Когда Ханжин уводит Абая, в кабинете становится будто больше воздуха. Вдыхаю ее аромат глубже. Какая же…

— Арина, я вчера потянул плечо. Болит. Намажешь мазь? Сам не достаю, — улыбаюсь. Обманывать нехорошо, но по-другому она не пойдет на контакт.

— Конечно, — девочка поднимает свои чарующие глаза, — Посмотрю, что есть в аптечке, — хочет обойти меня, но я ловлю ее руку. Провожу большим пальцем по запястью. Какая тонкая кожа.

Арина останавливается, напрягается. Переводит испуганный взгляд на меня. Боится меня? А с Абаем держалась стойко. Я такой страшный? Страшнее, чем он? Отпускаю.

— Не надо, я купил мазь, вот, — достаю из кармана тюбик.

— Хорошо, — Арина краснеет и делает шаг в сторону, — снимите рубашку.

Начинаю раздеваться. Сначала снимаю китель, бросаю на кушетку сзади. Расстегиваю пуговицы рубашки, прежде чем снять ее, поворачиваюсь спиной. Пусть посмотрит. Я слежу за собой, постоянно хожу в зал, поддерживаю форму. И знаю, что мое тело хорошо выглядит. Привлекательно.

— Левое плечо, — сажусь на кушетку.

Арина надевает перчатку на правую руку, выдавливает мазь. Перетирает в руках, согревает. Подходит, но не смотрит в глаза.

Надела перчатки, чтобы не касаться меня? А Шмыгу зашивала голыми руками. Трогала этого отброса своей кожей и не боялась. А сейчас надела перчатку. Я настолько противен?

— Где болит?

Показываю рукой место несуществующей боли. Девочка наклоняется, начинает аккуратно втирать лекарство. Приятно. Потому что это делает она. В каждом движении сплошная нежность и осторожность.

Пока Арина мажет плечо, я беру ее левую руку. Она пытается выдернуть. Я усиливаю хватку, подношу запястье к губам. Пахнет так сладко. Оставляю лёгкий поцелуй. Арина хочет сделать шаг назад и я позволяю.

— Спасибо, теперь точно пройдет, — улыбаюсь.

— Иван Николаевич, не нарушайте границы, — смотрит серьезно.

Какие ещё границы? Встаю, делаю шаг. Между нами меньше сантиметра. Хочу обнять ее, прижать к себе. Но кажется, девочка этого не хочет.

— О каких границах речь, Арина? Я тебя напугал?

— Не напугали. Но это не значит, что нужно прикасаться. Я на работе. И вы тоже. И за пределами этого здания мы тоже только коллеги, — смотрит прямо в глаза.

Только коллеги? Вот как.

— Обращайся ко мне по имени. И на «ты», — прошу. В кабинете прохладно, я стою раздетый и с мазью на плече. Но не чувствую свежесть, только жар. Арина вынуждает гореть.

— Нет. Вы мой начальник, старше по должности, званию. И по возрасту. Это… неправильно, — последнее говорит тише.

Мне хочется заорать.

— Арина, — кладу ладони на ее плечи. Какая хрупкая, — мои намёки непонятны? Ты нравишься мне, безумно. Как увидел тебя три дня назад, так с ума сошел, как мальчишка, — хмыкаю.

Девочка смотрит на меня с удивлением и каким-то ужасом. Не ожидала? Я слишком рано открылся? А чего ждать-то? И сколько? Нет времени, я хочу ее сейчас.

— Иван Николаевич, — Арина убирает мои руки, но я перехватываю ее. Одной рукой обнимаю за талию, вторую кладу ей на затылок.

— Не отталкивай, просто дай мне, — дыхание перехватывает — немного себя. И я дам тебе всё, что ты захочешь.

Не могу сдержаться, целую приоткрытые губы. Сладкая, без помады, без примесей. Такая нежная. Толкаю язык в ее рот, глажу ее язычок, посасываю. Арина на момент подвисает, но не отвечает. Ничего, я буду целовать. Девочка толкает меня в грудь, сильно. Не ожидаю, чуть теряю ориентир. И тут мне прилетает смачная пощёчина.

Останавливаюсь. Дышу тяжело. Арина… почти плачет. Глаза на мокром месте, щеки красные.

Блядь. Я забылся. Я сделал что-то непоправимое? Но я ведь просто поцеловал. Хотел, чтобы она поняла мои намерения и приняла их. Выбрала меня.

— Арина, — тяну руки к ней. Девочка делает шаг назад, упирается в стену. От осознания, что ей некуда бежать, ее глаза становятся ещё безумнее. Какого хрена.

