Вышли мы из кабинета, Сурков глянул на меня, сам ухмыляется, как сытая акула.

— Ну что же, капитан, вот мы и вместе. Как в старые добрые времена.

Блин, ещё бы помнить, что там было. В эти старые добрые. Вон как улыбается, нехорошо так…

— Позвольте спросить, каковы будут мои новые обязанности? — спрашиваю.

— Если помните, Найдёнов… Надеюсь, память у вас имеется? Если помните, я сказал, что служу во второй экспедиции. Так что я, а теперь и вы, хе-хе… ловим убийц, заговорщиков, подлых инородов и подозрительных студентов. Всех, кто имеет наглость злоумышлять на его величество государя нашего, Дмитрия Александровича.

Коляска ждала нас на улице. Сурков приказал:

— В крепость.

Жандарм на козлах щёлкнул кнутом. Мы покатили к Петропавловской крепости.

Зубы застучали о кружку. Я глотнул воды, зубы заломило от холода. Вода ледяная, со вкусом железа. Хоть рекламу снимай: все ароматы тюремных застенков! Могильный холод, каменный мешок, неповторимый вкус воды из жестяной кружки! Приходите, и вы никогда нас не забудете!

Блин…

Будь проклят тот день, когда я попался на глаза этому уроду Суркову. Теперь-то я точно знаю, что такое вторая экспедиция.

Когда мы к Петропавловской крепости подъезжали, на секунду я подумал, что меня обратно в камеру запихнут. Что капитанский чин — это хитрость такая. Чтобы Найдёнов, то есть я, не очень брыкался.

Нет, в самом деле на службу ехали. Такая себе оказалась работёнка. Не успел в крепость зайти, Сурков меня сдал на руки местному жандармскому подполковнику. Начальнику особой следственной тюрьмы Трубецкого бастиона.

Сказал:

— Вот вам новый человек. Капитан Найдёнов жаждет послужить на благо отечества. Дайте ему такую возможность. Будет говорить, что устал — не обращайте внимания. Скромен не по годам. Дайте ему место, определите на довольствие. Пусть работает. Удачи, Дмитрий Александрович!

А сам сел в коляску и укатил обратно.

Подполковник, хмурый мужик с седыми усами, поглядел вслед надворному советнику. Дождался, пока коляска не прокатила через ворота. Потом сказал:

— Работать хотите, капитан Найдёнов? Будет вам работа.

***

Я отпустил кружку, она закачалась на цепочке. Здесь всё, что не приколочено, то привязано. Даже кружки.

Вернулся в комнату. Ну какую комнату — камеру. Комната она, потому что не в подвале. Стол есть, стул. Два стула. Стулья к полу привинчены, не оторвёшь. Узкое оконце под потолком, на окне частая решётка.

За столом сидит капитан Зубков. По другую сторону стола сидит арестант номер десять.

Молодой, возраст двадцать шесть лет, волосы короткие, русые, глаза впалые, светло-серые, нос прямой… тьфу. Я уже говорю, как по бумажке читаю. Ещё бы, который день разбираю чёртовы папки с делами.

— Так вы подумали, господин Ворсовский? — спросил капитан Зубков. И такой скучный вид сделал, как двоечник на уроке математики. — Время у вас было.

Арестант, то есть Ворсовский, он же номер десять, засмеялся. Недолго смеялся — закашлялся. Наклонился головой до коленок, кашляет, надрывается. Конечно, в камере у десятого холод, как в погребе. Я там был, видел. Я во всех камерах был, по долгу службы.

А что поделать — тут вам не курорт. Это крепость, она из камня. Так мне в первый же день сказали, и не поспоришь.

— По…ду…мал… — арестант прокашлялся. — Как не подумать…

— И что надумали? — спросил Зубков.

— Да вот думаю, если инородов в университет принимать будут, сколько из них в магистры выйдет? Как вам кажется, господин жандарм? Сколько зелёных ушастиков инженерами и врачами станут?

— Это всё, что вы надумали? — вежливо спросил Зубков.

— Нет, не всё. Ещё хорошо бы школы в селе устроить, народ просвещать. А то по-старинке живут, пеньку молятся, что такое машина, знать не знают…

— Выходит, ничего нового я от вас не услышал, — сказал Зубков. — Жаль. А я ждал, что вы о друзьях своих расскажете. О планах диверсий. Кто ещё в кружок ваш входит, кто бомбы собирает. Кто вам магические амулеты делает.

