— Прикасался к тебе? — берет мои руки и кладет себе на лицо, — Скажи, девочка моя, он трогал тебя?

— Н-нет, не трогал. Мы просто разговаривали, — прикрываю глаза, голова раскалывается. С сотрясением нельзя так вскакивать. Тошнит. Чувствую как жар резко поднимается в теле. Мне плохо, упаду сейчас.

Ваня пытается встать, нос разбит, кровь течет на светлую футболку. Зачем пришел? Сказала же, что не хочу с ним ничего. Что за глупая настойчивость, которая может обернуться катастрофой для всех.

— Тимур, — падаю ему на грудь, — Позови врача, мне плохо.

Он будто приходит в себя, глаза фокусируются на мне. В этот момент в палату заходит Костя, видит сцену и морщится.

— Свалили оба отсюда, — оставляет дверь открытой, подходит ко мне. — Ложись, я посмотрю.

Делаю шаг и меня выворачивает на кровать, ничего не вижу, всё едет. Господи, если это смерть, то пусть будет быстрой.

— Арина, — слышу встревоженный голос Тимура.

— Я сказал, вышли отсюда! — Костя ругается. Помогает мне лечь. — Не волнуйся, всё хорошо. Успокаивайся.

Слышу тяжёлые шаги, звук закрывающейся двери. Костя измеряет давление, смотрит зрачки. Меня опять рвет.

— Не сдерживайся, давай, — подставляет мусорное ведро.

— Всё плывет, Костя, — дрожу.

— Меня видишь?

— Не особо. Только цвета.

— Блядь. Сейчас вколю, станет полегче.

Слышу кто-то зашёл. Шаги с шорканьем, значит, Тамара Владимировна, старшая медсестра. Обожаю ее. Добрая бабушка, которая всегда даёт надежду.

— Держи, Костик, — шуршит упакована, наверное шприц. Хлопает ампула. Костя вкалывает лекарство мне в вену.

— Ариночка, всё хорошо, моя золотая. Сейчас отпустит. Потерпи, доченька, — Тамара Владимировна кладет руку мне на ногу, поглаживает.

— Испачкала… простынь. Извините, — вспоминаю, что меня вырвало прямо на кровать.

— Ничего страшного, сейчас поменяю всё. Не беспокойся, — от ее заботливого голоса начинаю плакать.

— Не надо, Арина. Всё хорошо, успокаивайся, — Костя вытаскивает иглу, прижимает мокрую ватку. Держит за плечо.

Но я не могу успокоиться, плачу. Костя приобнимает, гладит по спине. Истерика постепенно проходит, голова проясняется.

— Спасибо, я просто… — шмыгаю.

— Испугалась двух дебилов, — Костя теперь серьезный. — Не моё дело, Арина. Но ты прекрасно понимаешь, что здесь больница, а не боксерский ринг.

— Знаю, Кость, прости. Но они… не знаю как объяснить нормально. Один не может смириться, что я выбрала другого. А Тимур… Он немного ревнивый, — вытираю слезы краем пододеяльника.

— Немного ревнивый? — хмыкает, — Он чуть не убил его.

— Они вышли на улицу вместе. Вроде тихо, но как будто это затишье перед бурей, — Тамара Владимировна включается в разговор.

Это не просто плохо, это ужасно. Но я не в состоянии что-то сделать. Лекарство начинает действовать и меня погружает в сон. Не понимаю как выключаюсь.

Я проспала почти сутки. Открываю глаза — темно. Зрение не сразу становится чётким, чувствую дезориентацию.

Видимо Тамара Владимировна поменяла мне постель, пока я спала. Свежее белье приятно пахнет порошком.

Привстаю на локтях, сильно хочу пить. Тимур сидит на полу, облокотившись на мою кровать спиной. Теребит в руках белую резинку для волос, голова опущена вниз. Слышит мое шевеление, поворачивается. Лицо опять разбито.

— Арина, — встаёт, — Как ты себя чувствуешь?

— Пока непонятно, — смотрю на бутылку с водой, Тимур следит за моим взглядом. Берет ее, открывает и подносит к моим губам. Дежавю какое-то.

Выпиваю почти литр воды, жажда сильная. Но хорошо, что я хочу пить. Организму нужна жидкость.

Тимур садится на кровать, просовывает руку под пододеяльник, кладет ладонь мне на ногу. Поглаживает. А я испытываю странные чувства.

— Ты опять вышел из берегов, — ложусь обратно. Как же хорошо, когда не тошнит.

— Я испугался.

— Чего?

Вздыхает.

— Что тебя трогает другой, — смотрит так… с жалостью.

— Тимур, твоя ревность отчасти имеет основания, но так не может продолжаться. Ты страшный человек в гневе.

— Я такой, чтобы защитить тебя.

