Он и Вейцман единогласно определили последовательность открытия различных отделений. Оба мечтали прежде всего о медицинском факультете. Медицина интересовала по меньшей мере 80 % еврейской молодежи Восточной Европы, и многие в России поддержали бы фонд уже по этой причине. Затем он так же планировал, что за медицинским последует философский факультет. Его выбор на третье место был иным, чем выбор Вейцмана: он предпочитал коммерческий факультет. Немаловажно, что, помимо неоспоримого значения такого отделения для экономического развития, он был заинтересован в привлечении евреев Востока, "где бизнес попрежнему остается основным занятием"[160].

Жаботинский решил, что университет может открыться осенью 1917 года, через три с половиной года. Вейцман рассчитывал на 4–5 лет до открытия.

Но уже на протяжении всей весны 1914 года Жаботинский занимался разработкой проектов и их защитой от жестоких нападок Вейцмана. Что же стало причиной внезапного конфликта?

Вейцман изменил свою позицию почти в одночасье. Он решил, что планы по образовательному университету следует отложить, а создать научно-исследовательский институт. Его убедил в этом барон Эдмон Ротшильд — обожаемый, легендарный "отец поселенцев"[161], который хотя и сторонился политического сионистского движения, основывал и уже тридцать лет поддерживал сеть еврейских аграрных общин посредством своей организации PICA (Palestine Jewish Colonisation Association, в период обсуждений планов открытия еврейского университета — ICА, Jewish Colonisation Association. — Прим. переводчика). Осенью и зимой 1913 года Вейцман упорно добивался аудиенции у барона. Когда при содействии секретаря барона Гастона Уомзера аудиенция состоялась, барон представил собственный план.

"Его мысль, — писал Вейцман, — что-то вроде Института Рокфеллера или Луи Пастера, где 30–40 талантливых исследователей вели бы исследования, публиковали работы из Иерусалима и постепенно привлекали студентов, формируя затем университет". Относительно затрат барон согласился — предприятие дорогое, — но посчитал, что при этом возможен соответствующий годовой доход в 300 — 400 тысяч франков (12.000 — 16.000 фунтов).

"Хотя это и не моя идея, — продолжал Вейцман, — и господин Уомзер с ней тоже не вполне согласен, мы все же считаем, что участие барона представляет ценность и в целях его обеспечения лучше всего следовать этому совету"[162]. За первым сообщением Магнесу через одиннадцать дней последовало частное письмо. В нем Вейцман восторженно отзывается о плане барона: "Я считаю проект Ротшильда попросту великолепным. Подумайте только: нам удастся организовать эдакий институт Пастера или Рокфеллера в миниатюре, с 20–25 способными учеными, разрабатывающими различные отрасли: биологию, химию, физику, бактериологию, иммунологию и т. п. Они издают свой журнал, постепенно подбирают библиотеку, завоевывают для себя имя, их достижения становятся очень важны в практических вопросах общественного здравоохранения… После того, как подобное учреждение просуществует первые пять лет, нам надо будет лишь отогнуть занавеску, внести некоторые дополнения и объявить, что мы принимаем студентов, — возникает университет”[163].

Ко времени заседания Исполнительного комитета в Берлине Вейцман обеспечил его согласие на создание исследовательского института, но с условием, что институт послужит основой для университета.

Этот компромисс был представлен барону и вызвал решительный отказ. Ротшильд заявил, что не просто возражает против университета в принципе, но "не хочет и слышать о нем и не желает считать институт эмбрионом университета". Более того, прежде чем взяться за финансирование, он потребовал подробный бюджет для строительства и содержания отделений и лабораторий исследовательского центра.

Таким образом, Вейцман был вынужден лихорадочно взывать к разным источникам для выяснения необходимых данных — как годом ранее при разработке плана университета[164].

В конечном счете в результате красноречивых доводов Вейцмана барон пошел на попятный и, по-прежнему не желая говорить ни о каком здании, согласился, что в официальное оглашение проекта сионистской организации будет внесена поправка: "…в интересах Палестины мы начинаем с организации исследовательского института, но надеемся на полное завершение проекта"[165].

дущего университета, причем это должно было выразиться в устройстве и в имени. Вейцман сформулировал как в Парижском университете — факультет медицины. Вместо того нас заставят совершенно спрятать идею университета под ничего не говорящей фразой… За бароном остается право дезавуировать нас, а при его настроениях, как изобразил их Вейцман, он это и сделает при первой возмущенной статье в антисемитской газете Палестины или Парижа. Понятно, что раз есть опасность дезавуирования, то мы вообще уже не можем пользоваться именем барона для пропаганды университета. Тогда вся эта история теряет ценность. Барон не даст и не обещает миллионов — все дело было в его имени; раз нет имени, зачем весь шиддух? ("шиддух" — сватовство, организованное супружество. — Прим. переводчика).

С другой стороны, вред огромный. Ведь скажут, что мы деньги, собираемые на университет, тратим на вещь, которая ничего общего не имеет с университетом. Это недопустимо. Учебное заведение есть одно, научное учреждение — другое; евреям нужно первое, на второе они не дадут ни копейки, по крайней мере в России. Если сказать им, что из второго "естественно разовьется" первое, то они расхохочутся. Выжидать "естественного развития" может Ротшильд, но не мы; это значит отодвинуть дело в глубину десятилетий, лишить его актуальности в глазах тех широких и богатых несионистских кругов, для которых вся ценность идеи в ее актуальности. Отодвиньте ее ad calendas graecas — вы и деньги получите тогда же. Институты — прекрасная вещь, но при условиях:

1. Формы университета.

2. Главной задачи — разработать терминологию и подготовить еврейских доцентов.

Отступить от этих условий — значит забросить идею университета.

В одном отношении барон прав: проект Вейцмана слишком дорог.

2.200.000 франков на устройство и 100.000 ежегодно — это почти стоимость скромного, но настоящего университета. Что же за смысл в этой исходной уступке, если она не дешевле?.. Притом барон даст не 350 тысяч, а 150 тысяч в год. Неужели остальные 450 тысяч мы дадим из пожертвований, собираемых на университет? Это чудовищно. Вообще не вполне понимаю, почему барон необходим. Конечно, его участие было бы ценно, но необходимость?.."[166].

Жаботинский отправил копию Вейцману и уведомил его, что у него есть встречный план, который он представит Рабочему комитету. Его сутью было следующее:

"1…постановить и объявить, что в сентябре 1917 года, после XIII Конгресса, в Иерусалиме открывается обучение на медицинском, философском и коммерческом факультетах.

2…поручить Вейцману заняться организацией научных сил, но не типа Эрлиха, а типа будущих наших доцентов: людей скромных, но толковых в науках и маракующих по-еврейски… Если мы на их субсидии наскребем 100.000 франков в год, это будут не выброшенные деньги, и все на это охотно согласятся.

3. Далее, Вейцману [предложить]: приготовить такие-то книги по химии, по гистологии, по товароведению, истории, философии… На XIII Конгрессе будет фигурировать весь книжный шкаф, pour épater les bourgeois, и 36 профессоров будут демонстрироваться в первой ложе налево и направо от сцены.