— Я не хотела…

Марта шмыгнула носом, и вытянула руки, надеясь на примирительные объятия, но Матвей уклонился.

— Одним гадким поступком ты создала проблемы огромному количеству людей. Но знаешь, что интереснее всего?

Марта опустила руки, уже не сдерживая слез. Его слова ранили не так сильно, как то, что Матвей отшатнулся, стоило Марте потянуться к нему.

— Мы не сможем принять участие в конкурсе, потому что счета академии заморозили.

Глаза Марты расширились, а Матвей цокнул языком.

— Так и знал, что это заденет тебя больше всего. Плевать на директора, плевать на ребят, главное — это блистать на сцене Кремлевского зала, да?

— Неправда, мне не плевать! — попыталась возразить Марта, но Матвей прервал ее жестом.

— Я думал, ты выше этого, — он скривился, словно она причинила ему физическую боль. — Теперь понимаю, что был неправ. Надеюсь, комиссия уйдет ни с чем… И плевать на этот долбанный конкурс! — он поджал губы. — Но если Наумович потеряет из-за тебя работу …

Марта расплакалась, когда Матвей вернул ей скрипку.

— Я тоже уйду.

Он набросил на голову капюшон толстовки и отвернулся. Марта всем телом качнулась вперед, словно еще оставался шанс переубедить Матвея, но ноги словно приросли к асфальту.

Загорелся зеленый, и Матвей перешел дорогу, а Марта почувствовала, как из груди будто вырвали огромный кусок, и на месте сердца осталась кровоточащая пульсирующая дыра.

Она отвернулась и бросилась бежать. Из-за рыданий дыхание все время сбивалось, и она выдохлась, не пробежав и двух кварталов. Жалость к себе сменилась злостью, а потом обезоруживающей беспомощностью.

Марта с ненавистью посмотрела на скрипку в своих руках и замахнулась, но выбросить не решилась. Это бы ничего не изменило. Она утерла слезы и медленно пошла дальше.

Дождь застал ее в арке, но Марта не обратила на него никакого внимания. Стоило ей выйти во двор, как он превратился в ливень, и к подъезду она подошла мокрая насквозь.

Сбросила у входа кроссовки и пропитанную дождем кофту, и пока никто из родителей не увидел ее, проскользнула в свою комнату и заперлась изнутри. В груди все горело, и Марта растерла ладонями солнечное сплетение.

Чувство вины было таким сильным, что она почти задыхалась. Марта встала и упала ничком на кровать. Мысли рваным хороводом кружились в голове: Матвей, директор, конкурс и счета, билеты, отель, Кремлевский зал и снова Матвей.

Матвей, Матвей, Матвей!

О чем бы она не думала, он всегда появлялся на периферии ее сознания. Марта вытерла слезы о покрывало и перевернулась на бок, поджала под себя ноги и забегала глазами по противоположной стене.

Потом медленно выдохнула, и закрыла глаза.

Всю свою жизнь до знакомства с Матвеем, Марта уступала желаниям других. Чтобы порадовать или, наоборот, чтобы не расстроить, она делала то, что от нее ждали, оставаясь любимой, но несчастной.

И Матвей показал ей, что все может быть по-другому. Что можно оставаться собой и не терять расположение близких, их любовь и одобрение.

Марта коснулась пальцами татуировки и зажмурилась.

Нет, она не позволит Матвею уйти. Не позволит их истории оборваться из-за какой-то глупой ошибки. Она будет за него бороться так, как он боролся за нее.

Потому что плохой поступок еще не делал Марту плохой. Все ошибались, и она не была исключением. И Матвей обязательно поймет это, когда перестанет злиться.

Дверь в мастерскую Есении оказалась заперта, и Матвей впервые в жизни почувствовал облегчение от того, что мама вернулась к творчеству, а, значит, его настроение останется без внимания, и неизбежный при других обстоятельствах разговор по душам не состоится.

Он сбросил кроссовки и замер в широкой полосе света, что выбивалась из-под двери зала и делила темный коридор пополам. Аська в комнате смотрела мультики. Матвей слышал веселую музыку и голоса ее любимых персонажей, и знал, что стоило ему переступить порог, как сестра заполнит собой все пространство.

