Поведение Сайкса на заседании комиссии, как писал Жаботинский позднее Вейцману, произвело впечатление на ее членов как "нерешительное и уклончивое: он подчеркивал страхи и трудности и не выделял незыблемость декларации"[499].
Сайкс, в конце концов, был одним из самых активных создателей Декларации Бальфура и одновременно энтузиастом арабской независимости. Он решительно критиковал проявление арабского антагонизма к сионизму. Но на него произвели впечатление сообщения, полученные им в Иерусалиме, о силе арабской оппозиции; он даже послал телеграмму в Иностранный отдел, выражая озабоченность трениями между арабами и евреями[500].
Отреагировал ли теперь Сайкс на убедительный призыв Жаботинского — неизвестно, но через несколько недель он признал в беседе с
Аронсоном в Париже, что интерпретация Жаботинского была по существу справедлива. Офицеры в британской администрации, сказал он, сохраняли привязанность к исламу и враждебность к евреям[501].
Что мог Сайкс все же сделать в свете этого признания, в сфере англосионистских отношений, — угадать невозможно. Через 2 недели после разговора с Аронсоном его сразила эпидемия гриппа, свирепствовавшая в мире, и он умер спустя 2 дня. Ему было 44 года.
На этой-то стадии впервые зафиксировано политическое разногласие между Вейцманом и Жаботинским, не из-за незнания фактов, которое Жаботинский приписывал Вейцману, а из-за фундаментальной разницы характеров, впервые проявившейся в их споре о Еврейском университете пять лет назад.
Написав Эдеру, Жаботинский счел своим долгом поставить Вейцмана в известность о фактах. 12 ноября он отправил письмо на семнадцати страницах. Как официальная докладная записка оно было написано на английском, единственном общем языке членов комиссии. Письмо содержало подробное обсуждение складывающейся политики британской администрации — обзор, который Вейцман мог, несомненно, сам написать, основываясь на фактах, ему известных.
Но начиналось оно смелым пророческим заявлением, определившим основное разногласие между ними.
"Создаются прецеденты вразлад с нашими интересами. Хочу упомянуть, что есть оптимисты, настаивающие, будто ничего из могущего произойти сейчас считаться прецедентом не будет. Но боюсь, они обманываются.
Они даже противоречат нашей собственной политике. Не являлась ли отправка Сионистской комиссии созданием прецедента, установлением права? Или заложение фундамента университета?
Таким же образом события, направленные против нас, могут установить прецеденты".
Фактически он обвинил Вейцмана и Сионистскую комиссию в ошибке — неопротестовании самых первых проявлений дискриминации: состава муниципальных советов Яффы и Иерусалима.
"Все заметили это, только истолкования различались; евреи оптимистично сочли это ошибкой, арабы посчитали это намерением и сделали выводы". Во всех общественных учреждениях царит дискриминация против евреев.
"Учреждения полны местными арабскими чиновниками, а евреи — редкость, настолько редкость, что всюду, куда еврей ни обратится, ему нужно иметь дело с арабским служкой. Объясняют это тем, что евреи не владеют английским или арабским. Но многие сефарды хорошо владеют арабским, и кроме того, в таком городе, как Иерусалим или даже Яффа незнание иврита должно считаться таким же недостатком, как незнание арабского, но этого не происходит.
В результате евреи управляются и администрируются если не арабами, то арабскими руками и каналами, что создает нервозность, неуверенность, унижения и горечь, естественные при таком положении вещей.
Что касается полиции, евреи практически довольствовались низкооплачиваемыми рангами; для повышения требовался арабский, а не иврит, и требовалось ношение мусульманской фески; в Яффе желтые бляхи объявляют "Яффа" только на английском и арабском.
Когда евреи опротестовали налоговые квитанции на арабском, они получили взамен квитанции на английском — и генерал Мани, главный администратор, заявил, что квитанций на иврите не будет. На новых железнодорожных билетах не было иврита; официальная марка освобожденной Палестины была выпущена на английском и арабском.
Вся корреспонденция между правительством и арабскими учреждениями ведется по-арабски, и военные губернаторы подписывают арабские оригиналы на арабском, в то время как корреспонденция с евреями идет на английском и не всегда сопровождается переводом на иврит.
