Накладываю повязку, стараюсь не задевать шов, не делать больно. Шмыга лежит спокойно, терпит. Достаю градусник, 39. Это плохо.

— Высокая, 39, — говорю мужчине. Он кивает, ничего не отвечает. По его виску стекает пот. Иду к шкафу, там ничего нет снимающего жар. Но в сумке у меня было несколько пакетиков Нимесила, надо развести один.

Иду в кабинет, достаю лекарство. Питьевой воды нет, чтобы развести. Из крана налить не рискну, отравится ещё. Мою руки. Выливаю из своей бутылки почти всю воду, развожу в ней Нимесил. Возвращаюсь в госпиталь, трясу бутылку, протягиваю мужчине.

— Выпейте, это Нимесил. Другого ничего нет, да и это разводить не в чем было. Но вам станет легче.

Шмыга опять подвисает. Не привык, что в больнице оказывают помощь?

Мужчина приподнимается, выпивает всё, отдает мне обратно бутылку.

— Спасибо, — говорит как-то стесняясь.

— Не за что. Выздоравливайте.

Хочу развернуться и пойти в кабинет, но меня резко дёргают назад. Не успеваю вскрикнуть, Тимур закрывает рот своей ладонью.

Чувствую попой его возбуждение, эта твердость делает меня мокрой. Мне стыдно от этого факта. Но да, опасный заключённый, который вероятнее всего кровожадный убийца, возбуждает меня сильнее всякой порнографии. Я больна? Определенно. Но игнорировать это ощущение не могу. И признаться себе в этих чувствах… страшно.

— Тихо, девочка, — шепчет в ухо и проводит носом по виску. — осмотри меня, — резко отодвигается и садится на койку.

Адреналин долбит в голову, сердце, кровь и низ живота. Надзиратели сидят уткнувшись в телефон и даже не заметили ничего. Вот так нападут, убьют, а им не до этого.

Поворачиваюсь к Тимуру лицом, нервно облизываю сухие губы. Он это замечает и обзывает свои. Почему это так возбуждает? Господи, Арина, он заключённый. И сидит здесь не просто так. Прекрати это чувствовать.

Встаю между ног Тимура, стараюсь сосредоточиться на его ранах. Все нормально, шов на брови не разошелся.

— С вашими ссадинами всё в порядке, как и со швом. Что-то болит? — смотрю на него сверху вниз.

Если не думать, что Абаев заключённый и что мы находимся в тюрьме, то внешне он очень красивый. Не слащавый. У него грубая мужская красота. Глаза — кофейные зерна. Взгляд дерзкий, с вызовом. Густые черные брови и ресницы. Нос горбинкой и пухлые губы. Небритость добавляет ему опасности. А шрамы, ссадины и татуировки на руках четко дают понять из какого он мира.

— Ты плакала, — утверждает, игнорируя мой вопрос.

— К вашему лечению это не относится.

Тимур щурится, смотрит так, будто пытается что-то понять.

— Дрёмов тебя обидел?

При упоминании этой фамилии, я чувствую, что слезы опять подступают. Нет-нет, сейчас нельзя. Но не успеваю переключить внимание, как Тимур касается моей щеки. Заглядывает в лицо. Слишком нежное прикосновение, приятное. Не хочу плакать, но слезы сами катятся. Отворачиваю голову, но Тимур не позволяет.

— Арина, — собирает большим пальцем мои слезы, подносит в своим губам и слизывает, — расскажи мне.

— Нечего рассказывать, — вытираю слезы тыльной стороной ладони, — и это вас не касается, правда.

— Девочка, если он к тебе прикоснулся, я сломаю ему руки, потом отрежу язык и член. И заставлю его это сожрать. Я здесь хозяин, — Тимур говорит это так спокойно, будто всё в порядке вещей.

Я не знаю, что ответить. Я не хочу ничего рассказывать. Я хочу… чтобы он обнял меня. И поцеловал. Но здравый смысл бьётся в дикой истерике, ведь этот человек опасен.

— Тимур, пожалуйста, — прошу его сама не понимая о чем.

Мужчина напрягается.

— Скажи ещё раз. Имя мое, скажи, — глаза потемнели, ноздри раздуваются.

— Тимур, вы… — не успеваю договорить, мужчина подносит мою руку в своим губам, проводит языком по костяшкам, а потом погружает мой большой палец себе в рот. От этой пошлости у меня чуть не подкосились ноги. Внизу живота узел, который вот-вот рванет.

