Опаньки… Я рубаху распахнул, там амулет мой, эльфийкой Иллариэль подаренный. Который нельзя снимать. Вообще никак и нигде.

— Ага! — каркнул чахоточный. — Попался!

— Снимайте оба, — говорит студент в серой шинели. — Такой порядок.

— Извините, — отвечаю, — не могу. Клятву дал. Хоть убейте.

— Это любой сказать может! — возмущается мой противник. — Я тоже так скажу!

Блин, ну что, деваться некуда.

— Ладно, — говорю, — можешь не снимать. Будем стреляться наудачу.

Тут все заорали, заспорили, положено — не положено.

Буфетчик постучал вилкой по графину, все затихли.

— Господа, — говорит он, — братья студенты. Ежели этот амулет от пули, так дайте им шпаги. На шпагах уже давно не дерутся, амулет от них навряд ли у кого есть. Вот и дело с концом.

Вот блин, у них и шпаги нашлись. Кто-то метнулся в чулан, притащил длинный свёрток — коврик персидский, перевязанный витым шнуром. Развернули коврик, а там шпаги. Тоже антиквариат, пылью покрытый.

Бросили жребий, раздали оружие. Я свою шпагу взял, покачал в руке. Солидная штука. Такой проткнёшь — мало не покажется.

Противник мой шпагу взял, крутанул в руке — все отскочили. Барышню едва по личику не задело.

— Подите на улицу, — крикнула, — братья студенты! На воздух!

— Ладно, — говорю, — мне всё равно.

Мне же главное — время потянуть. Полиции дождаться. Не то чтобы я боялся, просто резать людей по ерунде неохота, когда тут настоящие убийцы бегают.

Мой противник кивнул, типа — на воздух, так на воздух.

Вышли на улицу, уже темно, фонари вдоль набережной горят, а здесь такое себе освещение, из окошек. Студенты за нами толпой повалили, со всех сторон обступили, не вырвешься. Где же полиция?

Стыдная мыслишка вылезла — скорей бы полиция прибежала, да разняла нас. Я ведь холодняком не владею. Стрелять могу, а шпагой фехтовать вообще никак. И чего я к амулету этого чахоточного прицепился? Может, и ничего, повезло бы на пистолетах. Сказал же буфетчик — пятьдесят на пятьдесят, или промах, или насмерть…

А так — вот проткнёт этот чувак мне печёнку или того хуже, разворотит кишки, и всё — приплыли. Здесь медицина не то что там. Да и там навряд ли… На магию сейчас надежда плохая. Скорая помощь с сиреной и мигалкой не прикатит, маг с волшебной палочкой оттуда не выскочит. Вот главный эльв, господин Домикус, он бы смог. Так он же на меня злющий, аки чёрт. Ещё наоборот помереть в мучениях поможет, с него станется…

Дали сигнал — начали.

Мой чахоточный противник не промах оказался. Взялся за шпагу покрепче, ножку выставил в позицию, и давай в меня тыкать. Сразу видно — где-то насмотрелся. А может, и пару уроков взял в фехтовальном зале.

Кое-как я от него отмахнулся, раз, другой. Народ вокруг кричит, подбадривает. Противник прёт, как танк, злой, аж пар из ушей. Сразу видно — человек всерьёз собрался меня прикончить. Из мести за товарища.

Тут он меня по ноге чиркнул, быстро так. Вроде несильно, но ощущение — будто дубинкой ударили. Ах ты ж гад…

Я отпрыгнул, поскользнулся, крутанулся на каблуках, как балерун какой. Балет на льду, впервые на арене Димка Найдёнов — офицер полиции, спешите видеть. И такое меня зло взяло, не хуже этого чахоточного вскипел. А этот гад всё напрыгивает, так и норовит полоснуть по голове да по шее. Того гляди зарежет.

Перехватил я эфес поудобнее, с наскока тыкнул в противника. Тот отскочил, тоже поскользнулся. Ага! Так его. Откуда что взялось — в голове у меня ясность настала, в смысле, ничего лишнего, только приёмчики фехтовальные. Раз, два, укол, защита, выпад, уход, прыг-скок, на носок. Всё само собой стало получаться.

Шпаги зазвенели, из клинка выбило искры. В полутьме отлично смотрится, как бенгальский огонь. Противник мой отступать начал, но не сдаётся. Студенты вокруг расступились, идут вслед за нами.

Вот мы уже у набережной. Народу мало, вечер уже, разве что одинокие пролётки ход замедляют. Пассажиры высовываются, смотрят, но не вмешиваются. Как видно, такие дуэли между студентами обычное дело.

Смотрю — мой противник пыхтеть начал, в горле у него засипело, дышит тяжело. Понятно, здоровьишко у бедолаги подкачало, и дыхалка не та.

