Военное положение не положило конец атакам. Арабские полицейские, хоть и разоруженные, продолжали служить проводниками индийских частей и фактически удержали их от задних улиц и переулков, где продолжались резня и насилие.
Предложение полковника Брамли Жаботинскому и Рутенбергу в офисе Сторрса в воскресенье осуществилось на третий день погромов. Поздней ночью во вторник Жаботинского известили, что решено сформировать специальную полицию из 200 евреев. Им следует прибыть на Русское подворье (полицейский отдел в Иерусалиме. — Прим. переводчика) в 8 часов утра для церемонии посвящения. Это была, учитывая сжатость сроков, серьезная задача, но в назначенный час Жаботинский и Рутенберг прибыли в указанное место со 100 членами Хаганы. Английский офицер, полковник Попам, записал их данные и принял присягу у пятидесяти с чем-то, когда появился нарочный с приказом задержать церемонию.
Сионистская комиссия тоже получила письмо с уведомлением, что поскольку численность войск была достаточной, решение пересмотрено. Подобная часть сформирована не будет.
В тот же день Жаботинский был арестован[719].
В понедельник Главным штабом британской армии был выпущен приказ иерусалимским частям "арестовать всех иудеев". Грузовик легионеров отправился с оружием в Иерусалим с базы в Сарафанде без приказа. Последовали обыски по всему городу. Некоторые легионеры были пойманы, обезоружены и взяты под стражу.
Помещение Сионистской комиссии и квартира Вейцмана также подверглись обыскам. Позже в тот же день четверо британских офицеров произвели обыск в штабе центральной зоны Хаганы — в здании музея искусств Бецалель. Не нашли ни оружия, ни легионеров, в то время как единственный находившийся в здании легионер прятался в женском туалете. Но когда позднее на свой обычный обход прибыл Жаботинский, Гинзбург[720] предложил ввиду враждебных намерений англичан перевести пост на небольшое расстояние, в Раввакию — квартиру холостяков на первом этаже здания, где жили Жаботинские. Жаботинский согласился. На следующее утро карета хадасской "скорой помощи" помогла группе перебраться.
Это оказалось роковым шагом. Вечером в среду большая группа англичан под предводительством районного начальника военной полиции Янсена прибыла в Раввакию и провела три часа, обыскивая здание. Было обнаружено оружие: 3 ружья, 2 револьвера и 250 боевых патронов. Из 24 мужчин в здании было арестовано 19, а пятерых оставили присматривать за женщинами[721].
Один из офицеров провел 19 арестованных по ночным улицам в полицейский участок в Старом городе, с пристроенной к нему тюрьмой. Там они и уснули, впервые за три ночи, на каменном полу, под капли дождя, стекающие внутрь через незастекленное окно их камеры. На следующий день Жаботинский узнал об их аресте — как видно, после приостановления процедуры принятия присяги. Взяв с собой доктора Мордехая Элиаша, молодого юриста, сотрудничавшего с Сионистской комиссией, он отправился в участок опротестовать аресты. Хагана, заявил он властям в тюрьме, не была нелегальной организацией. Администрация знала о ее существовании и фактически санкционировала ее. Арестованные не совершили никакого преступления, им не было предъявлено обвинение в нарушении закона, за исключением того, что в доме, где они находились, найдено оружие. Он потребовал их немедленного освобождения. Если же администрация считает их виновными, он, как их руководитель, виновен тоже и подлежит аресту. Офицеры признали логику его аргументов и взяли его под арест. Его привели к изумленным девятнадцати соратникам. Там он предупредил их: если спросят, кто вы, отвечайте прямо — члены Хаганы. Если спросят, кто вас организовал, отвечайте: лейтенант Жаботинский. Все, что вы делали, было сделано с ведома и согласия военного губернатора полковника Сторрса.
Вскоре Жаботинского и остальных вызвали явиться к военному магистрату в здании, капитану-австралийцу. Поскольку не все арестованные владели английским, был вызван переводить чиновник-араб; но Жаботинский отказался отвечать на вопросы без еврейского переводчика. Остальные последовали его примеру. Магистрат сдался. Через 2–3 часа прибыл сержант из Еврейского легиона заменить переводчика-араба.