— Ждёшь? — спросил арестант. — Ну, жди. Авось дождёшься…

Зубков встал со стула, говорит мне:

— Я выйду покурю. Господин капитан, проследите.

Открыл портсигар, достал сигарету, сунул в рот. Арестант на сигарету глянул, жадно так. Видно, курить хочется, а нельзя. Не положено.

Зубков вышел. Конвойный унтер дождался, пока дверь хлопнет, врезал Ворсовскому по рёбрам. Быстро так, ловко. Раз, два. Потом ещё добавил. Арестант согнулся, захрипел, закашлялся. Сплюнул кровавой слюной на пол.

Вернулся Зубков. Сел за стол, снова открыл папку с бумагами. Спрашивает:

— Ну так что, господин Ворсовский? Вы хорошо подумали?

Тот ответил, сам хрипит, задыхается:

— Палач царский, гнида… Недолго вам осталось… Пошёл в…

Зубков спокойно так папку с бумагами закрыл. Приказал:

— Отведите господина Ворсовского в карцер. Пусть ещё подумает.

Конвойные подняли десятого со стула, повели из допросной.

Зубков сказал мне:

— Проследите, Дмитрий Александрович, чтобы он хорошенько подумал. С меня начальство не слезает уже третьи сутки.

Я кивнул и вышел вслед за конвоем.

Конвойные провели арестанта вниз по лестницам. Прошли мимо дверей, где камеры под номерами, спустились ещё ниже. Там, внизу, вообще мрак — сыро, от стен холодом несёт, как в могильном склепе.

Открыли карцер, Ворсовского туда закинули, как тряпку. Я вошёл, осмотрелся. Со мной конвоир зашёл, для охраны. Хотя какая там охрана — арестант еле на ногах держится. Вон, лёг, в калачик свернулся, давай дрожать.

Я взял у конвоира фонарь, поднял повыше, оглядел карцер — всё в порядке.

На потолке спрятан один оберег, на стенах тоже по одному. Выглядит как камень, да он и есть камень.

Решётка тоже заговорённая. Да её и так не выломать, каждый прут в палец толщиной, вделаны в камень намертво. Оконце узкое, не всякая кошка пролезет. К тому же выходит окошко не на улицу, а в коридор.

Проверил я обереги, все работают. Чего им не работать, их то и дело проверяют. Если один сломался, другой ставят. Здесь с этим строго.

Я сказал:

— Вызовите Ксенориэля. Почему не на месте?

— Дык, как всегда, ваше благородие, чаи гоняет! — отозвался конвойный. — Сей момент позовём!

Ксенориэль — надзиратель из инородов, за оберегами следит. А я — его начальник.

В каждой камере, в каждом коридоре установлены обереги. Это такие круглые камешки, вделаны в стены. Обычным взглядом незаметно. Потому инорода здесь и держат.

Я встал посреди карцера, стал ждать, пока Ксенориэль притащится сюда.

***

Пока ждал, вспомнил, как зашёл в камеру в первый раз. В первый раз увидел карцер. Вот вроде недавно совсем было, а кажется, времени прошло вагон.

Никто не знает, что я могу видеть все эти магические штучки. Обереги, амулеты, камни заговорённые. Нет, ясен день, в личном деле у меня много чего написано. Так и так, Дмитрий Найдёнов, рост, телосложение, волосы светлые, глаза светлые, бла-бла… Университет, выпускник школы полиции, бла-бла…. Произведён в капитаны, соответствует гражданскому чину коллежского секретаря.

А вот происхождения сей чувак — неясного. Найден на пороге сиротского приюта. С подозрением на примесь эльфийской крови. Так что поставлена была на тушку сего младенца магическая печать. На всякий случай.

Такой печатью всех полукровок клеймить полагается. Чтобы случайно колдовать не вздумали. Ибо нефиг.

Печать эта не даёт колдовать. Разве что самую малость. Так, по ерунде.

Так что если кто этим делом балуется, то потихоньку. Чтобы не узнали. Потому что законы на этот счёт жёсткие. Узнает кто, что ты магию использовал, конец тебе. В лучшем случае — тюрьма и ссылка.

Конечно, тут такие магические войны в прошлом веке шли, аж всю землю разворотили. Вот все и напуганы, до сих пор дрожат.

Даже в полиции нельзя магию применять. Следы там распутать, улики найти… Нет, и всё.