При этом институте имеются мастерские, а при мастерских что? Правильно, музей! О как.

Технический музей оказался на задворках учебного корпуса. Пришёл я — уже темно, погода самая мерзкая. Огляделся вокруг — нет никого. Темнота, двери в мастерские закрыты на висячий замок. Ветер, сырость, холодина. И ни души кругом, хоть караул кричи.

Хотел я пораньше прийти, чтобы первым быть, раньше англичанина, да задержали меня. Никак пораньше не получилось.

***

После представления князь Голицын устроил фуршет. Лакеи на подносах стали разносить шампанское и всякие вкусняшки. Дамы защебетали, гости принялись говорить о политике. Меня эльвийка Эннариэль под руку ухватила и потащила за государем — этикет соблюдать. Хотел руку вынуть — не пускает. Хватка у красавицы-эльвийки железная. Ну не драться же с ней… Пришлось мотаться с эльвийкой по залу, как привязанному.

Сделал с ней несколько кругов, спросил её:

— Часто у вас в государей стреляют?

Глянула она на меня недобрым глазом, не ответила. Снова спрашиваю:

— Как так вышло, уважаемая Эннариэль, что у вас убийца государев на месте преступления скончался? По недосмотру или от чрезмерного усердия?

Ох, она и разозлилась! Губы поджала, глаза сверкают, того гляди — укусит. А я ей:

— Почему второго убийцу никто не ловит? Я вам приметы сообщил, а вы не чешетесь…

— Ты меня учить вздумал, бастард? — отрезала, надменно так.

— У меня имя есть, — говорю.

А чего она, в самом дела, обзывается. Я же знаю, бастард — значит ублюдок. Обидное слово.

Наклонилась она ко мне, шипит:

— Нет у тебя имени, полукровка.

— Дмитрий моё имя.

— Это имя для людей. Скажи, как назвала тебя твоя мать. А потом уже говори, как мне работать!

Ну, здесь она меня подколола, чего уж там. Отвечаю:

— Меня зовут сын моей матери. А ты ей в подмётки не годишься.

Тут она меня с локотка своего стряхнула, прошипела что-то по эльфийски и поплыла прочь, как корабль под всеми парусами.

А я рванул инженера Краевского искать. Ведь прежде чем с Джеймсом Лоу беседы вести, надо компромата собрать побольше. Краевский грозился доказать, что вина в крушении поезда — не наша. Что не наши работники с инженерами виноваты, и что диверсия это была. Нечисто здесь что-то, а что именно — пока не понять. Вот я и прижму англичанина. Раскручу как следует, он мне всё, что знает, расскажет. А там посмотрим, кто виноват и что делать.

Но не вышло — только от эльфийки избавился, меня тут же поймала княгиня Голицына. Притащила с собой какую-то престарелую тётеньку, и прилипли они ко мне, как пластырь. Давай пытать — да кто я таков, да откуда взялся, кто моя матушка и много ли у меня душ. В смысле — крепостных. Про души тётка спросила. Видать, в маразме бабулька, крепостных-то уже нету, отменили.

— Я сирота, — говорю, — матушка меня оставила на воспитание чужим людям. Весь мой капитал в голове.

И по башке себя пальцем постучал.

Дамочки — ох, ах. Бабулька аж прослезилась. Говорит:

— С чего же ты живёшь, голубь?

— С диплома университетского живу, — отвечаю. — Ныне я офицер, работаю по сыскной части.

Пока они удивлялись, цапнул с подноса бокал с шампанским, пироженку в рот засунул и смылся.

Но недалеко ушёл: девчонки поймали. Двойняшки в белых платьишках, дочки князя Голицына. Ах, щебечут, бонжур-абажур, сделайте запись в альбом, очень просим!

И девчачий альбомчик мне под нос суют, весь в ленточках и цветочках.

Блин! Ну ясное дело, раньше ведь бложиков и всяких сетей со своими страничками не было. Где девчонкам с кавалерами общаться? Странички строго бумажные, пишут пером и чернилами. Стишки всякие на полстраницы, сердечки, цветочки-василёчки…

Как тут откажешь? Взял я альбом, присел с девчонками на козетку. Они мне перо подсунули, чернильницу — чернила красные, синие, зелёные, на выбор.

Сели с двух сторон, через плечо заглядывают, локонами щекочут. От одной розами пахнет, от другой ландышем.

