Для меня всегда был секрет, как с таким характером, со всей своей рациональностью, и осторожностью, он успешен в своей творческой профессии. Может, этот внутренний ребёнок выходит наружу, только когда он занимается любимым делом?

А вот я у него нелюбимое дело…

- Хорошо, - отвечаю сквозь зубы, отставляя кружку в сторону.

Лёша внимательно наблюдает мою реакцию. В его голубых глазах сейчас столько холода и тонкие губы поджимаются сами собой. В наших отношениях ребёнком привык быть он, а сейчас я, по его мнению, веду себя неразумно.

- Мария, ну что ты злишься? - вздыхает он.

- Я не злюсь, тебе показалось, - зачерпываю пальцем варенье и кладу его в рот, облизываю и совсем некстати, вспоминаю наши гастрономические эксперименты с медведем.

И пока Лёшка нудит, про то, как важно привести себя в порядок, пройти всех специалистов, я вспоминаю, как Женя, слизывал с меня малиновое варенье, предварительно вымазав им меня и всё вокруг, потом неделю мы находили липкие места, и пахло всё сладкой малиной.

- Лёш, а ты мог бы слизать с меня варенье?

- Что? – прерывает он свой монолог.

- Варенье, Лёш, - поясняю, опять слизывая капельку с пальца. – С груди? Плеч? Живота? Ниже?

Лёшкино лицо вытягивается, светлые брови ползут вверх, он поправляет оправу тонких очков, которые носит для стиля.

- Маш, ну что за бред? Зачем мне с тебя слизывать варенье?

- Для удовольствия, - тут же отвечаю я, понимаю, что провоцирую его.

- А, понятно, - удивление на его лице сменяется презрением. – Хочешь свои деревенские эксперименты перенести в супружеское ложе?

- Ложе? – фыркаю я.

- Маш, мы же вроде договорились. Оба наломали дров, - начинает нудить по новой Лёшик, отодвигая от меня вазочку с вареньем, чтобы, видимо, все мои непристойные мысли вылетели из головы. – Решили же забыть и жить дальше.

- И ты вот так спокойно забудешь, что я изменяла тебе, почти два месяца подряд?- не хочу успокаиваться, мной вдруг завладевает какое-то нездоровый кураж.

Мне впервые в жизни хочется вывести Лёшку.

А может, прожив неделю дома, я просто подыхаю от отсутствия хоть каких-то эмоций.

- Мария, - начинает Лёшик, - не скрою, ты меня очень разочаровала, своим поступком…

Нет, его ничего не может вывести из себя.

Эх, как мне не хватает медведя и его поганого языка. И рук… И глаз синих…

- Я поняла, Лёш, - перебиваю его.

- Что ты поняла?

- Что всё это напрасно, - выхватываю хрустальную вазочку из его пальцев и переворачиваю тягучую жидкость прямо на стол. Абрикосовое варенье стекает тяжёлой каплей на белоснежную скатерть, вызывая в моём муже больше возмущения, чем измена его жены.

- Маша, - шипит он, - что ты творишь.

- Всё что хочу, Лёш, - улыбаюсь, и погрузив в липкую жижу пальцы, размазываю варенье по столу. – А тебя я не хочу…Впрочем…как и ты меня.

Лёшик замолкает, по гладко выбритым скулам ходят желваки, но он контролирует себя.

- По-моему, тебе нужно остыть, - цедит он, рассматривая то, по его мнению, непотребство, что я творю на столе.

- А, по-моему, Лёш, тебе нужно пойти на хрен, - наклоняюсь и вытираю ладонь о его футболку.

- Да что ты творишь? – соскакивает из-за стола, с ужасом и негодованием глядя, то на себя, то на меня, оттягивая от тела свою футболку.

- Я бы, Лёш, хотела хотя бы половину вот такой реакции, на свою измену, но я, увы, не варенье на твоей футболке. Я всего лишь женщина, которую ты решил не терять и держать рядом, потому что тебе удобно. И даже снизошёл до того, чтобы исполнить мою давнюю мечту о ребёнке. Подкупить решил? - горько усмехаюсь.

Лёшик заметно сникает, садится за грязный стол.

- Что тебя не устраивает? Нормальная семейная жизнь, - рассуждает он. – Что обязательно, должно быть, на грани? На нерве? Спокойно, нормально, тебя не устраивает?

