Поэтому неудивительно, что одной из причин, по которой Керзон не принял предложения Алленби, был урон, который публикация отчета нанесла бы не только сионистским, но и британским интересам.

Другой убедительной причиной была безнадежность угроз сионистскому руководству, не пользовавшемуся влиянием или авторитетом у Жаботинского. Он в любом случае добивался бы своей цели. Это даже подтвердило письмо из Сионистской организации.

По истечении шести дней и многостраничных дебатов среди высших чинов в Иностранном отделе один из них, сэр Джон Тилли, очевидно потерявший всякую надежду, предложил, чтобы Иностранный отдел "переслал требования Жаботинского в военное министерство на обсуждение, с запросом, есть ли достойная техническая причина для пересмотра его приговора, но отмечая, что для соблюдения покоя в Палестине были бы лучше дела снова не открывать".

Итак, наконец эта идея была представлена главе Иностранного отдела, заместителю министра лорду Хардингу. Он вынес безапелляционное суждение: "Дело лейтенанта Жаботинского должно быть безоговорочно отправлено в военное министерство на рассмотрение. Мы не можем действовать иначе. По справедливости к господину Жаботинскому, не следует предъявлять в военное министерство соображение относительно нежелательности каких-либо действий".

Его поддержал Керзон. 23 сентября апелляция была отослана в Военный совет в Военном отделе[810]. Военное министерство, армейский совет и главный юрисконсульт армии действовали без промедления. Уже 5 ноября военное министерство передало позицию главного юрисконсульта армии в Иностранный отдел. Ни в одном отделе не собирались саботировать предложения главного юрисконсульта. Но прошло еще три месяца прежде, чем Жаботинский и его товарищи были осведомлены официально, что суд был аннулирован и приговоры отменены[811]. Причиной задержки была взаимная неприязнь между Иностранным отделом и Военным: каждый желал, чтобы аннулирование объявил другой.

Жаботинский ничего не знал об этих бюрократических дрязгах и считал, что должен действовать для ускорения судебного процесса. По прибытии в Лондон в сентябре он проконсультировался с юристами, а три месяца спустя снова, с юридической фирмой. Возможно, следуя их совету, Жаботинский 29 декабря написал в Иностранный отдел, прося ускорить решение вопроса. Он, наверное, так никогда и не узнал, что давно уже выиграл эту битву за себя, за Малку и за остальных товарищей. И выиграл, к тому же, совершенно один, — поскольку сионистское руководство не только отмежевалось от его апелляции, но и отказало ему в просьбе возместить юридические расходы.

ПРИБЫТИЕ Жаботинского в Лондон с Анной и Эри 1 сентября 1920 года было отмечено обширными, в большинстве своем — доброжелательными, газетными сообщениями.

Он же, со своей стороны, продолжал придерживаться примирительного тона, принятого в Иерусалиме. Он и его соратники, заявил Жаботинский в "Таймсе", "вышли из тюрьмы такими же верными и преданными друзьями Англии и почитателями английского правосудия, как и прежде". Но тут же дал понять, что ждет от британского правосудия полной отмены итогов судебного процесса.

Рассуждая о Герберте Сэмюэле, Жаботинский нарисовал розовую картину будущего Палестины: "Мне доводилось слышать мнение, что, как только сэр Герберт Сэмюэл приобретет популярность среди арабов, он потеряет ее у евреев. Я так не считаю. Каждый еврей в Палестине понимает, что он — британский верховный уполномоченный, посланный править Палестиной в согласии с Лигой Наций — в духе правосудия для всех. Что же касается строительства еврейского отечества, мы полагаемся на свой честный труд, а не на несправедливое обращение с нашими соседями"[812].