За ними старая дева притащилась, стоит, как стражник. Обязанность такая — за девчонками следить, чтобы всё прилично было.

Ладно, взял я перо, в цветные чернила окунул, стишок вывел. Красиво, с завитушками:

«Наплывала тень… Догорал камин,Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль,Горько говоря про свою печаль:

«Я пробрался вглубь неизвестных стран,Восемьдесят дней шёл мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногдаСтранные вдали чьи-то города…» © Н. Гумилёв «У камина»

— Ох, ах, — щебечут, — какие прелестные строки! Как загадочно! Таинственно! Шарман! А кто поэт? Неужели вы сами?

Даже стражница, старая дева, придвинулась и давай вздыхать, томно так.

— Прошу прощения, — отвечаю, — поэт не я, разрешите откланяться. Дела!

И сбежал в гардероб.

Вот досада, не успел — инженера уже выставили вон. И след простыл. Лакей у входа только головой покачал, типа — ничего не знаю, стою, двери охраняю. А у меня даже мелкой монетки нет, чтобы на лапу дать за информацию. Вся моя одёжка вместе с деньгами и документами осталась во дворце, где меня во фрак новый засунули. В суете и обалдении после ареста я про деньги даже и не вспомнил.

Так что сказал лакею:

— Шубу подай, любезный. Извозчика, да поживее!

Шубу мне во дворце перед поездкой выдали, отняли у кого-то из придворных и на меня накинули. Даже не знаю, чья, но тёплая. На волчьем меху.

Подкатила пролётка, запрыгнул я в неё, велел извозчику трогать и покатил с ветерком на место встречи.

***

— Эй, господин Лоу! Вы здесь?

Нет ответа. Стоять холодно, ветер, сверху мокрый снег, снизу снежная каша. Толкнул я дверь, замок брякнул, и вдруг скрип раздался, пронзительный такой.

Гляди-ка, а дверца не заперта оказалась! Замок на дужке болтается, и только сейчас видно стало, что открыто. Типа, заходи, господин Найдёнов, коль не трус. Поговорим по душам…

Толкнул я дверь посильнее. Створка распахнулась, я вошёл.

Эх, жаль, фонарика нету! Свет из двери лёг на пол, дальше темнота. Мастерские с музеем оказались в цокольном этаже, это полуподвал такой, наполовину под уровнем тротуара. Окна решётками забраны, стёкла давно не мыты, ничего не разглядеть.

Вниз идёт короткая лестница, пять ступеней. Шагнул я вниз, иду по ступенькам, гулко так, эхо гуляет. Видно, не маленький музей.

Сошёл вниз, присмотрелся, глаза немного привыкли. Света мало, но кое-что разглядеть можно. По сторонам вдоль стен какие-то стенды стоят, за стеклом. Ещё кругом штуковины всякие, толком не понять, но похоже на токарные станки. Странное место выбрал для встречи Джеймс Лоу. Но кто его знает, может, у них в Англии так принято.

— Эй, господин Лоу! Я пришёл! Где вы?

Тишина, ветер свистит между стендами. Сквозняк, что ли? Заунывно так, будто собака подвывает. Дверь позади меня мотнулась на петлях и с грохотом захлопнулась. Стало совсем темно.

Пошарил я в карманах шубы, что-то брякнуло — спички! Отлично.

Коробок здоровый, сделан от души. И спички длинные такие. Не то, что у нас — фитюлька. Вытянул я спичку, чиркнул. Пф-ф-ф!

Огонёк вспыхнул, я поднял спичку и увидел впереди контур паровоза.

Покорёженный, вроде бы труба смята, и кажется, в боку чернеет дыра — человек пролезет. Неужто тот самый, что у нас на путях взорвался? Когда его успели привезти? Наверное, из столицы нашему начальству здорово накрутили хвост. Так припекло, что мухой долетели.

А сквознячок-то всё сильнее… Вон, брякнуло что-то. Кажется, рядом совсем.

Окно что ли открыто? Дзынь, бряк… Пошёл я вперёд, к паровозу поближе. Спичка как раз в это время догорела, обожгла пальцы. Что это?

За секунду то того, как погасла спичка, я увидел, как впереди метнулась чья-то тень. Затопали ноги, загремело и покатилось, судя по звуку, пустое ведро.

— Постойте, мистер Лоу! Это я, Дмитрий Найдёнов!