Казалось, чувства общины и муки заключенных и их реакция не находили отклика в душе Вейцмана. Он продолжал демонстрировать сарказм и гнев; ишув, по его представлению, был не в состоянии понять, насколько низки их заботы на шкале приоритетов. Чего, возможно, не осознавали палестинцы, включая Эдера, — это радикального расхождения Вейцмана с настроениями и мнениями общины. Первым тому сигналом являлось его заявление в "Манчестер Гардиан", что Жаботинский был "формально виновен". Еще более красноречивой стала его корреспонденция уже от 2 мая. Старый английский друг леди Эмма Каролина Шустер поздравила его с постановлением в Сан-Ремо и выразила беспокойство о Жаботинском[788]. В ответ Вейцман упоминает о "великом испытании погромом", но добавляет: "Однако все это уже, возможно, забыто?!" — и никак не отвечает на ее вопрос о Жаботинском[789].

1 июня Вейцман отправляет генералу Макдоноу, генерал-адъютанту армии, копию протокола судебного процесса, составленного Элиашем и который, как он невыразительно добавляет: "Вы можете найти достойным интереса"[790]. И снова ни слова о безобразии суда или о том, что было несправедливо карать Жаботинского за попытку защитить свой народ, не говоря уже и о намеке на требование пересмотра.

Действительно, вплоть до того момента, спустя шесть недель после приговора, в переписке Вейцмана и в документах Сионистской организации нет ничего конкретного для освобождения арестантов.

Он же еще через неделю пишет Эдеру: "Мы сделали все, что могли, для освобождения Жаботинского". Характер действий описан в следующем параграфе письма:

"Я виделся с господином Уинстоном Черчиллем. Он обещал предложить лорду Алленби отпустить Жаботинского и коллег под залог. Господин Черчилль телеграфировал об этом лорду Алленби, и тот, как видно, предложение отверг. Официальные лица здесь справедливо утверждают, что им сейчас затруднительно оказывать давление на лорда Алленби и провоцировать его на подачу в отставку; они должны выждать неделю-другую прежде чем принимать дальнейшие меры. Генерал-адъютант разделяет это мнение, а он, как вам известно, дружественно расположен; так же считает Филипп Керр и друзья в Иностранном отделе. Все они говорят, тем не менее, что как бы ни был смягчен приговор, он не может оказаться меньше, чем два-три месяца, и с их позиций неясно, к чему вся эта суета, поскольку очевидно, что даже в худшем случае Жаботинского освободят как только в Палестину прибудет Сэмюэл, что должно произойти 1 июня. Им потому и не понятно, почему нужно на сегодняшний день оказывать давление на Алленби, провоцировать дискуссию, могущую только повредить, и повредить значительно, нам всем, когда дело может разрешиться мирно в течение последующих трех недель"[791].

И снова ясно вырисовывается формулировка вопроса в представлении Вейцмана: принятие в принципе идеи, что дело заслуживало наказания, хотя приговор излишне суров; таким образом, судебный процесс оправдан. Следовательно, вопрос о расследовании действий самой администрации (как того требовал Жаботинский, еврейская община и влиятельные голоса в Великобритании) попросту не рассматривался. Он полагал, что Жаботинский и его товарищи по заключению могут и должны отнестись с благоразумием к нескольким дополнительным неделям в тюремных условиях. Он не учел также, что это обеспечивало им навсегда тюремное прошлое.

Вслед за тем, 16 июня, он поднимает этот вопрос в письме к Сэмюэлу, только что посвященному в рыцарство (представленному к рыцарскому званию) по случаю его назначения губернатором Палестины.

"Заключение господина Жаботинского по-прежнему служит источником брожения среди евреев Палестины и оказывает значительное влияние на состояние их духа. Более того, приговор и сам по себе заслуживает пересмотра. Помимо того, что ход процесса вызывает серьезнейшие возражения процедурного порядка, но и приговор, даже в смягченной форме, превосходил, по утверждениям, серьезность того, в чем провинился господин Жаботинский". И он добавляет:

"По вполне понятным причинам я не призываю в настоящий момент к дальнейшим попыткам обеспечить освобождение господина Жаботинского. Но, смею утверждать, его дело должно быть пересмотрено по соображениям и правосудия, и политики, немедленно по установлению гражданской администрации"[792].

В последующие двое суток, тем не менее, по-видимому, произошло что-то, побудившее его к большему ощущению неотложности и к более широкому восприятию дела. Он затронул его вновь при личном свидании с Сэмюэлом, а затем в новом письме. В нем он впервые призывает к "немедленному освобождению" Жаботинского, добавляя, что такова "воля народных масс".

Его доводы, однако же, снова отражают его понимание проблемы. Он подчеркивает, "как трудно объяснить мировому общественному мнению причину его продолжающегося заключения".

Более того, его следует освободить по политическим соображениям, "независимо от существа дела", поскольку "было бы великим несчастьем и с британской, и с еврейской точки зрения, если убеждение, что он задерживается исключительно по политическим соображениям, укоренится в умах значительной части нашего народа"[793].

Вейцману было хорошо известно о широко распространенных требованиях палестинской общины разоблачить администрацию. В письме к рабочим вождям Кацнельсону и Бен-Гуриону он горько упрекает общину и Жаботинского, ставящих под угрозу всю судьбу сионистского дела своими "истерическими" требованиями.

Рационализируя свое отношение, он пишет: "В чем смысл этой пустой борьбы с администрацией, которую смещают, которая уже мертва?"[794].

Ему следовало бы поразмыслить над шекспировским проницательным суждением: причиненное человеком зло его переживает.

Собственное признание от прошлого января о вреде прецедентов он, как видно, стер из своей памяти. Он закрывал глаза на беспроигрышную возможность уничтожить этот вред в момент, когда администрация превзошла саму себя в антисемитизме. Вместо этого он возложил все свое доверие на Герберта Сэмюэла, которому предстояло, по убеждению Вейцмана, открыть новую и чистую страницу в истории сионизма; и тогда зло и грехи прошлого станут всего лишь памятью.

ГЕРБЕРТ Сэмюэл прибыл в Палестину 30 июня. Больс (его, как и Уотерс-Тэйлора, в результате разоблачений Майнерцхагена оставили на посту только до приезда Сэмюэла) предъявил расписку на "одну Палестину", которую Сэмюэл торжественно подписал. К тому времени обнародовали новость, что он собирается амнистировать арестантов в Акре, но в их числе и двух насильников-арабов.

Этот уравнительный подход вызвал у арестантов ярость. Жаботинский настаивал, что им следует отказаться от амнистии, разделенной с подобными партнерами. Но после долгих дебатов, большинство проголосовало за амнистию. Несмотря на гнев, охвативший практически всю общину, Сионистская комиссия не поддержала протест против освобождения арабов. Отношение Жаботинского вызвало у ее членов крайнее недовольство. Эдер, постоянно меняя позиции, назвал это в письме к Вейцману "экстремизмом".

Сэмюэль объявил амнистию 8 июля, и военный губернатор известил о ней в тот же день арестантов. Но кто-то обеспечил еще одну ложку дегтя: арестантов намеревались доставить в Иерусалим под стражей. Жаботинский уведомил губернатора, что они категорически отказываются выходить из тюрьмы под стражей. В тот же вечер их освободили окончательно.