— А зачем кольцо с бриллиантом у тебя на пальце? Для красоты надел? Или ты, гнида богатенькая, так развлекаешься от скуки? Наша кровь и борьба для тебя забава?

Я поднял руку, сделал знак — молчи. Огляделся. Шорох какой-то за печкой. Что-то живое, но не кошка.

Ворсовский от удивления замолчал. Я тихонько повернулся, а сам говорю громко:

— Как сказал принц Гамлет: Тут крысы? На пари — готово! (У. Шекспир, "Гамлет", пер. Б. Пастернака)

Цап! Моя рука метнулась, ухватила что-то живое.

Нет, это не кошка. Я вытянул из-за печки мелкого гоблина размером с хорошего мейнкуна. Гоблин вцепился мне зубами в рукав, как клещ.

Я обернулся к Ворсовскому, приложил палец к губам. Типа, молчи, говорить буду я. Тряхнул ушастика:

— Подслушиваешь, зелень мелкая?

Гоблин молча сжал зубы на моей руке. Хорошо, рукав прочный, сукно хорошее, английской шерсти. Фиг прокусишь.

— Отпусти её, — буркнул Ворсовский. — Это ребёнок.

Её? Блин, точно, на ушастике юбка. Сарафанчик из ситцевой занавески. Кофтёнка под ним облезлая, рукава в заплатках. Тьфу, девчонка.

Я тряхнул рукой, ушастик шлёпнулся на пол. То есть шлёпнулась.

— Она всё слышала, — говорю. — Что делать будем?

— Она ребёнок, — сказал Ворсовский. — А мне уже всё равно. Я не жилец. Пускай болтает.

— Эй, ты это брось, — вот же ёлки зелёные. Плохо дело. — Никто болтать не будет. Сейчас я…

Мелкая гоблинка пискнула и закрыла голову ручонками.

— Не надо! — рыкнул Ворсовский. Закашлялся от крика, сказал, а сам хрипит: — Чёрт с ней, всё равно уже!

Они что, думают, я её сейчас под плинтусом прикопаю? Я похож на убийцу?

Ушастик от страха трясётся, беглый арестант за грудь держится, кашляет:

— Плевать, что она слышала. Эта явка всё равно провалена. Раз меня сюда привезли, адрес у полиции в кармане. Можешь везти меня обратно или здесь закопать, я вам ничего не скажу.

Вот гадство. Не хотел этого, но придётся. Я легонько ткнул пальцем в лоб мелкой гоблинке. Сказал:

— Ты ничего не слышала. Ты спала. Потом проснулась и побежала помогать дедушке сторожу. Поняла?

Мелкая зелень кивнула. Мотнулись острые ушки.

— Да, господин, — пропищала. — Я ничего не слышала. Можно мне уйти?

— Иди.

Гоблинка опять кивнула. Метнулась к двери, обернулась, пискнула:

— Он не мой дедушка. Он господин смотритель!

Вжух-х-х — исчезла за дверью.

— Это что, магия? — прокашлял Ворсовский. — Что ты сделал?

— Что надо. Теперь слушай. Этот адрес известен полиции. Сторож — полицейский агент.

— Врёшь, сволочь! — Ворсовский подскочил на лавке. — Неправда!

— Правда. Думаешь, почему мы здесь? Мне велели тебя сюда отвезти. Сказать, что я свой, студент, полукровка, вам сочувствую…

Беглый арестант согнулся на лавке, обхватил голову руками. Пробормотал:

— Сволочь, предатель…

Понятно. Дедок-то — и нашим, и вашим оказался. Двойной агент. Вот почему Ворсовский переживает.

Беглый арестант покачался, покачался на лавке, глянул на меня, глаза дикие. Шепчет:

— От меня всё равно толку не будет. Оставь меня здесь, дождись, пока помру. Потом доложи: так, мол, и так, помер ваш арестант, ничего сказать не успел… Если есть в тебе хоть капля совести…

— Подожди помирать, — я порылся в кармане. Где они… А, вот. — Сейчас, сейчас… Погоди.

В кармане у меня горсть заговорённых камней лежала. Тех самых, что мне Иллариэль насыпала. Дорогие камни, сильные. На крови трёх девушек сделанные. Один из них Иллариэль потратила, чтобы нас спасти.

Я выбрал подходящий камушек, сжал в руке. Представил здорового Ворсовского. Не бледного, побитого, с помятым лицом, треснутыми рёбрами. Другого — крепкого мужика. Как на карточке в личном деле. Когда только поймали и в крепость привели.

Одной рукой камень сжал в ладони, другую ладонь — шмякнул на лоб Ворсовскому.