- Меня не устраивает, что ты не любишь меня, Лёш, - сажусь напротив, чувствую физическое облегчение, что спустя долгих пять лет этот разговор всё же случился. – А я не люблю тебя.

- И всё это ты поняла благодаря своим приключениям, - кривит презрительно губы.

- Да, представляешь, - зафырчала я. – Именно им. Потому что другой мужчина, показал мне, как это бывает. Не нормально, не вполсилы, а на всю катушку. Ярко до боли. Жарко, так что плавишься. Когда ты нравишься вся, несмотря на все свои недостатки, и возбуждаешь одним своим запахом, когда ты…

- Что же ты с ним не осталась? – перебил Лёшик, кривясь от моих слов. – По-моему, с большой радостью ты удирала оттуда.

Бил по самым болевым точкам. Видел это и давил.

- Страсть Маша проходит, а семья остаётся, - назидательно продолжал он.

- По-моему, Лёш, это не наш случай, - покрутила головой.

- Мария, тебе нужно выдохнуть и остыть, и всё обдумать, - встал он из-за стола, и в его голубых глазах было столько торжества, потому что видел, как уязвили меня, его слова.

Он, молча, вышел, а я так и осталась и по сотому разу за эту неделю крутить в голове мысли о том, правильно ли я поступила.

- А ты, Жень, молодец! – подмигивает Митрич, щурясь на солнце и неизменно лузгая семечки. – Недаром ты почётный житель нашей деревни.

Я, утерев тыльной стороной ладони пот со лба, опираюсь на черенок лопаты, чтобы перевести дыхание.

- Ага, - смотрю мрачно, на этого хитреца, который тоже вызвался помогать, но на самом деле уже третья горсть пошла, все свои запасы извёл, и шелухой вокруг всё засыпал.

- И губер молодец, конечно, такой мост решил нам забабахать,- сощёлкивает очередную порцию. – Но ты лучше. Согласился самолично поучаствовать в закладке опор.

- Ага, - ещё мрачнее, чем прежде поддакнул я.

Губер, конечно, молодец, а я вот не очень. Пока по Мане вздыхал, он шохом-мохом подписал меня, и ещё полдеревни мужиков, на грязную нехитрую работу, по возведению опор, сэкономив при этом деньжат.

Мы, сейчас не жалея рук своих, расчистим заросший камышом берег, отсыплем всё песком, а потом и техника зайдёт, когда тяжёлая работа пойдёт.

Если бы я был в себе, на тот момент, я Виктора Сергеевича, сразу послал на хрен, а может, и куда подальше, но… все мои мысли были тогда заняты, и на что подписываюсь я, увы, не знал.

Работы было непочатый край. А вот работников раз-два и обчёлся. Таких, как Митрич, которые только языком трепят, вместо того чтобы лопатой махать, почти большая часть. Меньшая же, включая меня, выполняли всю работу.

Одно радовало, после такой зарядки, я приходил и падал в изнеможении, и мысли о Машке, даже если и появлялись в голове, еле ворочались, и спать не мешали.

Поэтому я не особо обращаю внимание на болтуна Митрича, вон пусть с Коляном трепется, продолжаю работать лопатой, чтобы до изнеможения, до дрожи, чтобы не думать, не спрашивать, не вести внутренний диалог, почему эта язва свалила, даже словом не удостоила.

Конечно, сам виноват, сам неохотно открывался. Она пробовала, обжигалась, обижалась, я это видел, и по глупости считал, что есть у меня время, настанет момент, а, увы, ни момента, ни времени резко не стало.

- Евгений, ты с недавних пор совсем угрюмый стал, - предъявляет мне Колян.

Он и вовсе развалился на травке, и лопату забросил.

Ещё вначале помахал парочку раз, а потом и вовсе забил.

Работничек, етижи-пассатижи!

- Да, потому что его соседка укатила, - ржут его дружки, такие же работники по водке, как и он. – Вот и грустит, паря.

Черенок от лопаты в моих руках начинает трещать, так я его сдавливаю, но этим дебилам по фиг, они по ходу отбитые, либо синька инстинкты совсем атрофировала. Они продолжают спокойно меня обсуждать.

- Ну, от такой соседки никто бы не отказался, - ржёт следующий смертник. – Видали прицеп её?

- Не, я больше на буфера палил…

Моя штыковая лопата чётко пролетает между ними и утыкается рядом с башкой Коляна.