Неудивительно, что у них нет нужды в ивритских служащих! Изменится ли эта практика? Сомневаюсь. Даже если и изменится, нехорошо уже и то, что евреям приходится за эти элементарные вещи бороться".
Сам Вейцман перед отъездом в сентябре из Палестины выразил тревогу о распространенных антисионистских взглядах среди британских офицеров в Палестине, поднял этот вопрос с полковником Дидсом и убеждал в необходимости разъяснений и пропаганды.
Жаботинский с сожалением отметил, что улучшений не заметил.
Он не обвинял губернаторов и прочих официальных лиц в антисемитизме. Тем не менее он постиг и проанализировал впервые одну из коренных причин враждебности среднего британского чиновника.
"Может быть, — пишет он, — они симпатизируют и могут быть хорошими сторонниками сионизма в Англии, но когда по прибытии сюда они видят, с одной стороны, арабов, позиция которых ясна в своей простоте, представляющих тех самых "туземцев", которыми Англия правила веками без проблем и чего-то нового; с другой стороны, сионистов, проблему с головы до ног, проблему со сложностями, ощетинивающимися со всех сторон, — немногочисленных, но каким-то образом сильных и пользующихся влиянием, незнакомых с английской, но пронизанных европейской культурой, заявляющих свое право сложным образом и прочее.
Самые добросердечные из англичан ненавидят проблемы и загадки. Это и есть естественное осложнение нашего положения здесь: я начинаю опасаться, что это испортит наши отношения с британскими властями даже и по завершении военного правления".
Он продемонстрировал свою позицию примером с новым военным губернатором Яффы, подполковником Хаббардом: "В день своего приезда он вызвал к себе Гордона и заговорил о евреях вежливо, но пренебрежительно, заявил, что считает принадлежащими к стране только испанских евреев, остальные — новопришельцы и не имеют права претендовать на учет их странностей, евреи обязаны выучить арабский, являющийся "языком страны", и он сам намеревается обращаться к еврейской публике на арабском. Эдер позвонил в Отдел по управлению занятой территорией и настоял, чтобы губернатора оттуда предупредили". Но такое давление не всегда можно было оказать.
"Боюсь вас огорчить, дорогой друг, но должен сказать, что официальная позиция здесь — извинения перед арабами за оговорку господина Бальфура и усилия покаяться, всегда придерживая евреев в тени".
Сам полковник Хаббард в ответ на арабский протест против празднования 2 ноября годовщины Декларации Бальфура писал, что передавать страну евреям Англия не собирается: ответ естественный и нужный, но "представленный без необходимых оговорок, без упоминаний, что обещание Антанты евреям будет сдержано и что арабам следует прийти к согласию с евреями, потому что политика национального очага неизменна".
Все это являлось развитием принципа, с самого начала проявившегося любопытной и раздражающей деталью — когда заголовок издания "Палестинские новости" был переведен для ивритского выпуска как "Новости из Святой Земли", а затем "Новости из Страны", — все для того, чтобы не называть Палестину ивритским названием, потому что оно означает земля Израиля, так же естественно, как Англия — земля англичан.
Что касается протеста 200 арабских общественных фигур, поданного полковнику Сторрсу, его зловещий символизм был прозрачен: "Каждый, кто понимает арабов, — все без исключения здесь, — подтвердит, что им и в голову не пришло бы говорить в такой форме, если бы их не ввели в заблуждение, что декларация была по существу упразднена и только последний толчок требуется, чтобы полностью от нее избавиться. Вы должны только представить себе, что обычно в военных условиях означает протест против процессии, выражающей благодарность властям, войска которых оккупируют страну, нападки на процессию, отправка депутации для протеста против публично объявленной политики всей Антанты буквально на следующий день после ее победы; и те, кто предпринимает подобные шаги, состоят из муфтия [высокопоставленный чин в религиозной иерархии мусульман. — Прим. переводчика], мэра, назначенного англичанами, инспектора по образованию, назначенного англичанами, и других из категории, которая — особенно среди сирийцев — обычно избегает демаршей, противоречащих, по их мнению, воле властей. Они, несомненно посчитали, что в данном случае демарш не будет воспринят как противоречащий этой воле".