— Ты что делаешь?

— Заткнись.

Топаз в моей ладони превратился в ледышку. Ледышка тихо хрустнула. Меня будто толкнуло в руку.

Я посмотрел на Ворсовского. Он замер, как статуя. Лицо его прямо на глазах стало меняться. Из синюшного стало просто бледным. Потом тени под глазами пропали, разбитые, сухие губы зажили, щёки стали гладкими.

Беглый арестант открыл рот, хотел кашлянуть. Не кашлянул, поглядел на меня. Вид такой, будто инопланетян увидел.

Надо же, я ему и кашель прогнал. Димка Найдёнов — народный целитель. Обращайтесь.

— Ты… Ты меня вылечил? — тихо сказал Ворсовский.

— Ага, — хотел я пошутить, что он мне теперь миллион тугриков должен. Но не стал. Голова закружилась, меня повело. Пол, печка, беглый арестант — всё повернулось перед глазами. Я хотел ухватиться за что-нибудь. Руки схватили воздух. Я грохнулся на пол, лицом в грязный половичок.

Я держался за прутья клетки. Круглая такая клетка, верхушка как купол, стенки из прутьев. В такие сажают птиц. Клетка большая — высотой до потолка, а сами прутья стальные, в палец толщиной.

Прутья вдруг загудели, засветились, как лазерные мечи в кино. Руки обожгло. Я отскочил от решётки.

— Отсюда нельзя выйти, — сказали у меня за спиной. Я обернулся.

Вижу — на полу клетки сидит здоровенный кот. Чёрный такой, шерсть блестящая, синевой отливает. Аж искрится.

В лапах у кота дверной замок. Такими замками сараи закрывают. Или на перила моста вешают в день свадьбы. Висячий, с замочной скважиной и металлической дужкой сверху.

Кот замок этот крутит в лапах, когти скрежещут по металлу.

Прямо как кот-бегемот у Булгакова, только у того в лапах был примус.

— Ты кто? — спрашиваю. Вопрос глупый, просто я обалдел слегка.

— Сами не видишь? — кот фыркнул. Скребанул когтями по замку, аж искры полетели.

— Ты кот.

— Ага. А ты просто человек.

Кот глянул на меня, зрачки сверкнули синим. Талисман! Мой котик Талисман. Какой здоровый стал, с меня ростом.

— Узнал наконец, — пробурчал кот.

И тут же исчез. Расплылся чёрным облаком. Не успел я удивиться, на месте кота возник человек. Да это тот самый стряпчий! Мы у него в квартире прятались, когда за нами гонялась полиция во главе с местным мафиози — Рыбаком. Талисман в тело стряпчего и вселился тогда. Понятно… В кого он вселялся, тех я и вижу.

— Что смотришь? — спросил стряпчий. — Не знаю я, как мне выглядеть. У меня нет тела. Я не успел родиться.

Вот блин, правда. Иллариэль, его мать, погибла при магическом обряде. В лесу, на поляне, внутри магического круга. Её сын не успел родиться и вселился в первое попавшееся тело. В тельце маленького котика.

Кто-то мне ещё говорил, что так нельзя. Что это опасно…

Стряпчий достал откуда-то из-за спины корзинку. Вытащил из корзинки большого синего, с красной грудкой, попугая.

Попугай затрещал крыльями, щёлкнул клювом. Микки! Мой верный малец-гоблин. И он здесь.

Стряпчий схватил попугая за крылья, сунул обратно в корзину.

— Видишь? — говорит. — Мы все здесь заперты. Вместе с тобой.

— Это вы заперты, а я нет, — отвечаю. — Я свободен. Хожу куда вздумается.

Стряпчий засмеялся. В корзинке жалобно запищал попугай.

— У тебя есть ноги, но ты ходишь по кругу, брат. Пока цела печать, ты узник. Запертый внутри себя.

Я вцепился в прутья клетки. Нет. Это сон. Я сплю и вижу сон. Нет никакой клетки. Меня никто не запирал. Нигде.

Прутья вдруг раскалились добела. Ладони зашипели, как шашлык на углях. Запахло жареным.

Я заорал, стал отрывать руки от прутьев. Не получается… ладони прижарились, отрываются с мясом.

В клетку, между прутьями, вдруг пробежала мелкая собачонка. Есть такие — маленькие, почти лысые, с хвостом в виде прутика. На тонких дрожащих ножках.

Собака вбежала в клетку, поднялась на задние лапы и затявкала. Потом выбежала обратно, посмотрела на меня. Снова затявкала. Как будто зовёт за собой.