— Я буду вылизывать каждый миллиметр твоего тела, — посасывает палец, — только я, Арина. Только я и больше никто.

Это всё так грязно и пошло. И вообще не укладывается в голове. Но с Тимуром даже это кажется приемлемым, в отличие от поцелуя Дрёмова. С Иваном Николаевичем даже поцелуй — это что-то аморальное.

— Арина Александровна, всё нормально? — слышу за спиной голос одного из надзирателей.

— Да, шов немного разошелся, — отвечаю не поворачивая головы.

— Перестаньте. Тимур, это плохо закончится, — пытаюсь вразумить мужчину. Он все ещё держит мою руку возле своих губ, целует ладонь, костяшки, нюхает запястье.

— Всё только начинается, девочка моя, — довольно хмыкает и отпускает.

Поворачиваюсь, натыкаюсь на взгляд Шмыги. Краснею за секунду. Мужчина лишь улыбается краем губ. Он все видел? Но наверняка все слышал. Какой ужас. Быстрым шагом выхожу из госпиталя и иду в туалет. Дверь в уборную находится в этом же блоке. Захожу, здесь также пахнет плесенью и сыростью. Закрываю на щеколду дверь в кабинке и прикрываю глаза.

Внизу живота чёртово возбуждение. Чувствую как мокрые трусики прилипают. Неприятно. Но хочу избавиться от этого напряжения. И делаю то, что не думала смогу когда-то сделать в таком месте.

Расстегиваю халат, расстегиваю джинсы, чуть приспускаю их вместе со стрингами. Подношу большой палец, который облизывал Тимур, к носу, и начинаю водить другой рукой вокруг клитора. Он набух, из меня сочится смазка. Вставляю один палец в свою дырочку, совершенно наплевав на гигиену. Тру клитор сильнее, чувствую, что уже скоро. Нюхаю палец, он отдает сигаретами и ещё чем-то приятным. Это его запах. Опасного мужчины, которого нельзя хотеть. Но невозможно. Невозможно игнорировать это влечение. Представляю, что он стоит здесь. Такой большой, сильный. Смотрит с прищуром и касается. Сам касается меня там. Боже… Оргазм практически глушит. В глазах пляшут звёзды, ноги дрожат, уши заложило. Упираюсь спиной в стену. Дыхание сбитое. Провожу рукой по влажным складкам. Приятно.

Но чувствую себя такой грязной. И не понимаю почему.

Тимур… это что-то запредельное.

Смотрю на Шмыгу, тяжело ему. Надеюсь, не откинется. У нас ещё столько дел. Нельзя, брат. Рано ещё.

— Девка нормально тебя приложила, — Шмыга тихо говорит не открывая глаз.

— Не девка. Претендуешь? — подрываюсь.

Саня смеётся и сразу от боли корчится.

— Мне нравятся девочки в теле. Эта слишком худая, — скалится.

Не худая, стройная. И всё при ней, нормально.

— Зарёванная была. Меня увели, они остались с Дрёмовым. Никаких криков не было. Но пришла разбитая, — говорю смотря в облезлый потолок.

— Дрёмов положил на нее глаз. Когда она меня зашивала, он чуть в штаны не слил. Смотрел на нее, будто бабу никогда не видел. И потом зажимал у раковины. Но врачиха не далась.

Сжимаю кулаки. У меня от этих слов темнеет в глазах. Он всё-таки зажимал её? Бессмертный. Она плакала потому что он хотел ее трахнуть? Ему пиздец. Сам в карцер пойду, но его накажу. Моё нельзя трогать. В сторону Арины даже дышать непозволительно.

— Но вообще девка, — Шмыга запинается, — девочка бойкая. Начала меня зашивать сразу, таблетки обезбола свои дала. Без перчаток всё делала и не стремалась. Кристина сука, стояла смотрела, а Арина сразу включилась, — добавляет.

— Надо попросить Мишаню справки на нее навести, но это через неделю будет только, — говорю. А у самого от мысли, что ждать долго, всё выворачивает. Надо что-то придумать. Но в тюряге связь с внешним миром можно наладить только через администрацию. Сегодня на смене Дамир, можно попробовать узнать у него. А если откажет, то буду искать другой вариант.

Надзиратели заступают на сутки. Сейчас у них обед, после него Ханжин идёт отдыхать. Значит, Дамир останется здесь один и можно будет побазарить.

Проходит часа полтора, Ханжин и Сизов уходят, Халилов заступает вместо них. Один. Отлично.