Логика и интуиция, стоя плечом к плечу, оказались той самой «лабораторией на двоих», которую не положишь в список оборудования. Но которой хватает, чтобы уцелеть. И — сработать.

На двери Демонстрационной аудитории висело объявление, которое читалось как приговор скуке: «Предварительная защита: “Функциональная связность состояния оператора с фазовыми характеристиками тональных составов. Протокол минимизации оператора.”» Ни «симбиотики», ни поэзии — один лёд. Я этого льда добивалась сама вместе с призраком Эйзенбранда, и всё равно в груди хотелось тепла.

Внутри — всё как на операционном столе. Три «стрекозы» на штативах, два резонансометра, чаша Нидена, «виброметр Эйзенбранда», лента дыхания на струбцине, четыре «кольца Ренна» — для пульса и вариабельности, механический мешатель — контроль, метроном, экран для трансляции данных. На столе аккуратно стопка распечаток: «введение», «методы», «ограничения», «приложение А: протокол “заземления”», «приложение Б: тест “сухого нуля”». И — две маленькие карточки с большими буквами: ЗДЕСЬ НЕ ЛГУТ и МОЛЧИ КОГДА ПУБЛИКА.

Ина Роэлль сдерживала гул зала одним взглядом. Профессор Кранц листал моё «введение», не поднимая глаз, но отмечая карандашом поля. «Кружок Пруффа» обосновался левее — узкие рты, блокноты с графами «за/против», тонкие пальцы, готовые ловить логические дырки. Мирейна Солль — в центре, идеально одетая, с невозмутимым выражением «я слышу, но не слушаю». На галёрке — студенты, медики, артефакторы. В дверях на секунду возник силуэт де Винтера; он кивнул Ине и исчез в тени балкона. Эмиль занял свое место у приборов, в белом халате, с тоном «я — первая линия».

— Регламент, — открыла заседание Ина. — Десять минут — доклад, двадцать — демонстрация, десять — вопросы. Работа не закрытая, декларации по этике подписаны. Напоминаю: вживления нет, употребления — нет. Мы измеряем фазу и корреляцию — surrogate endpoints. Реплики короткие, без пафоса.

Я встала под экран. Во мне качнулись две воды — и легли. Я сказала громко, но спокойно:

— Одно предложение суть: мы покажем, что физиологическое состояние оператора — дыхание, пульс, микродрожь — измеряемо влияет на фазовый шум и корреляцию тональных составов с целевыми профилями, и что двухминутный стандартизованный протокол «заземления» снижает влияние оператора и повышает воспроизводимость. Слепого «принятия» не прошу — прошу смотреть на цифры.

Слайды шли ровно: схема модели; H1–H5; приборы; ограничения — честно, без украшений: «нет клиники», «малый N», «короткие окна». На «методах» я не задерживалась — они были у всех в раздатке.

— К демонстрации, — сказала Ина. — Страница два — «Сценарий».

Сценарий был не театральный. Мы разбили «состояние оператора» на четыре блока: «нейтраль» (база), «напряжение» (индуцированное задачей Штрупа и провокационным вопросом), «заземление» (дыхание 4–7–8, ритм, поза), «направленное внимание» (визуализация целевого профиля, без слов). Плюс — механический мешатель. Три серии, по два целевых профиля — «Учёба/Ясность» и «Покой/Ночь». Добровольцы — два медстажёра, проинструктированные, без приёма внутрь; целевые профили — предварительно сняты на «стрекозах». Оператор — я и независимый: представитель скептиков — по выбору «Пруффа». Они переглянулись, выбрали своего — сухой юноша с точёными скулами по имени Ганс Леманн. Я кивнула: чем суше — тем лучше.

— Серия ноль — контроль, — объявила Ина. — Мешает машина.

Механический мешатель сделал своё — чётко, ровно. «Стрекоза» показала: «корреляция с профилем N1 — 0,31; N2 — 0,29; фазовый шум — 0,42». База.

— Серия один — оператор «нейтраль», — сказала Ина. — Параметры на экран.

На экране вспыхнули числа: у меня — пульс 76, дыхание 10/мин, микродрожь — 0,22. Я работала молча, метроном давал ритм. Капля в чашу — «стрекоза» пела. На экране — «корреляция с профилем N1 — 0,48; шум — 0,34; “импринт” оператора — 0,18». Это было выше контроля, но без «вау».

— Та же серия — оператор «напряжение», — сказала Ина, и «кружок Пруффа» почти синхронно улыбнулся.

