Неспроста же Колька ещё в животе Наськой прикидывался все девять месяцев, вот теперь они друг друга и прикрывают.

Малолетняя мафия, которая вполне может потеснить существующую Гадюкинскую, хотя бы на лето, пока мы здесь всем семейством чилим на каникулах.

- Жень, ну ты посмотри, что они с Туманом сделали, - негодую я.

Мне пса очень жалко. Он уже старенький. Ему одиннадцатый год пошёл, а для сенбернаров это глубокая старость, а эти маленькие беспредельщики творят с ним что хотят. То подстригут, то из шланга окатят, благо жарко и пёс высыхает очень быстро, а вот сегодня превратили его в чучелко колючее.

- Коля! Настя! Етижи-пассатижи!– рычит на них медведь, и те сразу вжимают головы в плечи. – А, ну быстро сняли с Тумана всю хероман… колючки эти, и отстали от него!

Дети, недовольно засопев и ворча, что им, видите ли, не дали завершить начатое, стали обдирать с пса колючки. Наська ещё и хныкать начала, поглядывая обиженными глазёнками на отца, оттопырив губёшку.

Ей всего-то три года, а уже понимает, как на папку надавить можно. И если Колька весь в меня упрямый, я бы даже сказала упёртый. С намеченного не свернёт, не мытьём так катаньем возьмёт, то Настя это полностью. Женена порода.

«Папина доча».

Опять же, постоянно вспоминаю, свою первую беременность, когда нам неправильно насмотрели Колю, и Женька уже тогда весь проникся Настенькой, поэтому у них связь особенная. Можно сказать, он её намечтал, ещё когда её и не было. Она вся такая же, тёмненькая, резкая, бескомпромиссная, договорится с ней, может только он.

Сядут куда-нибудь в уголок и шушукаются, и потом Наська ходит полдня шёлковая, пока Колька не соблазнит её очередной шалостью.

Так и живём. Как на войне.

Но сейчас Женя не подаётся на приёмы дочери, и они с братом смиренно снимают с Тумана колючую броню, а он меланхолично, впрочем, как и всегда смотрит на всех нас своими печальными глазами, пуская слюни.

- Ты как? Язвочка моя? – Женя подходит ко мне, обнимает, аккуратно гладит животик.

- Твоими стараниями, - язвлю соответственно прозвищу любимого мужа.

Только вышла на работу, только в институте восстановилась, и на тебе. Вот же медведь плодовитый. Никакая контрацепция ему нипочём.

И так тяжело мне третья беременность даётся.

Что Кольку, что Наську, относила, не заметила, а тут. И тошнит, и мутит, и ничего не хочется. Ни лежать, ни стоять, ни сидеть. Скорее бы уже третий месяц к концу подошёл, глядишь, легче станет.

Мы и в Гадюкино-то раньше времени поехали, ещё лето только начиналось, а мы уже собрали всё и махнули сюда, чтобы и мне легче дышалось и для детей раздолье, да и Женя стройку затеял.

Три года собирался на тёткином участке дом побольше построить, всё же нас-то теперь много, плюс ещё и родители приедут, и Мишаня с невестой заглянет. Участки-то давно объединили, а дом пока один. Вроде и хватает всем, но тесновато.

- Ну ладно тебе, Маня, - заурчал Женя, - смотри какое у нас хорошее потомство, получается, - кивнул на этих двоих разбойников, которые теперь вместо того, чтобы очищать Тумана, стали на себя навешивать репей.

- Глупенькие какие-то, Жень, - посмеиваюсь я.

- Ни чё, третий точно умнее будет, - подхватывает он. – А если нет, то будем стараться, пока не получится.

- Чего? – взвилась я моментально. – Сам рожай, медвежина развратный!

- Ох, Маня, всё в тебе прекрасно, но язык твой…Никогда не устану тебя за него наказывать, - усмехается Женя и прижимает крепче, и пока дети выселятся, целует бесконечно долго и сладко, так что я и не помню, почему злилась.