Протопали рядом со мной, слышу, эльвийка говорит:
— Несите в подвал. Живо! У кого ключи от мертвецкой?
А тут я стою, и связка ключей в руках.
Она на меня глянула, приказала:
— За мной.
И мы пошли — впереди жандармы с ящиком, за ними эльвийка. И я — с ключами.
Глава 26
Мертвецкая у нас в конце коридора, за карцерами. Там обереги другие, не для живых — для покойников. Для мороза и чтобы мясо не портилось.
У двери уже наш начальник стоит, с ним полукровка Ксенориэль и надзиратель-орк. У орка такой же мундир без знаков различия, как у Ксенориэля. Орки для такой работы как раз подходят — им холод нипочём, а покойников они не боятся.
Открыли дверь, эльвийка с жандармами в мертвецкую вошла, за ней ящик втащили, на стол поставили. На соседнем столе уже замороженный труп лежит. Тело того самого студента, что в государя стрелял. Нас тогда вместе повязали, только я живой доехал, а студент концы отдал по дороге. И вот — лежит, весь в инее.
Эльвийка говорит:
— Господин подполковник, вы можете идти. Надзиратели могут остаться. Вы тоже останьтесь, капитан.
Это она мне.
Подполковник обиделся, но спорить не стал. Ушёл, стуча каблуками.
Жандарм взял монтировку и отковырнул крышку ящика. Я глянул. Ёшкин кот! Покойник. Ну да, а чего ты ожидал? Что в мертвецкую живого притащат?
Глянул ещё раз — свеженький. Кровь на груди, лицо помято. Похож на мужика, что вместе со студентом на государя покушался. Нашли всё-таки. И, видать, не своей смертью помер, бедолага…
Эльвийка подошла, встала над ящиком, кивнула.
— Хорошо. То, что нужно.
Тип в тёмном пальто снял шляпу, встал рядом. Блин, ещё один эльф. Шляпу снял, стало видно уши. Волосы белые, волнистые, длинные, как у девчонки. Лицо незнакомое. Сам гордый, как король.
— Посмотрите, брат, — говорит Эннариэль. — Что думаете?
И на замороженную тушку здешнего трупа, студента, показывает.
Гордый эльв на тушку глянул, губы скривил. Отвечает:
— Этот уже бесполезен.
— Жаль, — говорит Эннариэль. — Тогда займёмся вторым.
Открыла сумочку, достала кусок мела. Развернула платок, там свечи. Маленькие, цветные. Такие в торт втыкают, на день рожденья.
Подтянула рукава, взяла мел, и давай чертить на полу. Кругом обвела, какие-то загогулины добавила. Стрелки по сторонам света начертила. Ещё одну стрелку провела за край линии, на северо-запад. Покопалась в сумочке, достала маленькие чашки. Расставила их на острия стрелок.
В чашки воткнула цветные свечки. На каждую сторону света — разный.
Последним достала мешочек красного бархата. Вытряхнула из него несколько круглых камней размером с орех. Покопалась, выбрала один, по виду — из яшмы. Положила камушек на грудь покойнику.
— Готово. Начнём, брат. Вы! — приказала. — Капитан, Ксенориэль, встаньте на запад и восток!
Мы с полукровкой переглянулись. Ксенориэль двинул к западу, встал рядом со стрелкой, где чашка со свечой. Я тоже встал у стрелки, там, где восток.
Эннариэль и этот, незнакомый эльф, встали на юг и север, по разные стороны ящика, где лежал покойник. Протянули руки над телом, ладонями вниз.
— Ты! — это она орку. — Зажги свечи и встань на свободную стрелку!
Орк молча подошёл, запалил свечки и встал на северо-запад.
Эльвы наклонили головы над трупом, запели что-то. Непонятное. Как волки завыли, страшно так. Нет, не таких эльфов в кино показывают. Эти, здешние, красивее. А благородного в них ничего нет. Видимость одна.
В покойницкой как-то темнее стало. Жутко, аж дрожь пробирает.
Эльфы взялись за руки, запели очень быстро. Я увидел, как по черте из мела, по нарисованным стрелкам, огненная дорожка побежала.
Пламя до моих ног дошло, я вздрогнул — печать на спине как током дёрнуло. Огонь холодный, синий. Не греет — наоборот.
Огненная дорожка кругом обежала, свечки в чашках вдруг засветились ярко, как лампы.
Ксенориэль и орк-надзиратель застыли, глаза вытаращили. Как манекены, стоят, не двигаются. Зрачки только блестят синим.
