Жаботинского при встрече с ним постигло большое разочарование.

В письме к своему другу Израилю Розову в Санкт-Петербург[202] Жаботинский жалуется, что Нордау призывал сионистское движение к политике нейтралитета и полного бездействия. Несколько парадоксально, но он протестовал даже против предложения Жаботинского, чтобы головной отдел движения был переведен из Берлина в нейтральную страну. Так же безоговорочны были его возражения против Еврейского легиона. Он не представлял, откуда возьмутся еврейские солдаты: они-де сражались под флагами всех воюющих армий, и призыв сионистов к добровольцам приведет к обвинениям в недостатке патриотизма.

В ответ на предположение Жаботинского, что самым серьезным врагом является Турция и что "сейчас, когда пришел час ее падения, мы не можем не предпринять ничего", Нордау удовлетворился "глубокомысленным высказыванием": "Это, молодой человек, логика; а логика есть искусство греческое, и евреи терпеть его не могут. Еврей судит не по разуму — он судит по катастрофам. Он не купит зонтика только потому, что на небе появились облака: он раньше должен промокнуть и схватить воспаление легких — тогда другое дело"[203].

Биографы Нордау — его жена и дочь — пишут, что Нордау даже убеждал Жаботинского в неуместности и опасности призыва к молодым палестинцам встать под ружье на стороне Англии. Они были турецкими подданными, и Турция обходилась с ними неплохо. В каком-то смысле, говорил он, это было бы изменой[204].

События очень скоро продемонстрировали, насколько Нордау был оторван от реальной ситуации в Палестине. Всего лишь через несколько недель после вступления Турции в войну только что назначенный на пост командующего египетским фронтом Джемал Паша распустил еврейскую организацию обороны, основанную рабочими лидерами Давидом Бен-Гурионом и Ицхаком Бен-Цви и лояльную Турции, закрыл сионистскую газету "а-Ахдут" и объявил каждого сиониста врагом Турции, подлежащим смерти[205]. Затем он отдал приказ о массовой депортации евреев. Жаботинский, сам того не зная, обнаружил последствия этой депортации, когда он, продолжая изучать мусульманскую политику, прибыл в середине декабря в Египет. Уже через час после высадки в Александрии он оказался в оживленной сионистской общине — более 1000 евреев, изгнанных из Палестины. Никому не было ясно, по какому принципу выбрали именно их. "Они рассказывали так: внезапно, ни с того ни с сего, тамошние власти велели арабской полиции хватать и тащить "нежелательных" евреев чуть ли не по выбору околоточного надзирателя. Полицейские ("брат наш Измаил") выполнили задание с большим воодушевлением, раздавая направо и налево удары, отбирая у изгоняемых утварь и деньги; а на море, на полдороге от пристани к пароходу арабские лодочники часто в придачу опускали весла и требовали по фунту за каждого пассажира, грозились в противном случае просто вывалить их в воду…"[206].

Британские власти[207] вскоре организовали отдел помощи беженцам, предоставили им три барака, самый большой из которых назывался Габбари. Здесь-то и работал в течение нескольких недель Жаботинский. Они поистине были разношерстным сборищем, — как обнаружил Жаботинский, когда ответственность за поддержание порядка в лагере пала на него, хотя он "не был при рождении одарен талантом организатора". "Не знаю как, — пишет он, — но я пристроил первых 400. Их разместили в разных помещениях, одно — для семей с маленькими детьми, одно для молодых женщин, одно для сефардов, одно для марокканцев (которые, как мне было объяснено, представляют нечто вроде отдельной расы). И как только были размещены эти, прибыл второй корабль, затем третий, каждый неожиданно, без всякого уведомления. И надо было снова пересчитывать — сколько младенцев, сколько девушек, сколько марокканцев — и снова вымерить площадь и разводить куда полагалось".

Здесь были евреи родом из разных стран и в совокупности говорившие на дюжине всяческих языков. К счастью, большинство владели и ивритом. Они представляли собою тот тип людей, которому, по словам Жаботинского, "не представлялась возможность научиться идее дисциплины. Тем не менее не помню ни одного осложнения, какое не могло бы произойти среди народа любой другой нации при данных обстоятельствах"[208].

Несколько иная картина предстает в мемуарах одного из участников событий. По приезде в Александрию в качестве корреспондента влиятельной газеты, Жаботинский поселился в комфортабельном отеле "Регина Палас". Когда ссоры между беженцами переросли в серьезные, он перешел жить в барак Габбари.

"Как только прибыл Жаботинский, — пишет мемуарист, — все сразу изменилось как по волшебству, и разношерстная община стала объединенной единицей. Теперь она производила впечатление, будто все прошли тренировку в одном и том же упорядоченном заведении. Мы назвали воцарившийся среди беженцев порядок "режимом Жаботинского"[209]. Жаботинский действительно описывает подробно один специфический случай, с которым ему пришлось иметь дело: "Единственная "серьезная" ссора у меня произошла с сефардами… Сначала, по неопытности, кухню сделали общую, сефарды вскоре учинили чуть ли не подлинный бунт, жалуясь главным образом на то, что им дали "суп", а это у них, как выяснилось, считается чуть ли не покушением на отравление порядочного человека. Мы извинились и дали им особую кухню. Помню, что на первый же завтрак они, в знак примирения, пригласили и меня и угостили тарелкой какого-то варева, чрезвычайно вкусного, но, по-моему, совершенно похожего — на суп"[210].

В помощи от руководства еврейской общины Александрии, и ашкеназийского, и сефардского, недостатка не было; они работали сообща с бизнесменами из Палестины среди беженцев. Они собирали деньги, одежду, постельное белье, книги и представляли интересы беженцев в государственных учреждениях. Габбари вскоре превратился в организованную коммуну с комитетами в каждом отсеке, со школой, библиотекой и аптекой, и собственной "полицией". Непостижимая судьба, таким образом, привела к неожиданному стечению обстоятельств. Отложи Турция высылку евреев из Палестины на несколько месяцев и даже недель, Еврейский легион мог бы и не сформироваться. Жаботинский, хотя и захваченный этой идеей, но в тот момент еще не имевший представления о том, где и как начать, завершил бы журналистскую работу в Египте и двинулся бы обратно в Европу — не найди он реальную опору в виде Габбари.

Та самая "полиция" в лагере Габбари стала в нужный момент ядром первого подразделения, вокруг которого создавался легион; и здесь Жаботинский встретился с Йосефом Трумпельдором, без которого это ядро не могло бы быть организовано. Жаботинский писал: "Там, в Габбари, и зародился Еврейский легион. Два человека сыграли при этом решающую роль: русский консул Петров и Иосиф Владимирович Трумпельдор"[211].

СРЕДИ беженцев, живших в лагере, несколько сот молодых мужчин имели российское гражданство. По соглашению о капитуляции между Россией и Египтом русский консул мог претендовать на экстерриториальную юрисдикцию над ними; и он, не теряя времени, потребовал, чтобы они вернулись в Россию и вступили в ряды армии. Более того, он призвал британские власти активно содействовать выполнению требований.