— Мы дома, — сказала я в тишину — не себе, дому. — Дом, который мы построили. Двое этажей. На крыше — храм. Внизу — люди. Посередине — работа.

Блик скользнул светом — «вижу». Серебряный папоротник ответил «нолём». Мандрагора захрапела так, что под ней дрогнула земля — «как закон».

Утром в лавке на доске появился новый пункт, добавленный Эмилем:

— «Суббота — открытые часы: урок “сухой ноль” для всех. Без записи. Без лжи».

Люди пришли. Не как в храм — как в дом. Руки с морщинами от работы — торговцы, студенты, ремесленники, один артефактор с обиженным видом — «буду спорить» — и даже девушка из Пруффа, для которой «доказательство» — важнее дыхания. Дом впускал их, как вода впускает отражения: без утопления. Эхо здесь было правильным: слово «спасибо» звенело так же долго, как слово «держитесь».

Дом, который построила Лу, был не из кирпича и стекла. Он был из правил, узоров, «нитей», из лавровой золы, тимьяна, лунных семян, из «не лгать» и «дышать». Он был из людей: Эмиль — мастер и первая линия; Ина — острый карандаш и бумага; Кранц — ледник, под которым течёт вода; Февер — карты и шаги; Валерьян — стена; Тесс — свидетель с лентой; Блик — капризный смотритель; мандрагора — голос совести; серебряный папоротник — якорь. И — даже семья — со своим медным котлом — стала частью этого дома — не как хозяева, как гости.

Я коснулась медной «нити» у таблички, а потом — ладонью — дубовой стойки. Дерево ответило теплом. Оно помнит. Теперь — наш. И — да — впереди ещё защита, и комиссию, и газеты, и паузы, где нужно будет удерживать «ноль». Но у нас есть то, чего раньше не было: дом, который держит. И город, который знает, где этот дом стоит.

Защита прошла не как битва — как сбор урожая. На столе — аккуратные стопки: «введение», «методы», «результаты», «ограничения», «приложения». На экране — линии, не «рисунки» — графики. Я говорила кратко, как учил Эйзенбранд: «оператор — переменная; дыхание — протокол; фаза — метрика». Ина — рядом, острым взглядом удерживала зал. Кранц молча делал пометки, а потом, когда я вывела «обучаемость» операторов на десяти людях и снижение межсерийной вариативности на тридцать один процент, просто поставил точку.

— Работает, — сказал он. — С поправками на «мало» и «коротко». В печать — два текста. В курс — протокол. К экзаменам — «сухой ноль». Воздержитесь от поэзии.

Я воздержалась. На титуле, там, где когда‑то трепыхалось «симбиотическая», теперь стояло «Функциональная связность…». Холод — не враг. Он позволяет видеть. В заключении я всё же оставила себе одну строку — как обещал призрак: «Рабочий образ: оператор и состав — системы, образующие устойчивую связность; образ — для педагогики». И — призналась в нём честно, а не прятала за словами.

После — не аплодисменты. Ровные рукопожатия, графики, подпись декана. Оскар Эммерих снял очки и сказал своим спокойным голосом:

— Вы не только сделали работу — вы построили мост. Дальше — ходите по нему аккуратно. Не геройствуйте — живите.

Это было лучше любых речей.

Дом на углу Соляной и Якорной уже дышал нами. Утром табличка «В оранжерее не лгут» чуть косилась, как ребёнок, только что научившийся стоять. Эмиль — теперь «штатный мастер», с печатью и правом росписи — вёл «переднюю» так, как будто здесь всегда была его сцена. Доска «зелёная/синяя/жёлтая» жила своим ритмом; «субботы» — «сухой ноль для всех» — собирали соседи, студентов, да и пару скептиков с Пруффа. «Тени» у двери научились тихо хмыкать, когда рядом кто‑то врал себе, и совсем перестали вмешиваться, когда видели, как Блик слегка запутывает чужую ногу на пороге, не давая пройти с ножом в словах.

Семья — не ушла и не явилась «комиссией». Мать пришла одна — без герба, как женщина, а не как Дом. Она принесла медный котёл Элары — наш, семейный — не как «договор», как признание: «ты — не проект, ты — человек». Мы не мирились — это слово слишком громкое для того, что произошло. Мы перестали тянуть нитку в разные стороны. Она сказала «горжусь» — не по‑светски, по‑человечески. Я сказала: «я — не буду прикрываться гербом» — и мы обе это выдержали.

Валерьян… Мы так и не придумали для него слово, которое было бы точным и простым. «Партнёр» — ближе всего. «Союзник» — точен. «Нить» — правильнее. Мы не в клетке друг у друга. Между нами — крючок у таблички, на котором висит тонкая медная жилка. Он повесил её сам — и оставил. Он приходит без протокола — и уходит без