Он напомнил рабочему руководству, что поселенцы принадлежат к их движению и их указаниям они последуют. "Умоляю вас сказать молодым защитникам, вашим коллегам, горькую правду, и, может быть, так можно будет спасти положение!"[679]. Однако лидеры движения Кацнельсон и Бен-Гурион отвергли эти просьбы.
Закрывая дебаты, Усышкин объявил, что "решил позиции не сдавать". И действительно, двумя днями ранее он телеграфировал в Лондон, прося денег, без которых "позиции в Верхней Галилее придется оставить". Несмотря на это, он сообщил на заседании, что выслал 60 человек, бывших легионеров, и что деньги в их распоряжении есть.
Собрание приняло соответствующую резолюцию: защищать поселения необходимо, увеличив число работников, и что добровольный налог будет введен для всего ишува, в целях подкрепления усилий. Был избран комитет из троих присутствовавших для сотрудничества с Сионистской комиссией "по организации и направлению этих усилий"[680].
В общей сложности в Верхнюю Галилею отправилось шесть человек во главе с доктором Эдером и Элиягу Голомбом. 5 членов этой группы добрались до Аелет а-Шахар. Шестой, Голомб, двигаясь другой дорогой, прибыл в Рош Пину, приведя с собой 20 легионеров с двумя пулеметами.
Помимо этого, Голомб по собственной инициативе планировал "военный совет", на который собирался пригласить Трумпельдора и который должен был спланировать оборону района. Чего Голомб хотел добиться таким военным советом, кроме подтверждения известного заключения о невозможности удерживать позиции без значительных подкреплений, включая отряды, способные обеспечить безопасность путей снабжения, было не ясно. Но по крайней мере Голомб — единственный друг Трумпельдора в руководстве рабочего движения — сам готов был отправиться "на фронт."
Это произошло 4 марта. Голомб и его люди узнали, что Трумпельдор с товарищами погибли за три дня до того. Почти немедленно начал складываться миф. Несомненный героизм поселенцев, удерживавших свои позиции посреди бушующих вокруг штормов, в напрасном ожидании жизненно важного подкрепления, которое их движение необъяснимо не выслало, принял совсем иной характер. В общих чертах происшедшее превратилось в историю о том, как отважные поселенцы, постановив, что не уйдут со своих наконец-то обретенных позиций, сопротивлялись наперекор всему вооруженным атакам бедуинских орд. Пересказанная и приукрашенная, история эта превратилась в рассказ о том, как рабочее движение героически защищало поселения в Верхней Галилее. Бен-Гурион даже писал, что "Хамра была разрушена, несмотря на героическое сопротивление".
И правда, далеко идущие политические заключения приписывались противостоянию поселенцев. Утверждалось, что его результатом стало внесение Верхней Галилеи в британский мандат, и она, таким образом, оказалась сохраненной для еврейского национального очага. Сионистский истеблишмент, а также рабочие руководители об этом, надо признать, подумали. 29 февраля Усышкин, отчитываясь Вейцману и прося о фондах в поддержку поселений, пишет: "Если мы сразимся за каждую пядь земли в Верхней Галилее, мы покажем британскому правительству и французам, что Верхняя Галилея наша и нашей останется. Мы готовы сражаться за нее любой ценой в людях и средствах. Мы, следовательно, приняли решение мест не покидать, что бы ни случилось"[681].
Ничего подобного не происходило. В Тель-Хае не было "последнего противостояния". Немедленно вслед за трагедией поселенцы оставили Тель-Хай и ушли в Кфар Гилади. В последующие несколько дней после длинных страстных дискуссий Кфар Гилади эвакуировали.
Недели напряжения сказались даже на состоянии ветеранов. Что же до посланных Усышкиным новичков, многие из них жаловались: их прислали работать, а не воевать.
