— Мы будем, — повторил он.

Ночью я снова села в оранжерее — среди шепчущих листьев, где «не лгут». Я достала свою «нить» — медную — положила её на стол рядом с лунными семенами. Слова в таких местах говорят не для ушей.

— «Нить», — сказала я в воздух. — Если я рвану — останови. Если ты пойдёшь в «надо любой ценой» — скажу «нить».

Я знала: он ответит «вижу» — где бы ни был. Я знала и другое: в этом деле мы больше не одни. За спиной — не только «Тени», не только Ина и Кранц. За спиной — платан во дворе Академии, на ветвях которого висит не одна записка с просьбой к судьбе. За спиной — дух этого города, который не любит, когда на его улицах крадут «звук». И — да — впереди — Дом, в чей герб вплетён серебряный ключ. «Покровители» — слово гладкое, как лакированный стол, за которым сидят важные люди. «Виновные» — слово другое. Его говорят под конец.

Пока — мы считали — не имена — узлы. И держали «ноль». И — дыхание. И — свою «нить».

Аркада на перекрёстке Тихого переулка и Соляной — место, где у города всегда есть эхо. Днём его красят лавки — сапожники, торговцы нитками, уличные гадатели; ночью — камень сам шепчет под сводами. Именно сюда мы сдвинули «Тихий Корень» на один вечер — не вещами, фоном. Витрина смотрела прямо под арки; дверной колоколчик молчал, но был на шнуре. В проходе уже стояли наши — «Тени» — растворённые в камне, на карнизах, по углам. Февер водил пальцем по схеме двора — его руки помнили столько же переулков, сколько я — спутанных корней.

Приманка стояла в витрине. На подставке, из белого дерева, две склянки и лист — ровный, «научный». Слева — «Аромат Вдохновения»: лёгкая, прозрачная смесь с тонкой, почти неслышимой нотой «ля» — розмарин, мелисса, крошечная капля шалфея; для публики — «для ясности и концентрации», для нас — «маячок». Она «пела» так тихо, что обычные люди слышали только «пахнет чем‑то хорошим». Для того, кто живёт в резонансе, — это был огонёк в тумане. Справа — «Тишина резонанса»: не формула (её мы не держали на бумаге у окна), а маленький, почти игрушечный пульверизатор и мешочек с надписью «демо», рядом — бумага с сухим «Протоколом применения: на металл/камень, не в воздух, окно 3—6 минут». Подпись: «Лаборатория Три — отдел де Винтера». Больше ничего. Никакой бравады. Просто инструмент. Для него — вызов.

— Под ноги, — повторил вполголоса де Винтер, когда мы в последний раз обходили линию. — «Дождь» — только на железо. Пыль — только под сводом. «Голос» — на проверке каждые три минуты. Никакого героизма. Команда «нить» — стоп всем — «сброс до нуля» — помним.

Я кивнула. Медная жилка в кармане — наш «полутон» — была прохладной. Блик, невидимый для глаз, лежал тонкой линией света на внутренней стороне арочных камней — не как дух, как состояние: «межа». Серебряный папоротник в оранжерее оставался «якорем», его ноль — моей памятью на случай, если придётся тянуть с пустого места.

Тесс была внутри. Не «приманка». Свидетель. Её комната на Улице Ткачей после нашей вылазки стала «безопасной» ровно настолько, насколько десять шагов по натянутой проволоке безопаснее одного. Мы настояли: она — у нас, за ширмой, ближе к задней двери, где «Блик» держит условие. Её пальцы нервно перебирали нитяной браслет на запястье. Я положила на стол близ стеклянной двери крошечную куклу без лица — не мистику, знак: «Ты не одна».

Сумерки оползали по камню, как вода по глине. «Аромат Вдохновения» испарялся медленно, ровно, его «ля» — как тонкая струна — задавала в воздухе тихую линию. Камертон в моей сумке был тёплым. Когда «они» рядом, он обычно становится ледяным. Сейчас он пока был собой. Я смотрела на витрину — не взглядом, фоном. «Сухой ноль» — капля тимьяна на стык стёкол — шептал честно: «воздух — течёт». Стены — живые. Аркады — слышат.

— «Голос» — проверка, — напомнил Февер в браслет.

— Первый пост — на связи. Второй — на связи. Третий — вижу крышу, — ответы шли ровно, как капли дождя на низком карнизе.

Он пришёл без звука.