— Арина, — повторяю чуть спокойнее, убираю руки, — прости меня. Я… видимо слишком поторопился. Не хотел тебя напугать, я не такой. Я просто…

Замолкаю. Арина отворачивает голову и я вижу слёзы. Одна капля, вторая. Она плачет. Из-за меня.

Дрёмов одевается и выходит. Как только дверь за ним закрывается, я сажусь на стул и срываюсь на рыдания.

С чего он решил, что я захочу целоваться? С ним⁈

Стараюсь дышать глубоко, нужно успокоиться. Паника ни к чему. Ко мне не первый раз пристают. На скорой всякое было. Но тут… неожиданно. Я правда не ожидала таких действий именно от этого человека. Он казался не таким. Вроде правильный, безопасный, но… Но.

Умываю лицо холодной водой. Немного приводит в чувство. Нужно идти в госпиталь, посмотреть пациента, которого я зашивала три дня назад. Встряхиваю руки в раковину, достаю зеркало из сумки. Глаза красные, губы припухшие. Всё равно хочется плакать, но сейчас нельзя. Нужно работать.

Вздыхаю. Всё хорошо.

Выхожу в медблок, от сквозняка мурашки бегут по коже. В коридоре сильно пахнет сыростью и затхлостью. В блоке у окна стоит дневальный, уткнулся в телефон. Поднял глаза на меня и сразу опустил. Видимо убедился, что я одна и можно не следить.

Захожу в госпиталь. Два надзирателя сидят у входа, играют в шашки на телефоне. На заключённых ноль внимания. А вдруг что?

Абаев лежит на койке, одну ногу согнул в колене. О чем-то тихо переговаривается с мужчиной, которого я зашивала. Оба заметили меня, замолчали. Абай привстал на локтях, смотрит пристально. Глаз затек, но это не мешает его волчьему взгляду оставаться таким же опасным и… возбуждающим. Когда он нюхал мое запястье, я чуть не кончила. Это было что-то животное. Что-то такое, что сложно объяснить. Но очень хорошо почувствовать.

— Здравствуйте, как вы себя чувствуете? — спрашиваю у Шмыги. Мужчина внимательно смотрит на меня. Да, я заплаканная, ну и что?

— Нормально, — сухо отвечает и переворачивается на бок лицом ко мне.

Подхожу к Шмыге ближе, вижу испарину на лбу. Кладу руку. Горит.

— У вас температура, — отхожу к шкафу, ищу градусник. Стараюсь не думать об отсутствии нормальных медикаментов. Да, это тюрьма, но всё же. Люди и так несут наказание, зачем издеваться?

Встряхиваю градусник, отдаю мужчине, чтобы вставил в подмышку.

— Я посмотрю шов?

Шмыга на секунду вопросительно поднимает бровь, затем кивает.

Поднимаю майку и вижу, что никто не менял повязку эти дни. Мысленно матерюсь, ну как же так? Убираю бинты, шов воспаляется потихоньку. Чувствую спиной взгляд Абаева. Кажется, ещё немного и меня сильно ударит током. Но выдерживаю напряжение, не показываю слабость, не поворачиваюсь к нему.

— Шов воспалился. Сейчас обработаю и поменяю повязку. Температура, скорее всего, из-за этого. Что-то беспокоит кроме раны?

— Нет, в остальном порядок, — мужчина старается показать непринуждённый вид, но лицо искажает гримаса боли.

Снимаю старые бинты, они уже наполовину рассыпались. Обрабатываю шов, мужчина шипит.

— Это была вынужденная мера. Извините, — тянусь за новым бинтом, но мою руку перехватывает Абай. Не заметила как он встал с койки и подошёл со спины. Пульс сразу бешеный. Он берет новую пачку бинта, открывает и передает мне. Наши руки соприкасаются. Его пальцы горячие и сухие. Ладонь покалывает от ощущения его кожи. Нужно одёрнуть руку, но я не хочу. Его чувствовать… приятно. И снова это проклятое возбуждение.

— Тимур, сядь на место, — один из надзирателей встал. Взгляд встревоженный.

Абаев смотрит на охранника в ответ. Я не вижу его взгляд, но замечаю как меняется выражение лица надзирателя. Молчаливый бой. Чувствую как Тимур прикасается к моей спине ладонью. Этого никто не может видеть, потому что он всё ещё стоит за мной. Его рука — кипяток, на спине я чувствую слово ожог. Боже…

— Абай, — надзиратель предупреждает ещё раз и кладет руку на кобуру.

Слышу, как Тимур хмыкает и отходит. Странно, но чувствую холод. Он отошёл и сразу холодно. Арина, что с тобой происходит?