Она пытается высвободиться, но я лишь крепче сжимаю ее пальцы.

Оказавшись на траве, я наконец отпускаю ее. Майло обнюхивает округу, и я отпускаю поводок подлиннее. Он весело бежит вперед, а мы следуем за ним.

Я ожидаю, что Белла рванет прочь. Но вместо этого она остается рядом, молчаливая и отстраненная, будто спряталась внутри себя и закрыла дверь.

— Знаешь, — говорю я, — несколько лет назад я ходил к терапевту. Удивительно, как легко было открыться.

Она смотрит на меня, слегка приоткрыв рот. Наверное, потому что я признался в терапии.

— Она сказала, что раскрываться перед новыми людьми — это нормально. Наши проблемы не особо влияют на незнакомцев. Их не волнуют последствия их помощи. Наше прошлое, планы на будущее — для них это ничего не значит. Они фокусируются только на настоящем, на проблеме, с которой мы столкнулись. На проблеме, в которой нуждаемся в их помощи.

Майло останавливается, чтобы понюхать траву, и мы с Беллой тоже замираем. Она смотрит на меня, но молчит.

Я даю ей минуту, но, когда она не отвечает, понимаю намек. Она не хочет говорить.

— Я для тебя практически чужой. Я не осуждаю. Тебе не нужно рассказывать о прошлом или будущем. Говори мне о настоящем. Скажи, что не так.

Она опускает плечи и качает головой.

— Наверное, это глупо.

— А может, и нет, — парирую. — Давай. Скажи. Даже если глупо, обещаю не смеяться.

Она вдыхает и медленно выдыхает. Затем, наконец, тише шепота произносит:

— Ты слышал, как Синди говорила о Джейке? Будто знает его. Не просто как знакомого, а… интимно.

В горле встает ком, мешающий дышать. Я хочу разоблачить Миллера, но только когда придет время — а сейчас не тот момент. Так что оставляю мысли при себе и задаю вопрос:

— Думаешь, Джейк тебе изменяет?

— Возможно, — шепчет она. — Я не знаю.

— Синди любит внимание. Это было очевидно с первых минут знакомства, — говорю я, пока Майло снова тянет нас вперед. — Ей не понравилось, что я ее в кафе отшил. И уж точно не понравилось, что ты осталась равнодушной. Не позволяй ее словам тревожить тебя. Не загоняй себя, пытаясь читать между строк. Она никто, просто девушка, которая не любит отказы.

— Она же точно в твоем вкусе, да? — произносит она так тихо, что я едва разбираю слова.

Хмурясь, я изучаю ее закрытое выражение.

— Миллер тебе это сказал?

Она пожимает плечами.

— Он сказал достаточно.

— Твой парень не знает обо мне ничего, кроме футбола. — Я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней.

Белла тоже замирает, ее грозовые глаза на мне.

— Но, к сожалению, он не знает и тебя.

Я прикладываю ладонь к ее щеке.

Вместо того чтобы отпрянуть, как я ожидал, она замирает, не сводя с меня глаз. По мне пробегает разряд тока, и мир вокруг замедляется. Покалывание разливается по телу, будоражащее ощущение, которого я раньше не испытывал. Чем дольше смотрю на нее, тем сильнее горит кожа.

Черт возьми…Я в большой жопе.

Меня тянет к этой женщине. С той самой минуты, как увидел ее на вечеринке.

Черт. Я влип.

Она девушка Джейка Миллера.

Я не могу испытывать к ней влечение.

Медленно отступаю и убираю руку.

— Синди была в клубе после вечеринки «Уорриорз», но я не видел ее с Джейком. Могу точно сказать, что она ушла с парнем, но это был не твой парень.

Белла кивает, оглядывая парк.

— Спасибо тебе огромное, Ксандер. Я очень это ценю.

Ее взгляд падает на Майло, и губы наконец дрогнут в улыбке. Тихий смешок проникает мне под кожу, делая меня невесомым.

— Твоя собака — нечто.

— Майло лучший.

— Это точно. — Она наклоняет голову и поправляет хвост. — Я позвоню, когда будет точная дата доставки столика.