У чиновников была своя логика. Поскольку Жаботинского не было в здании, где было найдено оружие, его освободили. Что касается остальных, было сказано: если один из них возьмет на себя вину за оружие, остальных освободят. Гинзбург тогда предложил взять вину на себя, но его товарищи заявили, что виноваты одинаково.
Их вернули в камеру. Жаботинского освободили, но не надолго. Как видно, он отправился домой отдохнуть, в чем очень нуждался. Тем временем капитан Янсен прибыл в помещение Сионистской комиссии и там заявил, что в Раввакии ему было сказано, что три ружья и два револьвера принадлежат Сионистской комиссии. Так ли это?
Здесь стоит замедлить повествование. Наступил критический момент, имевший далеко идущие последствия.
В сложившейся ситуации, такой мрачной и уродливой, надлежало дать ответ непреклонно правдивый: оружие действительно принадлежало Сионистской комиссии. Этот хорошо известный властям факт не содержал ничего запретного.
Комиссия, посланная британским правительством, была возмущена поведением администрации так же, как и еврейская община, так же, как возмутился бы народ Великобритании, если бы ему стала известна правда. Речь шла о чиновниках, допустивших возмутительные события и демонстративно не предпринявших шагов по предотвращению их или подавлению. Они оставили евреев Старого города без защиты и помешали защите извне.
Оружие принадлежало комиссии.
Доктор Вейцман и его коллеги сожалели только, что администрация помешала его применению.
При такой позиции администрация не осмелилась бы арестовать Вейцмана — это можно утверждать с уверенностью. Его личное вмешательство, скорее всего, вызвало бы смятение заговорщиков. Несомненно, конфликт между Вейцманом и британскими властями немедленно привел бы к всеобщему негодованию в Великобритании и мог спровоцировать расследование поведения властей на протяжении предшествующих полутора лет.
Вейцман и его коллеги дали иной ответ.
Как показывал на суде над Жаботинским Янсен, ему было "дано понять лицами, контактировавшими с комиссией, что оружие принадлежало Хагане под командованием Жаботинского". Для Сторрса и его коллег это означало одно: Вейцман снова отмежевывался от Жаботинского. После того как Янсен отбыл с этим ответом, Жаботинского вызвали в здание комиссии и там, по его словам, заявили: "Ответственность несу только я; что я и сделал, с известными вам результатами"[722].
Результат не заставил себя ждать: Янсен возвратился в комиссию и сказал Жаботинскому:
— Я пришел выяснить, кто является командующим группами обороны в Иерусалиме.
— Я, — отвечал Жаботинский.
— У меня есть ордер на ваш арест.
Жаботинский спокойно ответил:
— Мне необходимо позаботиться о неотложных личных делах дома. Могу ли я явиться в ваш участок сегодня в два?
— Вы даете мне в этом слово чести?
— Да.
Перед Жаботинским стояла мучительная задача. Его старушка-мать и сестра наконец прибыли с охваченной погромом Украины, всего за три недели до описываемых событий и после двухлетнего напряженного ожидания. Несмотря на всю радость воссоединения, его мучила мысль об обстоятельствах, в которые их забросила судьба: от одних погромов в другие. Его собственная поминутная занятость в те дни — организация Хаганы и ежедневная работа в газете — оставляла для них мало времени. И теперь ему предстояло обрушить на мать неожиданное и необъяснимое: бремя его ареста.
Он решил ей не говорить. Анна и его сестра позаботятся о том, чтобы никто другой не принес ей эти известия. После ожидаемого им короткого отсутствия ему будет несложно посмеяться над своим арестом как странным инцидентом в мире, перевернутом вверх тормашками. Теперь же он сказал дома, что должен ненадолго уехать в Яффо. Анна собрала небольшой чемодан, и Жаботинский пунктуально прибыл в участок на встречу с капитаном Янсеном.