Пространство, в котором самому Матвею было жизненно необходимо побыть одному. Он растер свободной рукой лицо и бесшумно шагнул в спальню родителей. Прикрыл дверь и ничком распластался на кровати лицом вниз. Гитара тихо тренькнула, приземлившись на покрывало рядом, и Матвей закрыл глаза.

Он все еще злился, сжимая челюсти до скрипа, но вместе с тем поверх гнева все ярче проступало и другое чувство: горечь разочарования. Марта написала анонимку, когда они еще не были вместе. Это было подло, но вполне ожидаемо, с учетом того, что она вытворяла на репетициях.

А потом они сблизились, перешли черту дружбы, став друг для друга чем-то большим, но она все равно ничего не сказала. Матвей перевернулся на спину, тяжело вздохнул и спрятал лицо в сгибе руки.

На что она рассчитывала? Что случится чудо, и жалобу не примут к рассмотрению? Или она потеряется среди других заявок? Все это время Марта знала и молчала — осознание этого факта разрывало Матвея изнутри.

Знала и молчала…

Он не проснулся, когда под утро Есения толкнула дверь спальни и усталость на ее лице сменилась удивлением. Свет с улицы проникал в комнату через единственное двустворчатое окно, и был слабым, предрассветным, но ей хватило, чтобы почувствовать — что-то случилось.

Она осторожно убрала к стене гитару, присела рядом с сыном на самый край и коснулась завитков его волос, влажных у лица то ли от пота, то ли от слез. Острый локоть смотрел в потолок, пряча от нее его глаза.

Есения поправила сбившуюся на груди футболку, и встала. Затем подцепила пальцами угол покрывала и по диагонали, на сколько хватило, укрыла Матвея, а потом ушла в детскую.

Аська спала, свернувшись калачиком, на постели брата. Есения осторожно примостилась на краю и обняла малышку одной рукой, прижимаясь щекой к ее макушке и вдыхая клубничный запах детского шампуня.

Первая любовь всегда была непредсказуемой. Яркой, живой и неподконтрольной нашим желаниям. Есения закрыла глаза и провела рукой по спине Аськи, прислушалась к ее мерному дыханию.

Ян не был первой любовью Есении. К тому моменту, как их пути пересеклись, она уже научилась собирать свое сердце по кусочкам, а потому многого не ждала. И подпускать близко сразу не собиралась, но Ян проник ей под кожу, пророс в тело и чувства так естественно и легко, будто внутри нее всегда было свободное место, оставленное специально для него.

Их связала не только музыка и живопись, но и ощущение, что никто другой не смог бы занять это место. Что рожденный двумя творческими сердцами симбиоз, автономный и полноценный по своей природе, больше ни в ком не нуждался.

А потом на свет появился Матвей, и Есения поняла, что любовь, которая горела в ее сердце к Яну, стала еще крепче, еще сильнее. Рождение ребенка только сильнее сблизило их.

Есения смахнула слезы и свернулась вокруг Аськи калачиком.

Ее маленькая булочка появилась на свет в тот же год, когда стало известно о болезни Яна. Тогда казалось, что они справятся, но в систему их семьи вдруг само по себе встроилось слово “неизлечимо”, и Ян сгорел меньше, чем за год.

Есения хотела похоронить свое сердце вместе с ним, но не смогла. Матвей с Аськой тоже были частью их любви, их автономного симбиоза, и, как она поняла позднее, гораздо более весомой, чем все, что когда-либо происходило между ней и Яном.

И она приказала себе жить. Склеила отравленную невосполнимой потерей душу снова, только на этот раз с помощью творчества и детей.

— Кажется, у твоего сына разбито сердце, — прошептала Есения в пустоту раннего утра, и Аська заворочалась и закинула на ее бедро теплую ногу в домашних клетчатых штанах.

За окном затарахтел стартер. Трижды прокрутился вхолостую и двигатель завелся, откликнувшись утробным ревом, а улицу заполнили звуки русского радио.