Несомненно, критическим фактором в решении отступить была нехватка в снабжении. За исключением убитой овцы, принесенной арабом из дружественной шиитской деревни, единственным съестным припасом в Кфар Гилади 2 марта оставалась кукурузная мука. Все прекрасно понимали, что пути по доставке провизии, которыми владели бедуины, не могли защищаться без крупных подкреплений, но не предвиделось ни снаряжения, ни подкреплений.
В ту же неделю поселенцы оставили Метулу. Кто-то добрался до Сидона, кто-то — до Аелет а-Шахар, на горькое свидание с Голомбом. Ничем не было обосновано и утверждение, что события в Тель-Хае представляли политический успех. Британцы не могли всерьез убеждать французов, что Верхняя Галилея должна быть передана евреям, поскольку те сражаются "не щадя жизни, за каждую пядь земли". Они и не сделали этого. В конце концов, французы знали, что это не соответствовало действительности. Шесть месяцев спустя поселенцы вернулись в свои дома как раз под защитой французов, к тому времени положивших конец режиму Фейсала.
Ни Вейцман, ни кто-либо другой из сионистских представителей даже не намекал на то, чтобы учитывать "противостояние в Тель-Хае" как аргумент перед британцами, французами или американцами в пользу желаемой северной границы.
Миф, поддерживаемый в течение долгих лет, сохранялся исключительно для внутреннего "еврейского" потребления, все больше расходясь с истинной историей. И усугублялось это подразумеваемым руководством в последнем противостоянии лидеров рабочего движения, таким образом к тому же спасших Северную Галилею для еврейского национального очага.
Для полноты картины и по мере заострения политических разногласий между Жаботинским и его друзьями в рабочем движении, его презрительно характеризовали (в согласии со всей этой сказкой) как человека, лишенного осознания "национальной нравственности" в защите поселения[682]; и, что особенно замечательно, его призывы к эвакуации поселенцев — всех до одного членов рабочего движения — послужили обвинением в буржуазной враждебности к рабочему классу в целом.
Фантазии вокруг Тель-Хая поддерживались благодаря отсутствию подробностей о событиях и условиях, предшествовавших трагическому исходу. Немногое известное было обнародовано уже после происшедшего. Радио и телевидения, поставляющих сиюминутные новости, не существовало; в Палестине в 1920 г. не существовало газеты, достаточно сильной для отправки репортера.
Несомненная доблесть и выдержка осажденных юношей и девушек, погибших за свою страну, придало правдивость этой сказке, а Трумпельдор, чья верность долгу особенно четко вырисовывается на фоне безответственного поведения политического аппарата, не нуждается в сказках для поддержания образа великого героя современной еврейской истории[683].
Сам Жаботинский, как видно, узнал о происшедшем на севере с опозданием. Его первая статья о событиях появилась в "Гаарец" 22 января, и в ней он обсуждал происходящее как конфликт между французами и арабами, поистине стычку Европы с Востоком. Озаглавленная "Метула и Дешанель", статья выражала мнение, что Дешанель, сменивший Клемансо на посту премьера Франции и пользовавшийся репутацией сильной личности, установит в Сирии порядок.
Ясно, что Жаботинскому не было известно об участи Трумпельдора и его соратников. Жаботинский не входил в какую-либо политическую организацию и не поддерживал контакта с Усышкиным, которого не переносил с тех пор, как последний позволил себе грубое замечание его матери в 1915-м в Одессе. Не было ему известно и о внутренних разногласиях в рабочем движении.
Только после гибели Аарона Шера, после мемориального митинга 16 февраля он понял, что сложилась угрожающая ситуация. В последующие годы обстоятельства эпизода в Тель-Хае, несомненно, были бы подвергнуты гласному расследованию. И выяснились бы два вопиющих факта. Трумпельдору не дали знать о его возможностях. Никто не объяснил, почему не высылаются подкрепления и оснащение. Никто не уведомил его, что Усышкин счел это "преждевременным" или что в Нижней Галилее решили на всякий случай удерживать волонтеров с Юга. Никто не сообщил ему, что считалось опасным отправку вооруженного подкрепления через деревни, контролируемые бедуинами.