В интервью "Джуиш кроникл" он повторил похвалу Сэмюэлу, которого характеризовал как "честного просиониста". Это, по его словам, "гарантия чрезвычайно обнадеживающей перспективы". Но одновременно Жаботинский решительно подчеркнул требования, выдвинутые Палестинской еврейской конференцией в декабре 1918 года: "Чтобы обеспечить еврейский национальный очаг, мандат должен содержать одно положение. Он должен включить условие, что кандидатура на пост Верховного уполномоченного всегда будет утверждаться Сионистской организацией. В исключительных обстоятельствах следует найти возможным механизм, по которому правительство представит Сионистской организации список из десяти, пятнадцати или двадцати имен и ограничит их выбор этими кандидатурами".

"Джуиш кроникл" приветствовала его полной энтузиазма редакционной колонкой и с приятным удивлением отметила: "Внешне его неприятный опыт на нем никак не отразился", нет никаких признаков "подавленного духа или сожалений. Напротив, со всем этим эпизодом он разделывается одним пожатием плеч. Господин Жаботинский кипит энергией и рвением, которые кажутся в нем неиссякаемыми, занять свое заслуженное место в национальном созидании в Палестине"[813].

Сам же Жаботинский рисует три недели спустя другую картину. Он признается в письме Белле Берлин в такой подавленности, что не в состоянии сосредоточиться ни на одной серьезной проблеме. Месяцем позже это настроение снова находит выражение, теперь в более конкретной форме. "На днях мне минуло сорок лет. У меня нет ничего, кроме огромных долгов. Мне пора осесть в Палестине, заняться издательством или адвокатурой. Если со мною что-нибудь случится, что будет с моими?"[814].

У него были основания для беспокойства. Он содержал не только жену и сына, но и семью в Иерусалиме. Он оставался единственной опорой для матери, которой было уже под восемьдесят, сестры, еще не нашедшей средств к существованию, и ее сына, ответственность за образование которого Жаботинский взял на себя.

В самом деле, 16 августа, перед отъездом из Палестины, он отдал финансовые распоряжения Лейбу Яффе, редактору газеты "Гаарец". Доход Жаботинского за июль и август, по всей видимости, целиком состоял из газетных авансов. Начиная с сентября он просил поделить ежемесячные 40 фунтов: 10 фунтов в Фонд восстановления Палестины[815] и 30 фунтов сестре. Он предупреждает Яффе не реагировать на сестринские возражения.

Что же касается будущего, рассказывает Жаботинский Белле, он надеется организовать в Лондоне группу попечителей для осуществления давней мечты: создания издательства в Иерусалиме.

Но уже в первый месяц пребывания в Лондоне он вынужден отказаться от мысли обустроить свои личные дела и вернуться в скором времени в Палестину: в начале октября Жаботинский принимает предложение Вейцмана взять на себя ведущую роль в срочном сборе фондов через Сионистскую организацию и, более того, присоединиться к ее международному руководству.

Вспоминая отношение Вейцмана к нему со времени погрома и его тюремного заключения (рецидивом этого был совсем недавний отказ Сионистской организации оплатить юридические расходы), столь быстрое их примирение кажется нелогичным. Но Жаботинский, несмотря ни на что, сохранял к Вейцману самые теплые чувства. Он не забывал поддержку Вейцмана в период одинокой борьбы за легион, дух товарищества, царивший в их разделенных мечтаниях в маленьком доме в Челси. Не менее важно и то, что для Жаботинского Вейцман оставался вождем, который, несмотря на разногласия, разочарования и даже нелояльность, всегда имел право призвать его на службу движению. Потому-то Жаботинский и был готов пренебречь нетоварищеским поведением Вейцмана и открыть новую главу в их отношениях — уверившись, что разделяет его политические взгляды. Кроме того, на него оказали влияние, по его воспоминаниям на Сионистском конгрессе в 1921 году, двое основателей "Керен а-Йесод", оба — старые друзья и почитатели из России: Исаак Найдич — один из очень немногих русских сионистов, поддерживавших его в битве за легион, и Гиллель Златопольский.