Это концентраторы. Сам не знаю, откуда такое слово в голове вылезло. Это вроде аккумулятора, только для душ. Бывают такие, типа камни душ, с которыми я в игрушках всякие предметы зачаровывал. Меч, дубинку, кирасу…
Пыль от тех, кого развеяли, я веником в угол смёл. А души инородов в камень утрамбовались.
Обереги на стенах точно такие же — круглые камни. Вот оно что. Теперь понятно, почему их мало, из-под полы продают. За каждым амулетом чья-то душа. Бр-р-р…
Наконец орки, гоблины и полуэльфы закончились. Эннариэль в кошель заглянула, встряхнула, камни так и брякнули. Говорит:
— Тяжёлый сегодня день. Осталось допросить как следует низшего из гостиницы, насчёт порошка… Что с вами, брат?
Смотрю, а гордый эльв что-то бледный стал, за грудь схватился. Озирается по сторонам, глаза мутные.
— Мне пора, — отвечает, — пора уходить. Тяжко здесь, холодно. Помоги, сестра…
Эннариэль подхватила эльва под локоть, вывела из камеры.
А я посмотрел наверх. По сторонам посмотрел. В этой камере всё точно так же, как у нас, в Трубецком бастионе. Обереги в стены и потолок вделаны. Знатные эльвы на такую мелочь внимания не обратили. А я заметил.
Так что, пока они гоблинов с орками потрошили, я тихонько оберегам мощность подкрутил.
Это легко, когда поймёшь, что делать. Наш-то надзиратель, полукровка Ксенориэль, от натуги пыхтит, старается. А я только глянул — камешек на потолке тут же вздохнул, и давай силы из всех, кто в камере, на себя тянуть. Вытягивать. Остальные камни, что в стены вделаны, тоже постарались. Тихо, незаметно, зато через час чужому эльву поплохело.
— Пойдёмте, брат, — Эннариэль подхватила чужака и повела на выход, в карету. — Я помогу.
Мне сказала:
— Капитан, отведите низшего в Трубецкой бастион. Мы с ним не закончили.
Ушли они, сели в карету и быстренько умчались. А инород Федька, то есть полукровка Афедиеэль, здесь остался. Как раз то, что мне и надо.
Глава 28
Приказы надо исполнять. Так что надели мы Федьке мешок на голову и повели в Трубецкой бастион.
Бедняга подумал, что мы его казнить ведём — ноги у него подогнулись, штаны намокли. Пришлось тащить волоком.
Привели его к нам, бросили в карцер. Я позвал надзирателя Ксенориэля, проверить обереги — как положено.
Ксенориэль пришёл, на Федьку глянул, такую морду сделал, описать нельзя. Поглядел на своего брата-инорода с презрением, разве что не плюнул. Подкрутил обереги и ушёл. Типа, даже мараться об этого неудачника не хочется.
Я один с Федькой в карцере остался.
Он на полу скорчился, на меня смотрит, глаза выпучил, трясётся весь. Боится.
— Ваше благородие, господин капитан, — бормочет, — коли уж убивать собрались, так не тяните. Сил нет уже смерти ждать!..
— Сначала мы поговорим, — я посмотрел на него сверху вниз. Жалкое зрелище.
— Я всё сказал господам! — взвизгнул полукровка. — До капельки!
— Теперь мне скажи. На этот раз всё.
Сказал я это, и понял — а ведь правда. Что-то полукровка утаил. Даже под страхом смерти эльвам открыть побоялся. А может, просто не успел. Вовремя я обереги на стенах подкрутил…
Наклонился я над ним, положил ладонь ему на голову. Сам не знаю, зачем. Само собой получилось. Шепнул:
— Знаешь, что бывает, если у полукровки душу выпить? От него только тело остаётся. Живой труп. Ходить будет, есть, пить, вкуса не чувствовать. Смотреть на свет через мутное стекло. Как кукла.
Полукровка на меня уставился, глаза белые стали от ужаса. Рот открывает, сказать ничего не может, один писк выходит.
— Что ты видел такое, — спрашиваю, — что даже господам не сказал? Говори.
Захрипел он, откашлялся, говорит:
— Это вы, господин капитан? Я вас сразу не признал! Простите, не хотел! Моя вина! Моя вина! Не хотел…
— Чего ты не хотел?