От свечей перекинулись огненные дорожки до камня на груди покойника. Камень всосал весь свет, мигнул — над трупом появилась картинка. Ну, как в кино — голограмма называется. Это когда из приборчика свет идёт, и говорящая картинка появляется. На полу или на столе.
Вот и над телом кино стали показывать. Синее, прозрачное. Вроде того, что я смотрел, когда мне котик Талисман помогал. То, что раньше было, прошлое всякое.
Вижу, стол, рюмка на столе, чашки с чаем, бутерброды на тарелке. Рука хватает бутер, потом рюмку. Чав, чав, бутера нет. Рюмка бульк — пустая. Ага, это мы видим глазами покойника. Квартира какая-то. Перед глазами окошко, занавеска на окне, картинка в дешёвой рамке…
Вот какой-то чувак появляется напротив, тоже садится за стол. Отпивает чай из чашки. Открывает рот, говорит что-то, нам не слышно.
Один чувак встал, ушёл. Пришёл другой, тоже присел. Откусил бутер, налил чаю, выпил. Тоже что-то говорит. А лицо-то знакомое. Да это Ворсовский, арестант номер десять! Не зря покойничка сюда притащили, не зря… Жаль только, не слышно ничего. Рты открывают, а звука нет.
— Говори! — приказала эльфийка.
Орк-надзиратель, что на длинной стрелке поставлен, дёрнулся. Давай бормотать что-то.
— Яснее! — эльфийка ему.
Орк откашлялся, заговорил:
— Долго. Слишком долго. Как бы не пришли с обыском.
И голос не его. Наверно, этого покойника. Жуть прямо.
Чувак за столом что-то ответил. Рот разевает, слов не понять.
— Ксенориэль! — рявкнула эльфийка.
Ксенориэль пригляделся, прочитал по губам:
— Трудно… Очень… тяжело носить… Быстрее никак…
Орк хрипит чужим голосом:
— Можно взять меньше динамита.
Ксенориэль читает по губам:
— Нельзя. Будет… слабый… взрыв.
Орк:
— За квартирой слежка. Я чувствую. Надо менять место.
Ксенориэль:
— Лучше… нет… Мне… пора…
Ворсовский хлебнул чаю из чашки, встал, ушёл в сторону. Стол, стена с картиной повернулись — это покойник встал со стула. Показалась дверь, в дверь вошла девушка. Ворсовский пожал ей руку, она ему. Девушка подошла к покойнику. Мы увидели её лицо.
Ёлки-метёлки! Да это же Настасья! Дочка ректора Лобановского. Ничего себе сюрприз… А с виду такая милашка, ути-пути, любовь-морковь… Вот и верь после этого людям.
Орк:
— Что с амулетами? Готовы?
Настасья отвечает голосом Ксенориэля:
— Амулетов… мало… хватит… не всем.
Орк рычит:
— Мы не сможем! Без них близко не подобраться!
Настасья пожимает плечами:
— Потерпи… Очень… трудно… делать новые…
Орк:
— Что там трудного?
Настасья:
— Нужны… деньги… Много… денег.
Появился Ворсовский. Сунул бутер в рот, жуёт, что-то сказал. Ксенориэль не смог прочитать по губам.
Настасья ответила:
— Пока хватит. Инородам… нужна… пл… плац?..
Тут Ксенориэль поперхнулся.
Эльвийка на трупом тихо зарычала. Незнакомый эльв оскалил зубы. Видно, злятся на тупого Ксенориэля.
Орк:
— Когда начнём?
Настасья:
— День будет… назначен. Ждём… сигнала.
Тут она вздрогнула, обернулась. Кажется, покойник тоже обернулся. Мы увидели дверь. Ворсовский, что стоял у двери, вытащил из кармана револьвер. Покойник тоже — мы увидели револьвер в руке, прямо перед глазами.
Ворсовский обернулся к Настасье:
— Уходи!.. Быстрее…
Девушка исчезла. Ворсовский сунулся в дверь, пропал. Дверь придвинулась — покойник шагнул к выходу. Револьвер в руке, впереди мечутся какие-то тени. Револьвер дёрнулся, дым, всё закрутилось, ещё дым, всё мелькает.
Потом окно, забор, какие-то дворы, мелькают ноги… Темнота.
Голограмма погасла.
Свечи на полу дымят, тоже погасли. Ксенориэль и орк-надзиратель застыли, стоят манекенами. Глаза уже синим не светятся, потухли, как свечки.
Я глянул на покойника и чуть не заорал. Труп стал чернеть, сохнуть, как мумия. Зато камень на его груди заблестел, как драгоценный.