Не «как всегда» — не жирной «капсулой». Сначала — легчайшая просадка по краю ноты «ля» — как если бы где‑то рядом открылся пустой ящик и выпил звук. Потом — стекло витрины дрогнуло глазами, а не ушами. Камертон в моей сумке стал холодным на секунду — и тут же встретил противоположный тон — наш — «нулевой», уложенный заранее на рамки. «Дождём» мы прошли по перилам, выступам, держателям вывески — у «минуса» не было опоры на металл прямо под руками.

— Он здесь, — сказала я одними губами. — «Текучка». Не «капсула».

Лёгкое движение тени на внутренней стороне арки — как перекат дымка, и — силуэт. Не высокий гигант — сухой, собранный, вытянутый. Лицо спрятано в тени капюшона, на руке — перчатка без пальцев, из‑под кожаного браслета выглядывает чёрная полоска — предмет размером с кость карандаша — его «немой» камертон. На другой руке — небольшая труба, больше похожая на свернутую картографическую линейку. Он смотрел не на витрину — сквозь неё. Он послушал «Аромат» — головой едва заметно — как музыкант слухом. Потом — перешёл к делу.

Первый «щелчок» — едва слышный — как сухой ноготь по стеклу, и на границе между стеклом и древесной рамой воздух… не треснул — «отлип». Я увидела, как «минус» как масло пролезает в микрощель, пытаясь высушить наш «дождь», снять пчелиную эмульсию. Но там уже сидела лавровая зола и лунная роса — «легко — не получится».

— «Пара три — вверх», — прошептал де Винтер. Две тени плавно перелились по карнизу над аркой. — «Пара один — на левую». «Пара два — со двора». Без крика. Без шарфа.

Оскар — если это был он, а не «его рука» — не любит слова. Он любит ножницы. «Немая» игла в его руке дрогнула — и воздух перед витриной «сел» — как птица на жердь. «Аромат Вдохновения» качнулся — нота «ля» попала в «карман», — и он потянулся к пульверизатору «Тишины», как берут оружие из чужих рук.

— Сейчас, — меня толкнула интуиция, та самая, за которую меня любят растения и не любит патруль. — Ему нужно двенадцать секунд. На двенадцатой — «минус» будет выше стекла. На тринадцатой — ухватит.

— Две… три… четыре… — листвой шепнул Блик, но это слышала только я.

— Пыль, — я выпустила щепоть на внутреннюю сторону рамы — из узкой щели в прилавке, где я заранее оставила маленький «карман». «Пыль» — как всегда — легла, как плед. «Немой» отозвался — провалился — «пропустил счёт».

— Сейчас, — резко — де Винтер.

Они взяли его не «в крик». Как на охоте: три точки — руки, колени, горло — одно мгновение. Лезвие в рукаве де Винтера блеснуло коротко — как рыбий хвост — и никак — оно не ударило в горло — оно срезало ремешок с «немого» камертона. Оскар рефлекторно отдёрнул руку — как пианист, которому наступили на пальцы — и «немой» выпал из пальцев, ударился о камень аркады — глухо, как хлеб о стол, — и остался лежать — «голод» — смят, обессилен «пылью».

В следующую секунду они появились — не «его» — «их» люди.

Двое — из тени противоположной арки, двое — из кибитки у конца прохода. Одеты не «как воры» — как дворняки из хороших домов: короткие плащи из плотной шерсти, чёрные перчатки, у одного на пальце — кольцо с лавровым листом в эмали, у другого — запонка в виде башни, у третьего — булавка с пером — тонкое, почти невидимое. Они действовали не как «улица», как ловкач на светском балу: ровно, без слов. Один бросил в проход маленькую «коробочку» — бронзовую; она щёлкнула — и в воздухе расправилось полотно тонких нитей — «мешок». Не наша «нить» — их — железная. Второй ударил в колонну у меня над головой — звук «а» рванулся из камня, как из органной трубы — так и врезался «в ровном месте». Третий целился не в нас — в Тесс.

— «Нить», — успела я сказать — ровно — громче внутри, чем вслух.

Де Винтер услышал. Он остановил «свои» — жестом. Это спасло первого «Теня» — тот уже поднимал «дождь» над воздухом. «Нить» — стоп. «Сброс до нуля». Мы не повторили ошибки полигона. Мы не «залили» воздух.

— «Пара два — на Тесс», — коротко — де Винтер.