И второе: в то время, как несомненно существуют обстоятельства, при которых героические личности могут принять решение из соображений чести или патриотизма сражаться за позиции до последнего вздоха, совершенно иначе дело обстоит с людьми, находящимися в безопасности, вдали от конфликта, призывающими к подобной жертве. Тем более если они сами же препятствуют доставке необходимых для обороны средств.

Только 13 лет спустя Жаботинский, уязвленный упорной кампанией против него, основанной на мифическом описании эпизода, написал статью, обличавшую соединение риторики с бездействием сионистских деятелей и лидеров рабочего движения. Он снова привел свои доводы в пользу отступления. И резко резюмировал: "Задача по обороне должна изучаться и готовиться с пониманием, обучением и капиталом, а не импровизироваться с голыми руками.

Горстка молодежи была брошена на самих себя, на крохотной ферме, окруженной несколькими тысячами хорошо вооруженных бедуинов. Кто-то наверняка несет ответственность за эту жуткую беззаботность. На ком лежит вина?"[684]

Публично он не пошел дальше, но в частном письме в 1931 г. писал: "Я считаю, что по существу убийцами Трумпельдора и его товарищей были те безответственные лица, которые отвергли мое предложение и ничего не предприняли"[685].

Известие о конце Тель-Хая бомбой разорвалось в еврейской общине. Когда Жаботинский прослышал новость, еще более жестокую, чем даже опасался, он подавил возмущение и гнев. В статье, опубликованной им неделю спустя, он писал о дальновидности мышления Трумпельдора, часто выражавшейся в словах "ничего страшного". "Глубокая идея, всеобъемлющая логика и широко охватывающая философия содержатся в этих двух словах. Они служили празднованием человеческой воли, могущей, если была сильной, преодолеть все препятствия. Все остальное, жертвы, унижения, поражения — ничего страшного!" Он заключает собственным заклинанием: "Пусть роса и дожди омоют вас, горы Верхней Галилеи, Тель-Хай и Кфар Гилади, Хамра и Метула. Ничего страшного: вы были нашими и нашими будете"[686].

В его сердце отзвук редких качеств мыслей и души Трумпельдора нашел выражение мощное и своеобразное. 8 марта он выступил в Иерусалиме, на митинге памяти погибших в Тель-Хае. Толпа из 1500 человек собралась во дворе Бейт а-Ам (общественного центра) — и ни слова из его речи не было напечатано ни в одной из двух ивритских газет. "Доар а-Йом" написала, что было бы ошибкой опубликовать его речь. "Записать на бумаге то, что сказал нам господин Жаботинский, испортило бы глубокое впечатление, которое его слова произвели на весь народ". "Гаарец" описала, как все присутствующие остались стоять в абсолютной тишине долгие минуты после того, как Жаботинский закончил выступление, не веря, что он завершил свою речь[687]. Чаще всего из его реакции на Тель-Хай вспоминают и сегодня простое стихотворение, написанное спустя некоторое время:

Песнь заключенных в Акре

Мини Дан адей Беер-Шева

Мигиляд ла' ям,

Эйн аф Ша' аль адматейну

Ло Купар бе'дам.

Дам иври равуй лассова

Нир вагар вагай

Ах мидор вадор

Ло нишпах тахор

Мидам хорш' ей Тель-Хай

Бейн Аслет У' Метулла

Нистар векевер шомем

Дом шомер гевуль арцену

Гиббор гидем.

Ану шеви — ах либбейну

Элей Тель-Хай ба' цафон

Лану, лану техи' е, лану

Кетер Ха' Хермон.

От Дана до Беер-Шевы,

От Гилада до моря

Нет ни уголка в нашей стране,

Чья цена не была оплачена кровью.

Пропитаны еврейской кровью поля,

Высоты и долины,

Но никогда в веках

Не была пролита кровь

Благороднее земледельцев Тель-Хая.

Между Аелет и Метулой,

Укрытый в одинокой могиле,

Молча однорукий герой

Несет дозор на границе нашей земли.

Мы арестанты — но наши сердца

В Тель-Хае, на севере

Нашей, нашей, ты будешь нашей,

О, корона Хермон.

Тем временем произошли большие катаклизмы. Жаботинский писал это стихотворение в тюремном заключении в Акре.

15 НОЯБРЯ 1921 года в Лондоне состоялся ланч, устроенный арабско-палестинской делегацией для продвижения кампании по пропаганде против сионизма и Декларации Бальфура. Там присутствовало немало британских офицеров, недавно еще служивших в Палестине и считавших себя вправе теперь демонстрировать ненависть к сионизму публично. Вместе с прославившимся своим антисемитизмом полковником Вивианом Габриэлем были трое, сыгравшие роль в насилии весной 1920 года и его последствиях. Один из них — генерал Палин, в прошлом G.O.C. General Commanding Officer?возглавлявший операции британских частей в Палестине и бывший председателем комиссии по расследованию погрома в Иерусалиме. Вторым был лорд Раглан, который, будучи еще до получения титула майором Фицроем Ричардом Сомерсетом, служил офицером по политической линии на севере страны. В начала 1920 года он предложил бедуинским племенам по обе стороны Иордана план совместных атак на еврейские поселения в Нижней Галилее и Иорданской долине. Для поощрения, дополнительно к перспективам грабежа, он уверил их в том, что такие атаки вызовут британское сочувствие и что насильственные действия против сионизма убедят правительство отвергнуть Декларацию Бальфура[688] (одновременно Сомерсет, чью корреспонденцию перехватили французы, занимался активной антифранцузской пропагандой среди арабов по другую сторону Иордана)[689].

Начальник Сомерсета полковник Мейнерцхаген не знал о его деятельности, но она подозрительно походила на деятельность гораздо более могущественного лица — полковника Гарри Берти Уотерс-Тэйлора, тогда возглавлявшего ставку главного администратора генерала Больса. Уотерс-Тэйлор, принявший участие в антисионистском ланче, был годом раньше центральным британским действующим лицом кампании по разрушению сионизма с помощью арабского насилия.

На следующее утро после этого события полковник Майнерцхаген, сам пребывавший в то время в Лондоне, писал в своем дневнике: "Я вынужден поверить, что арабские идеи и арабское давление не являются больше побудительной силой для чинимых сионизму препятствий. Препятствия чинятся теперь под предводительством британских официальных лиц. Арабская делегация использует мнения горстки бывших официальных лиц Палестины в Лондоне"[690].

Фактически Уотерс-Тэйлор проталкивал идею "Объединенной Сирии", то есть, передачи Палестины в правление Фейсала. Его интриги с Фейсалом привлекли внимание Иностранного отдела, получившего донесение о беседе, в которой Уотерс-Тэйлор дал понять Фейсалу, что британское правление в Палестине продлится не дольше, чем французское в Сирии[691]. Керзон был разгневан, и Уотерс-Тэйлора соответственно приструнили. Тем не менее Керзону, возможно, не было известно о более прямых и эффективных антиеврейских действиях Уотерс-Тэйлора внутри самой Палестины. С высоты своего поста в администрации он откровенно подстрекал арабских предводителей к насильственным действиям.

Детали и сам факт его роли стали публично известны лишь спустя почти четыре десятилетия, после опубликования дневников Майнерцхагена. Если бы не инициатива Майнерцхагена, они не стали бы известны вообще.