И новое семейное счастье, в которое я нырнула с головой, да простят меня мои подруги, но мне настолько хорошо в этом нашем мирке, что кроме Жени, мне никто и не нужен. Я наслаждаюсь всем. Нашими совместными вечерами и выходными. Всеми общими хлопотами. Даже переоформление документов, никогда мне не приносило столько удовольствия. А сейчас я так гордилась, что, наконец, ношу фамилию Жени. И мне ещё ни одного дня не было скучно с ним. И уж точно ни разу не закралась мысль, что я жалею, что мы так поторопились. А ведь, кажется, я только вчера, ехала по лесной дороге, выискивая взглядом деревню, и наехала на медведя.

«Я еду домой. Алка записалась в свидетельницы, и я боюсь, что Гадюкино вздрогнет от нашей свадьбы», - пишу Жене из такси, когда спустя пару часов, мы расходимся с девочками.

«Ты недооцениваешь нашу деревню, Мань», - пишет в ответ Женя.

Он сейчас занят как никогда. У него две группы, новички-детки, и полупрофессионалы. Мишка тоже с ним работает.

Жене тяжело было поначалу, он, конечно, не говорит, но за смерть того боксёра, он винит себя до сих пор. Сейчас, конечно, влился, занятия любимым делом помогают, он даже ворчать стал меньше, насколько это возможно.

«Ты недооцениваешь Алку» - отвечаю и хочу поставить смайлик, как чувствую, спазм, скрутивший живот.

Ещё с утра началась какая-то неясная боль внизу, я даже хотела отменить встречу с подругами, но потом она вроде притихла, и я забыла об этом. А сейчас этот спазм напомнил, да ещё и тревоги добавил.

Следующий спазм, сильнее и больнее, настолько, что вышибает дух и меня скручивает.

- Девушка, с вами всё в порядке? – косится на меня водитель такси.

- Кажется, я рожаю, - говорю, сквозь стон.

И вместо, написанного уже сообщения, звоню Жене.

- Мань? – он словно чувствует, спрашивает настороженно.

- Рожаю, - выдыхаю я, потому что очередная схватка меня скручивает. – Жень, чего-то часто очень, - стону я, - не успею до дома…надо в больницу.

- Куда ехать? – паникует водитель.

- Дай трубку водителю, - одновременно говорит Женя.

- Мой муж, - протягиваю телефон таксисту.

И пока он кивает и угукает, разворачивает машину, стараюсь дышать правильно, и полулечь на заднем сидении.

- Мань? – тянет Женя, когда водитель возвращает мне трубку.

- М-м-м? – прижимаю к уху и чувствую, как взмокла шея.

- Держись, я скоро буду.

- Сумку мою привези, - сквозь стон напутствую я.

- Привезу.

- И не забудь, подгузники положить.

- Не забуду.

- И там ещё рядом пелёнки и чепчик.

- Хорошо.

- И Туман не выгулянный.

- Мань, уймись.

- А ещё я борщ оставила остывать на окне, Жень.

- Мань…

- Жень, мне страшно!

- Язвочка моя, любимая, крепись. Если бы я мог, я бы с тобой поменялся.

- Дурак, - смеюсь сквозь боль от умиления.- Приезжай скорее.

- Я уже лечу.

Но Женя не успевает.

Водитель подвозит меня как раз к приёмнику нашего роддома, благо все документы у меня с собой.

Пока он ругается с выскочившим охранником, я, согнувшись в три погибели, выбираюсь из машины и ковыляю внутрь.

Дежурной медсестре, хватает на меня одного взгляда, и она тут же вызывает бригаду медиков, и вот меня уже на каталке мчат по длинным коридорам, попутно задавая вопросы.

Всё как во сне, болючие частые схватки, собственный крик, уговоры санитарки, что помогает мне раздеться.

Строгие окрики медсестёр, когда я начинаю, непроизвольно тужиться, потому что тянет делать именно это.

Спокойная речь акушерки, объясняющей, что ставить эпидуральную анестезию поздно, родовая деятельность идёт полным ходом.

Белый кафель родильного зала, и слепящие глаза лампы.

Жёсткий и холодный матрас на родильном кресле, неудобные держатели для ног, и стремительно нагревающиеся ручки, в которые я вцепляюсь пальцами каждый раз, когда меня настигает схватка.

