятный человек, Лев Борисович. Уверена, что такие люди должны уметь не только работать, но и… отдыхать. — Она посмотрела на него прямо, и в ее глазах плясали чертики. — Я могла бы составить вам компанию.

В кабинете повисла тягучая, звенящая пауза. Лев медленно поднял на нее глаза. Его лицо было абсолютно спокойным, почти каменным.

— Марина Игоревна, — сказал он четко и холодно, — моя работа и есть мой отдых. А компанию мне составляет моя жена. Доброго вечера.

Он взял со стола папку, встал и, не глядя на нее, вышел из кабинета, оставив ее одну в наступающих сумерках. Он шел по коридору, чувствуя, как по спине бегут мурашки, не от страха, а от яростного, праведного гнева. Эта игра могла стоить ему всего.

На следующее утро Лев проснулся с тяжелой головой и осадком на душе. Инцидент с Островской висел в воздухе, как невысказанная угроза. За завтраком Катя, намазывая масло на хлеб, внимательно посмотрела на него.

— Лёва, с этой вашей Островской всё в порядке? — спросила она прямо, без предисловий.

Лев почувствовал, как у него внутри всё сжалось.

— В каком смысле? — стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Она на тебя как-то… странно смотрит. Слишком пристально. И вчера, когда ты задержался, я звонила в лабораторию, мне сказали, что ты с ней в кабинете. — В глазах Кати читалась не ревность, а тревога.

Лев вздохнул. Лучше быть честным.

— Ты права, Кать. Она позволяет себе лишнее. Вчера вечером она зашла под предлогом и сделала довольно прозрачное предложение.

Катя побледнела.

— И что же ты?

— Я послал её куда подальше, — отрезал Лев. — Вежливо, но недвусмысленно. Моя жена ты. Ничего другого мне не нужно.

Он протянул руку через стол и накрыл ее ладонь своей. Катя сжала его пальцы, и напряжение в ее плечах немного спало.

— Прости, я просто… — она замолчала.

— Не извиняйся. Ты имеешь право волноваться. Но доверяй мне. Всегда.

Этот разговор, как ни странно, еще больше сблизил их. Угроза извне заставила по-новому ощутить ценность того, что у них было.

Следующие несколько дней Островская вела себя с подчеркнутой официальностью. Ее взгляд был холоден, а тон безупречно корректен. Лев понимал, что это затишье, лишь передышка. Но у него не было времени разбираться в душевных терзаниях лейтенанта. Работа над «пакетами» вступала в решающую фазу.

Как-то раз в его кабинет, сияя, вкатил Сашка. Он катил перед собой тележку, на которой лежали первые готовые образцы.