— Случайно, случайно вышло! Не гневайтесь, господин… Я ж ведь тогда ещё неладное почуял, когда увидел, что обереги на этаже мигают. Гости шумят, дерутся. Бывает такое… Пошёл глянуть, тихонько. Чтоб не заметили меня. Постояльцы страх как не любят, ежели прислуга увидит что. Гости ведь у нас важные, непростые. Кто с любовницей, кто с дружком. Надо незаметным быть…
Так это он что, про тот день говорит, когда мы с кузеном в гостинице куролесили? Когда подрались с ним, когда девушку мою зарезали?
— Ну?! Говори уже!
Полукровка заскулил:
— Поднялся я на этаж, тихонько прокрался. У меня это получается, никто не видит, не слышит, Афедиэль ходит легче воздуха… Способность такая. Слышу — господа одеваются. Господин офицер даму свою ждёт, сам весь красный, злой, на лице ссадина… Подрался, значит. Оберег на потолке в хлам, в труху превратился. Сунулся я дальше, к номеру, глянуть, что там. С меня же управляющий спросит, он за каждый оберег из жалованья вычитает, зверь такой. Жалованье копеечное, так он за каждый чих штраф берёт, изверг…
Полукровка всхлипнул. Шмыгнул жалостно, говорит:
— В номере девки продажные одевались, из дорогих. Я их знал, не первый раз ночуют. Та, которая певичка, с офицером пришла. Другая — зазноба господина Потапова, тоже девица известная. Слышу — ругаются. Глянул краем глаза, на столе порошок рассыпан, дорогой, пять рубликов щепотка. Золотой цветок называется. Одна кричит, мол, ты мой порошок украла! Ах ты дрянь! Сударику моему подсыпать хотела! Другая ей — мол, это ты, тварь, порошок подсыпала! И сама нюхаешь, и ему даёшь! Вот я всё кому надо расскажу!
Афедиэль голову в плечи втянул, бормочет, от меня отползти пытается:
— Не мог я помешать, не сумел… Только увидел, быстро всё случилось…
— Что, что случилось? — рычу.
— Одна девка из волос шпильку вытащила и в товарку свою ткнула. Прямо в грудь. Раз — и готово. Я помешать не успел. А тут господин Потапов стали в номер ломиться, кричать, мол, знаю, что ты здесь, изменщица!
Блин! Блин! Вот так новости. Вот это поворот. Так что получается — мою девчонку, танцовщицу, собственная подружка прикончила?
А полукровка бормочет:
— Не убивал господин Потапов, он только дверь выломал… В номер ворвался, тут его слуга господина офицера по голове и приголубил. Потапов упал, прямо на девицу, в крови испачкался. Бедняжка помирала уже, успела только до лестницы доползти, да вниз скатилась. Простите, господин! Я никому не сказал, что видел! У инорода и так жизнь тяжёлая, а ежели узнают, что убийство видел, совсем беда! Во всём виноват будешь, и не поверит никто…
Это он правду сказал. Я же сам слышал, как Сурков на полукровку Афедиэля вину свалил. Что тот обереги не починил, и потому всё случилось.
Вот же гадство какое. Понятно, почему кузен Кирилл со своей певичкой поскорей из гостиницы свалили. Чёрным ходом ушли. И меня бросили, хотя знали, что полиция придёт, разбираться будет… Ясен день, что кузену его девчонка дороже, чем какой-то Димка Найдёнов. Хотя странно это. Государь велел Кириллу за мной хвостом ходить, следить, чтобы не случилось чего. Он ведь, кузен, когда я в речке чуть не утоп, переживал очень. Что государь велел меня охранять, а он прошляпил… И вот опять. Как нарочно…
Полукровка Афедиэль увидел, что я задумался, на коленки встал:
— Господин, умоляю, пощадите! Я всё сказал. Возьмите меня под свою руку!
— В смысле, — говорю, — под свою руку?
Афедиэль плачет:
— Господа вернутся, в пыль, в прах развеют, душу в камень запрут… Не хочу в камне сидеть, страшно. Лучше уж вы… Вы благородный господин, лучше вам служить.
— Шутишь, что ли? — отвечаю. — Я сам под начальством хожу, а ты арестант. Какие уж тут слуги.
Полукровка головой мотает, шепчет:
— Сразу видно, вас человеком растили, молодой господин. Но я же вижу — вы из наших. Только скрываетесь.
Вот блин. У меня это на лице, что ли, написано? Говорю:
— Не могу я против высших эльвов пойти. Они тут главные, я для них такой же как ты, полукровка.
— Нет, не такой! — полукровка на коленках подполз ко мне, в глаза заглядывает, как собачонка. — Не такой! Вы просто не знаете… Вас никто не учил. Афедиэль видит, Афедиэль знает. Вы такой же, как они. Скажите, что я ваш, они ничего сделать не смогут. Побоятся.