Время, то растягивается, перемежаясь со схватками, кажется, что эта вгрызающаяся в самую глубь боль не пройдёт никогда. Мне приказывают тужиться. И я из последних сил сквозь крик и слёзы выдавливаю из себя эту боль.

А потом время снова несётся стремительно, когда отпускает и накатывает усталость, и оно так быстро кончается, с каждым разом его всё меньше, а боли больше.

-Маша, слушай меня, - склоняется надо мной акушерка.

У неё красивые голубые глаза, добрые и голос спокойный и уверенный.

- Сейчас ты должна собраться с силами и за две потуги родить нам ребёночка.

- Я не могу, - шепчу сиплым голосом, потому что от крика сорвала голос.

- Надо, Машенька!

- Не могу, - плачу от бессилия, чувствуя, что боль снова возвращается.

- А ну-ка, соберись, - прикрикивает на меня. – Кто, если не ты!

И я вцепляюсь в ручки опостылевшего стола, давлю на них, кричу и тужусь из последних сил.

- Головка, - чеканить акушерка, - ещё!

Тужусь.

- Плечики! Молодец! Давай!

Я чувствую лишь одну сплошную боль, мне кажется, что меня разрывают наживую.

- Готово! Маша ты молодец! – кричит радостно акушерка, и почти сразу раздаётся детский плач, выдыхаю, практически отключаюсь от происходящего полностью, пока не слышу это.

- Здоровый какой мальчуган!

- Что? – сиплю сорванным голосом и даже пытаюсь приподняться. – Какой мальчуган? Дочь! У меня дочь!

- Маш, спокойно, - подходит акушерка, и показывает мне сморщенное красное личико моего ребёнка, а потом приподнимает пелёнку, и я отчётливо вижу маленький писун.

- Но, но… как?

- Бывает и такое, - жмёт плечами, - главное, что жив, здоров, вон как надрывается.

Сын и вправду орёт очень требовательно и громко, пока его моют и пеленают.

- Настей назвать хотели, - оторопело произношу, понимая, что у меня всё приданное розовое, вся комната детская розовая, коляска розовая, да что там с вещами. Я уже столько нафантазировала, как буду косички заплетать, куклы покупать… А тут же всё переосмыслить надо…

А медведь, как он ворковал над животом, всё «доней» ласково называл, и про меня всякие несерьёзные гадости, будто по секрету, шептал.

А теперь…

- Так, Мария, ничего не знаем, - посмеивается медсестра, - забирай мальчишку. За девочкой в следующий раз. Всё, Колька у тебя.

- Колька, - повторяю я и начинаю плакать. – Етижи-пассатижи!

- Ну, ты чего, - подходит акушерка и прикладывает к моей груди сына, - не рада?

- Я… Не знаю… - смотрю на то, как сын ловко присосался к груди, и сквозь всю эту маяту, боль, усталость, чувствую, как сильно забилось сердце, как от вида шлепающих губёшек, дыхание перехватило, и ком подкатил к горлу.

Сын заворочался, засопел, уткнулся маленькой пуговкой носа, затих.

- Колька, - погладила, еле коснувшись головки. – Николай Евгеньевич. Медвежонок, ты мой!

- Ну вот и умничка, - похвалила меня акушерка, аккуратно забирая недовольно заворчавшего сына.- А теперь отдыхай, чуть позже обрадуешь мужа.

Медведьевич, будет в шоке!

- Наська, а, ну ка отстаньте от Тумана! Коля, ты же старший, смотри за ней!

Выхожу на крыльцо и наблюдаю, как это варварица мелкая, навешивает на пса весь репей, который нашла за калиткой. А Колька, засранец, ей помогает. И бедный Туман, который смиренно ждёт, когда человеческие детёныши наиграются, походит на дикобраза.

- Мань, ну чего выскочила? – спускается с лестницы, стоящей у нового сарая, Женя, и скидывает с пояса ремень с инструментами, предусмотрительно убирает подальше от наших детей. Знает, чем может быть чревато забытые и вовремя не спрятанные «интересные штуковины». Ладно, если просто засунут куда-нибудь, так что фиг найдёшь, самое страшное будет, если найдут им применение.

За пять лет в роли родителей, мы с медведем чего только не натерпелись.

Сперва легче было, пока Колька один был, а потом Анастасия Евгеньевна подоспела, и до этого мы ещё на лайте были, самый сок начался, когда Наська пошла и творить с Колькой всякую хрень научилась.