"Протестую. О барышнях Берлин, с которыми я флиртую, я тебе написал подробнейший ответ из Иерусалима, после месяца моей болезни (нарыв на колене), когда они ходили за мной, сначала обе, а потом одна старшая — Белла. Они действительно очень милые обе. Старшая — интересная девушка около 25 лет с рыжими волосами. Младшей 22, и она более домовитого типа. Я очень дружен с обеими; это одно другому не мешает, т. к. одна в Иерусалиме, а другая в Яффе. Я бы желал, чтобы была еще третья в Хайфе, теперь, когда освободили Галилею и придется там бывать. Флирта нашего можешь не бояться, all right. Однако со свойственной мне честностью должен признаться, что остановка не за мною, но я тебе уже часто жаловался на проклятое положение "деятеля", который должен стоять "на высоте"[492].
В игривом тоне письма не чувствовались гнев и озабоченность, наполнявшие его душу и мысли из-за продолжавшихся преследований легиона и издевательств над Паттерсоном.
Когда Алленби в своих публичных заявлениях не упомянул еврейские части, он не мог сдержаться. Основатель Еврейского легиона, Жаботинский послал горький протест самому главнокомандующему.
"Наши друзья опасаются, — писал он, — что замалчивание означает неудачу и, возможно, позор. Наши враги, особенно среди арабов, открыто торжествуют и распространяют самые унизительные комментарии. Официальное молчание неизбежно подбросит угли в огонь антисемитов, которые с радостью воспользуются предоставленной возможностью заявить, что, получив шанс сражаться за Палестину, евреи оказались его недостойны. Но мы принимали участие!
Мы несли потери и получали знаки отличия. Почему это не упоминается официально?"
Он "взывал" к Алленби опубликовать официальную поправку, чтобы исправить вред, "невольно" причиненный.
Свидетельств, что последовал ответ, нет. Несомненно, тем не менее, что в его деле добавилась черная отметка.
Но он не остановился на этом. Эйфория от оптимизма Вейцмана два месяца назад испарилась при возобновлении контакта с повседневностью; и поскольку в отсутствие Вейцмана в Лондоне обязанности председателя исполнял Эдер, Жаботинский обратился к нему, чтобы дать понять, насколько серьезна сложившаяся ситуация. В письме от 30 ноября он сообщает об обстоятельствах, связанных с подачей Паттерсона в отставку, которая, писал он, "положила для меня конец всему"[493].
Он упрекал и себя, и Эдера за замалчивание враждебной политики администрации: поощрения ею арабских возмутителей и сдерживания арабов, готовых к сотрудничеству с евреями.
Это не было теоретическими рассуждениями. Каждый опрос арабского общественного мнения в тот период демонстрировал, что враждебность к сионизму отнюдь не являлась универсальной среди арабского населения. Даже десятилетия спустя опросы (включая проведенные проарабски настроенными учеными) показали, что оппозиция была представлена в основном землевладельцами (эфенди) и городским населением. Национальное чувство присутствовало лишь у немногих арабов. Все их привязанности ограничивались деревней или городом[494].
Арабы, жители деревень, составлявшие большинство населения, отличались равнодушием и чувствительность проявляли только к пожеланиям своих правителей, в данный момент — англичан[495].
Жаботинский безжалостно проанализировал ситуацию: "Дела обстоят так, что друзей у нас здесь нет; если и имеется их несколько — они бессильны; — боюсь, ни Клейтон, ни Дидс исключения в этом не составляют. Самого надежного нашего друга, уникального в нашей истории сиониста-христианина, Паттерсона, постепенно выживают". Он высказывает предположение, что Вейцману неизвестно происходящее, и спрашивает Эдера: "Полагаете ли вы, что у нас есть право на покрывательство этой игры перед Вейцманом и всем еврейским миром?"
Ему постепенно открывалась ужасающая истина:
"Расхождение между обещаниями в Лондоне и местной реальностью больше не недоразумения, а нечто совсем другое. Где гарантия, что это изменится с подменой военных властей гражданскими? Я чувствую, мой друг, что мы лжецы, и ты, и я, и Бианчини[496], мы продолжали заверять здесь людей, что все в порядке и будет в порядке, но это неправда"[497].
Спустя две недели после встречи с членами Сионистской комиссии он вынужден отправить Сайксу отчаянное письмо. Хоть Жаботинский и считал самым большим уроном для престижа Еврейского легиона сокрытие роли подразделения, письмо содержало и новую информацию: умелое "размещение наших подразделений в стороне от пунктов какого-либо значения". В Тель-Авив были направлены итальянские солдаты, в Ришоне стояли австралийцы, а гарнизоном в Иерусалиме стояли индийцы.
Полк Паттерсона направили в Рафу (в Синае). Вейцману позволили надеяться, что полку затем позволят войти в Хайфу, но пока что ни Самария, ни Иудея не видели ни одного еврейского солдата.
У Палестинского полка не было командира, он имел всего-навсего двенадцать офицеров и до сих пор после пятимесячной подготовки удерживался в Египте вместе с абсолютным большинством волонтеров-американцев.
"Палестинское еврейство, — писал он, — жертвовавшее своих сыновей с энтузиазмом, сравнимым только с первыми днями войны в Англии (численность волонтеров из Яффы и южных колоний равнялась в пропорциональном отношении доле Великобритании), чувствует пренебрежение, горькое непризнание заслуг, полно горечи и уязвлено до глубины их отцовских и материнских душ. Сама молодежь — та, что была в трауре, когда Галилея была освобождена без их участия и писала в комиссию, умоляя об отправке в Анатолию, в Константинополь, куда угодно, лишь бы получить возможность умереть за Англию и сионизм, — шлют мне теперь письма с жесткими словами горьких жалоб. Даже их офицеры чувствуют пренебрежение, и даже лучшие из них выражают сомнение в том, следует ли продолжать. Волонтеры-американцы, которых так чествовали в Америке и в Англии, чувствуют то же, они обескуражены и унижены. И, должен добавить, я опасаюсь, что их горечь найдет выход в форме, которую мы не сумеем скрыть от окружающего мира.
Вы достаточно знакомы со мной, чтобы понимать, что это я не стал бы утверждать без веских на то причин. И сам я, создавший и пестовавший это движение с непоколебимой верой, сам я спрашиваю себя, слышу вопросы других — не ввел ли я в заблуждение честных молодых людей, призвав их под британский флаг, где они столкнулись с недружелюбием и унижением?"
Более того, он предупреждал, что положение может ухудшиться. 2 ноября группу детей с их педагогами, вышедших из Старого города, на пути в Сионистскую комиссию на празднование первой годовщины Декларации Бальфура подстерегли и избили арабы. Шли регулярные приготовления к чему-то "более страшному" — а еврейские части по-прежнему удерживались вдали от еврейских центров.
Отношение к Паттерсону он описал как "замысловатую систему подколов, и унижений, и поражений, урок всем глупцам, могущим пожелать связать свою судьбу с нашей планидой. Его довели до того, что он подал в отставку, потому что чувствует себя, как и я, лжецом и фальшивкой перед лицом мирового еврейства".
Он заключил письмо страстным призывом: "Умоляю Вас предпринять что-либо, предупредить генерала Алленби до того, как случится что-нибудь, что никогда не простят евреи Палестины и мира, что-либо, что разверзнет пропасть ненависти навсегда между двумя народами, созданными для дружбы.
Я знаю, что, высказываясь, подвергаю опасности свой собственный труд, но должен высказать это, чтобы предотвратить худший и неоспоримый вред"[498].