— Отлично. — Но я не хочу, чтобы она уходила. — Останешься ненадолго? Мы с Майло собирались прогуляться перед домом.

— С удовольствием. — Ее улыбка становится чуть шире.

Грудь сжимается так, как не должна бы.

— Тогда пошли.

БЕЛЛА

Август

Дом темный и тихий, когда я прихожу. Джейк, наверное, еще у отца.

Поднимаясь по лестнице, меня охватывает странное спокойствие. Это странно, учитывая, как опустошенной я себя чувствовала после того, как Синди ушла из «Тьерри», как оголенной я была, когда Ксандер читал меня, как открытую книгу. Его способность разрушать мои защиты, заставлять меня говорить с ним, поразительна. Никто раньше не имел на меня такого влияния.

Я научилась скрывать свои эмоции давно. Иногда это благословение, но чаще — проклятие. Я забыла, как быть открытой, как доверять. Я носила фальшивую улыбку так долго, что она приросла к моим губам.

Моя жизнь — сплошное притворство, и я самая большая лицемерка, потому что никогда не бываю честной. Мое отчаянное желание быть любимой превратило меня в кого-то, кого я сама не узнаю.

Обманщица.

Вот кто я, и я не знаю, как остановиться.

По правде говоря, я всегда предпочитала одиночество, где могла прятаться в своих мыслях. Но в ту ночь, когда мой отчим вошел в мою комнату, моя отстраненность стала моей броней. А когда мать отказалась мне верить, я окончательно замкнулась в себе.

«Ты всегда была отчаянно жадна до внимания, но это уже слишком. Если ты когда-нибудь повторишь что-то подобное или если я узнаю, что ты рассказываешь другим эту чушь, будь уверена — я превращу твою жизнь в худший кошмар», — говорит мать перед тем, как выйти из комнаты.

Я сижу на кровати, часами уставившись в стену, оцепеневшая. Моя жизнь и так уже худший кошмар. Не уверена, что выдержу что-то похуже.

Так что я не буду об этом говорить.

Я буду молчать.

Это единственный способ выжить.

В душе я механически выполняю движения, тупо глядя в стену. Потом надеваю ночнушку и расчесываю волосы, пока они не станут гладкими, как шелк в лунном свете. Долго сижу перед зеркалом, разглядывая свое отражение, пока мысли кружатся в голове, вытаскивая наружу воспоминания.

Те, что я держала под замком.

Но сегодня они вырвались на свободу и заполонили мой разум.

Сначала Кевин был замечательным. Проблемы создавала мать. Она хотела, чтобы он принадлежал только ей.

Когда мне было тринадцать, Кевин повез нас с матерью в Нью-Йорк. Эта поездка могла бы стать прекрасным воспоминанием — если бы не срыв матери. Кевин повел нас на Бродвей, и, по ее мнению, он уделял мне слишком много внимания. Всю ночь она вела себя ужасно, а перед уходом я зашла в туалет. Когда я вышла, их уже не было.

Я выбежала из театра, озираясь по сторонам. Потом пять часов блуждала по улицам. Чудом нашла дорогу обратно в отель. Дрожа от страха, на грани истерики, я постучала в дверь нашего номера.

И только когда мать спокойно открыла дверь, я поняла: они даже не искали меня.

Она сказала Кевину, что я закатила истерику и настояла на том, чтобы вернуться в отель одна. Она солгала ему, выставила меня капризной дрянью, чтобы завладеть безраздельным вниманием мужа. Не понимаю, почему он не забеспокоился, когда они вернулись в номер, а меня там не было.

В ту ночь я тихо рыдала в кровати; если бы Кевин или мать услышали, они бы накричали, но я не могла остановить слезы. Я чувствовала себя самым одиноким человеком на свете.

После этого дня моя жизнь изменилась. Кевин явно уловил посыл матери и перестал относиться ко мне, как к дочери. Мать стала еще ужаснее. Она дала понять, что я — обуза.

Тогда я потеряла надежду найти того, кто полюбит меня настоящую. Потому что если родная мать не смогла, то кто вообще сможет?