— Или самоутвердиться.

Его рука под одеялом останавливается. Неприятно это слышать? Что поделать.

— Арина, ты слишком ко мне жестока, — нависает надо мной. Дышит спокойно, глаза такие грустные.

— Это неправда. Но ты жесток к другим людям. Что с Ваней?

— Ничего, — целует в нос.

Вздыхаю, хочется врезать ему по лицу. Почему мы обсуждаем страшные вещи вот так, как будто это норма?

— Тимур, я серьезно. Что случилось, после того, как вы вышли из палаты?

— Ничего не случилось.

Толкаю его в грудь и сразу же понимаю, что зря активничаю. Голова тут же начинает «плыть».

— Тимур, не ломай комедию, я серьезно спрашиваю. Что с Ваней? Он жив?

— Обо мне ты тоже так волнуешься? — замирает в миллиметре от моих губ. Чувствую его запах, энергетику и вся будто расплываюсь. Не давит собой, но я подчиняюсь его силе.

— Конечно, Тимур, что за вопросы? Ты — мой мужчина, и, конечно, я о тебе беспокоюсь. Но ты жив, здоров и прямо передо мной!

— Повтори, — касается носом моего. — Скажи ещё раз, что я твой мужчина.

Игра, которую мне не выиграть.

— Ты мой мужчина, Тимур. Любимый мужчина. А я только твоя.

Неужели это до сих пор непонятно? Я же вся в тебе растворилась.

Он сразу берет меня за подбородок и влажно целует. Не торопится, смакует. Это поцелуй, от которого тяжелеет внизу живота и подгибаются пальцы на ногах. Лижет мои губы, кусает язык. Поддаюсь. Этому невозможно сопротивляться, да и я не хочу. Отстраняется, дышит тяжело.

— Извини, — упирается лбом мне в грудь, — Я тебя напугал и… тебе стало плохо.

— Я боюсь тебя, когда ты теряешь контроль над своей яростью. Перестаешь быть человеком и становишься опасным животным. Так нельзя, Тимур. Нужно как-то обуздать твою ревность, — кладу руку ему на затылок.

Вздыхает. Прижимает мою руку сильнее к своей голове. Ну почему он опять такой?

— Что с Ваней, ответь мне? Это важно, — чувствую как напрягается. — Тимур, я спрашиваю не потому, что он мне нравится как мужчина. А потому что ты уже убил человека из-за своей ревности и другого покалечил на всю жизнь.

— Я избил его, но он жив.

Молчу. Слезы собираются в уголках глаз. Это когда-нибудь прекратится?

— Он сказал, что тебе шьют дело. И что тебя надолго посадят за это всё.

Тимур приподнимается, нависает надо мной. Молчит.

— Я знаю, девочка моя. И следака, который этим занимается и что с подачи Дрёмова всё завертелось.

— Тимур, а если тебя и правда посадят, что тогда? — вытираю слезы.

— Ты мне скажи, Арина. Что тогда будет, если меня закроют?

— Я не перестану любить тебя, если ты об этом, — его вопрос давит, потому что я не знаю, что будет. Разве это возможно спланировать? Подготовиться заранее?

— А ждать будешь?

Молчу.

— Тимур, это сложный вопрос. Потому что… Я не знаю.

— Не знаешь, будешь ли ждать своего мужчину?

— Что ты хочешь от меня услышать? Что я буду, условные, двадцать лет ездить к тебе раз в полгода потрахаться, беременеть и рожать детей, сама их воспитывать и вообще, всю сознательную жизнь провести в ожидании, одной? Вряд ли такое будет.

Тимур резко встаёт и бьёт кулаком в стену. Краска падает на пол с шелестящим звуком. Видимо, всё начинается сначала.

— Я хочу услышать, что я тебе нужен, девочка моя. И, да, что будешь ждать. Но кто я такой, чтобы хотеть этого? — достает сигареты из кармана и закуривает прямо в палате.

— Здесь нельзя курить.

— Похуй.

У меня нет ни моральных, ни физических сил ругаться и спорить с ним. Он спрашивает понятные вещи для него, но дикие для меня.

— Тимур, ты хочешь слишком эгоистично. В твоём мире ждать мужчину из тюрьмы — норма. А в моем — нет. Я действительно не хочу всю жизнь быть одной, чтобы только потом, когда-нибудь быть рядом с тобой. Не говоря уже, что умереть в тюрьме легко. И вдовой я не хочу становиться, потому что не хочу с тобой расставаться ни в каком смысле. Я очень тебя люблю, Тимур. Но оставаться в криминальном мире и пожимать все «прелести» оттуда — это исключительно твой выбор, за который я не хочу платить. Я хочу быть с тобой, но на другой стороне. Ты должен это понять.