Мне сунули задачу Штрупа, Инa вдруг задала вопрос, как нож:

— Сколько вы спали сегодня, мадемуазель фон Эльбринг? И правда ли, что вашу лавку крушили, а вы отказались от убежища?

Пульс — 92, дыхание — 14. «Виброметр» показал зубцы. Я мешала — ровно — как умела — но «стрекоза» не жалеет.

— Корреляция с N1 — 0,27; шум — 0,55; «импринт» — 0,57.

Зал выдохнул: цифры говорили сами. «Пруфф» хотел сказать «регресс к среднему», но это не было средним — это было падение.

— Протокол «заземления», — сказала Ина. — Две минуты. Молча.

Досчитать до восьми проще, чем дожить до рассвета. Я поставила ладони на столешницу, выровняла позвоночник, позволила коленям «войти в пол». Вдох — четыре, задержка — семь, выдох — восемь. Метроном — 60. Кривые на экране ползли вниз: пульс — 72… 68, дыхание — 9, микродрожь — 0,10.

— Та же формула, — сказала Ина.

Я сделала — то же. На экране — «корреляция с N1 — 0,72; шум — 0,28; “импринт” — 0,21».

В зале было слышно, как кто-то поставил перо. Это был Кранц.

— «Направленное внимание», — добавила Ина. — Визуализация целевого — без слов.

Я не «думала о человеке». Я держала «рисунок N1»: ясность, фокус, без нервной волны. «Стрекоза»: «корреляция — 0,76; шум — 0,27; “импринт” — 0,20». Разница с «нейтралью» — ощутима, без «перетяжки» на меня.

— Второй профиль — «Покой/Ночь», — коротко Ина. — И — другой оператор.

Ганс Леманн шагнул к столу как к шибельной. «Кольцо Ренна» на палец; у него пульс был 88 — высокий для «нейтрали», дыхание — 12, микродрожь — 0,25. Он презрительно скосил глаза на метроном, но послушался.

В «нейтрали» у него вышло хуже базы: «корреляция с N2 — 0,35; шум — 0,39; “импринт” — 0,31».

— «Напряжение» — ему не пришлось индуцировать: достаточно было моей фразы «пожалуйста, сделайте, как умеете», — и он «дернул» плечом. «Корреляция — 0,26; “импринт” — 0,49».

— Протокол «заземления», — сказала Ина ровно. — Две минуты. Никаких «обид».

Ганс стиснул зубы, но делал. На экране его пульс упал до 74, дыхание — до 9, микродрожь — до 0,12. Мешал — экономно, жёстко. «Стрекоза»: «корреляция с N2 — 0,63; шум — 0,31; “импринт” — 0,22».

В первом ряду кто-то негромко сказал «чёрт».

— И, — добавила Ина, — повторамость. То же через пятнадцать минут — тем же оператором. Мы смотрим не «попало/не попало», а «держится/не держится».

Повтор у меня дал «0,70» и «0,75» соответственно; у Ганса — «0,61». Разброс — в пределах протокола. Механика снова дала «0,30».

— Вопросы, — разрешила Ина, и зал шевельнулся.

Первым пальнул Пруфф:

— Достоверность? П‑значения — не «танцы»? Не подгоняете ли вы фазы «под красивую картинку»?

— Однофакторная ANOVA по сериям — «оператор как состояние» — p 0,001, — ответила Ина, даже не дав мне открыть рот. — Эффект размера — 0,62. Корреляции микродрожи и шума — r = 0,58, p 0,01. Никакой «симбиотики», одни цифры.

— Благое влияние присутствия авторки на приборы? — тонко улыбнулась Мирейна. — Мистическое заражение аудитории?

— Поэтому и показал «скептик», — спокойно ответила я. — И повтор. И механика. И ещё, — я кивнула на Ину, — мы вырезали слова. «Заразить» молчание сложно.

— Предвзятость оператора? — отработанно бросили с галёрки. — Он «знает» профиль, «дотягивает».

— Поэтому — «импринт», — сказала я, показывая график на экране. — В «напряжении» он растёт и ухудшает соответствие целевому. В «заземлении» — «импринт» низкий, а корреляция — высокая. Это и есть отличие «впускания себя» от «выравнивания себя».

— Клиника? — поднялся мужчина‑медик с аккуратной бородкой. — На чём строится «эффективность», если «пьют» не здесь?

— Мы пока не про клинику, — ответила Ина. — Мы про фазу. Ваша очередь — потом. Но — да — у нас есть пилот на отделении «сон», двадцать ночей — с разрешения комиссии. И — сигналы об улучшении «латентности» засыпания при «0,65» и выше — не утверждение, наблюдение.