Мы к парапету выскочили, зрители немного отстали. Я говорю:

— Сдавайся, сейчас ведь свалишься!

— Нет! Прежде ты!.. — хрипит противник.

— Чего ты такой упёртый? — говорю, а сам клинок его отбросил своим клинком, подскочил и эфесом ему в голову залепил.

Маленько промахнулся, вскользь пришлось, но чахоточный зашатался. Стоит, на ногах покачивается, лицо как череп стало. Только пятна красные на щеках.

— Ты шпик! — сипит. — Шпик, жандарм проклятый… Вы наших братьев… в крепости повесили этой зимой. Витьку, Зину, Мастера… Швейцар только спасся. Я тебя за них на куски порежу!

— Швейцара убили в прошлом месяце, — отвечаю.

Блин, этот кадр много знает! Со Швейцаром знаком, и с погибшим студентом, что в государя стрелял, тоже. Похоже, это одна компания. Нельзя его шпагой тыкать. Надо живым брать. Хотя… если его повесят, я виноват буду. А они, народовольцы-то, поезд не взрывали, я почти уверен. И вообще — грязное это дело, народовольцев ловить, да отправлять на виселицу. Карьера карьерой, но не такой же ценой. Мне бы убийц и грабителей сажать, а не это вот всё.

— А-а, сволочь, — каркнул чахоточный. — Так и знал, у тебя руки в крови по локоть! — и снова на меня бросился, тычет шпагой со всей дури.

Да ёлки зелёные, я же не это имел в виду!

— Мне убийца нужен! — крикнул я, и шпагой его плашмя хлестнул — наискось. — Мне надо знать, зачем поезд взорвали!На Швейцара всю вину вешают, а мне точно знать надо!

Противник от моего удара покачнулся, опустил шпагу и навалился спиной на парапет. Клинок звякнул о камень.

Я подбежал к чахоточному, выдернул у него из руки оружие. Навалился, прижал спиной к парапету, рычу ему в лицо:

— Говори, что знаешь? С кем связаться? Кто диверсию готовил? У вас свой человек на путях?

Тот глаза вытаращил на кого-то сзади меня, крикнул:

— Беги, брат! Беги!

Дёрнулся, захрипел горлом, надрывно так, и закашлялся. Кашляет, надрывается, будто разрывает человека. Я его отпустил, так он сполз по стеночке, на коленки упал и согнулся — лицом в снег.

Кому он кричал? Обернулся я, вижу — из толпы человек выбирается. Лицо прячет в воротник, и боком, боком от нас. А народу много уже собралось, не протолкнёшься.

Выбрался человек из толпы, воротник поднял, и рванул со всей мочи.

Да это же инженер Краевский! Он, значит, не убежал никуда, а в кабаке отсиживался. Затаился, хитрец, знал, что не выдадут.

— Стой! — я бросил шпагу рядом с чахоточным. Тот кашлял и не мог остановиться. Снег вокруг него уже был весь в красных брызгах. — Помогите ему, вызовите доктора!

А сам бросился вдогонку за беглым инженером Краевским.

Инженер метнулся в сторону, я за ним, отрезал его от улицы. Он метнулся обратно к реке, я следом. Подогнал беглеца к парапету, он остановился. Повернулся ко мне, пальто распахнуто, сам дышит тяжело.

— Что вам от меня надо? — крикнул. — Почему вы меня преследуете?

Я отдышался малость, говорю:

— Вы задержаны, господин Краевский. По подозрению в убийстве.

Он отшатнулся, лицо белое:

— Я ничего не делал. Он уже был мёртвый.

— В полиции расскажете. Извозчик!

Инженер схватил меня за рукав:

— Послушайте, Найдёнов, или как вас там… Мне не поверят. Я сам себе не верю. Я пришёл, как сказано, увидел его — Джеймса. Я хватал его руками, мои руки, моя одежда в его крови… Я хотел его смерти, он негодяй… жулик. Не знаю, как так вышло, но я не хотел. Не убивал его.

— Так хотел или не хотел? — говорю. Странно это. Видно, что в отчаянии человек. — Извозчик!

— Не надо, не зовите полицию, — Краевский вцепился в меня обеими руками. — Я раньше в кружке состоял, в «Народном слове», меня там знают. Второй арест — конец карьере, конец всему. Я скажу вам… Знаю, это диверсия. Локомотив взорвали, кто — неясно. Но сверху велено — всё замять. Мне начальство велело… господин Лобановский лично, как друга, попросил… ради нашей школы. Алексей, сказал, признай наш недосмотр, и дело с концом. Это дело государственное. Рабочие всё одно при взрыве погибли, с них уже не спросят. А я не могу… когда этот подлец ещё издевается… Наши машины лучше!