Странная собака, вся зелёная. Как будто её в краску окунули.

За спиной всё громче смеялся стряпчий.

Я сжал пальцы на раскалённых прутьях, ухватился покрепче и раздвинул их в стороны. Руки загорелись огнём. Больно! Я совсем чуточку сделал выход пошире — на большее у меня сил не хватило. Сунулся между прутьями, упёрся изо всех сил и выскочил из клетки. На решётке остались лоскуты горелой кожи с ладоней.

— А-а-а! — я дёрнулся и открыл глаза.

Что-то шкворчит и булькает. Пахнет жареным.

Лежу на лавке, накрытый лоскутным одеялом. Под головой смятая подушка. В трёх шагах от меня старик — смотритель кладбища — жарит яичницу.

Ох ты ж блин… Сон это. Просто сон.

Я поднял руки, посмотрел на ладони. Ничего, всё порядке. Думал, они обгорели до костей. Фух-х.

— Проснулись, ваше благородие? — спросил дедок. — Яичница готова. Садитесь.

— А где мой товарищ? — я подскочил на лавке.

Где мой беглый арестант?!

— Так ушёл ваш дружок. Сказал, вы спать будете, не велел будить. Сказал, скоро вернётся. За махоркой пошёл, покурить захотелось.

— Давно ушёл? — я подскочил с лавки. Молодец, офицер Найдёнов. Отличная работа! Проспал всё на свете.

— Да уж давненько, — старик поставил сковородку с яичницей на стол. — Это уж другая, давешнюю мы пожарили да съели. С дружками вашими.

Я огляделся. И полукровки Афедиэля нигде не видно.

— Инородец ваш тоже ушёл, — хмыкнул старик. — Грит, по делу. Дык какое там дело, убёг, ясен день. Уж больно морда хитрая у него, инородца. Сразу видать — жулик.

Вот ты ж блин блинский, едрёна вошь! И этот сбежал…

Я заставил себя успокоиться. Не дёргайся, Димка. Далеко наш Федька-Афедиэль не уйдёт. Он под моей рукой ходит, господином зовёт…

Ага, ещё скажи, что крепостные своих господ обожают. Вилами в брюхо не тычут, если что. Небось, как только почуял, что господин Найдёнов отрубился, так и свалил.

— Некогда мне яичницу есть, дедушка, — говорю. — Дела. Мою долю яичницы лучше ушастику своему отдай.

— Какому ушастику? — старик удивился. — Шавке моей, Жучке, что ль?

Он ткнул пальцем. Возле его ног крутилась маленькая собачонка. Тощая, облезлая, ушастая. Ножки тонкие, хвост прутиком. Увидела, что я на неё смотрю, тявкнула. Какой знакомый тявк…

Пригляделся я, понял — это же гоблинка мелкая в облезлом сарафане. Собачонкой прикинулась. А старичок-то и не знает…

— Так ты один живёшь? — говорю. А сам думаю — бежать надо, Ворсовского искать. Куда он мог пойти? Я из народовольцев только дочку ректора знаю, Настасью. Не факт, что беглый арестант к ней пойдёт.

— Один, ваше благородие. Бабка моя померла, сынок в солдатах служит. Собачонка вот приблудилась. Крыс ловит, мышей. Жрать не просит, так живёт. Может, чайку?

На столе уже шумел самовар. Ну да, мне только чаи распивать. Пока инороды с беглыми арестантами по городу бегают.

Хотел я старичку в лоб пальцем тыкнуть, чтобы он забыл о моём провале. Только руку поднял, меня насквозь прострелило. Печать на спине припекло, чуть не заорал от боли.

А сон-то мой непростой оказался! Вон, как спину печёт, будто раскалённую железку приложили, и жарят со всей дури.

Нет, никакой магии на сегодня. Походу, я перестарался, когда Ворсовского лечил.

Достал я из кармана монету, положил на стол.

— Это за чай. Собачонку я одолжу у тебя.

Дедок захихикал:

— Нешто с Жучкой след побёг искать, ваше благородие? Аль совсем плохи дела у жандармов?

Я не ответил. Выгнал дедка в сени, чтобы не мешал. Повозил рукой в печке, набрал немного сажи. Растёр по волосам. Прочесал пальцами. Нашарил на полке дедовы очки — старые, в круглой оправе, с толстыми стёклами. Нацепил на нос.

Погляделся на своё отражение в стекле.

Вот что горсточка сажи и старые очки с человеком делают! Был красавчик-блондин, стал типчик заумного вида в круглых очках. Волосы серые, торчат, глаза за стёклами — как у рыбы. Лепота, да и только. Ещё сюртук чёрный, застёгнут наглухо. Прямо работник похоронного бюро с мрачной мордой, а не капитан Найдёнов.

Отлично.

Я свистнул собачонке. Спросил:

— След можешь взять?

Жучка кивнула. Радостно тявкнула, закружилась на месте. Рада, что с собой беру.

— Тогда пошли.

Мы вышли за ограду. Было раннее утро. Кладбище тонуло в сером тумане. Редкие кусты и верхушки мраморных памятников торчали из тумана, как жертвы наводнения.

Жучка повертелась на месте, понюхала землю. Подняла голову, подвигала носом. Тявкнула и побежала вперёд. Я за ней.

Долго пришлось бежать. Хорошо я пролечил Ворсовского — на свою голову. Вон как рванул, марафонец. С поломанными рёбрами и тяжёлым кашлем он бы столько не прошёл, раньше упал. А тут видно, ещё петлял по дороге, как заяц. Понял — если дед двойной агент, то за сторожкой могут следить.

Ну, от собаки-то ему уйти не удалось. Жучка ни разу со следа не сбилась. Резво неслась, прямо гончая псина.

Так мы дошли до какого-то кабака. Там Жучка взбежала на крыльцо, потявкала. Сунулся я в дверь, меня развернули. Толстая тётка в переднике рявкнула от стойки:

— Собак нельзя! Куды кобеля тащишь!

Блин. Я вышел, говорю Жучке:

— Человеком стать можешь?

Она поскулила, почесала за ухом, мотнула ушами.

Раз — и обернулась маленькой девчонкой. Человеческим ребёнком. Всё в том же жалком сарафане и драной кофте.

Поправила косичку, пропищала:

— Быстрее, господин. Я так долго не смогу. Совсем немножко — и всё.

Ладно, куда деваться. Зашёл в кабак, там народу много сидит, и все извозчики. С утра чаем греются. За стойкой тётка стаканы протирает. Здоровенный самовар шумит, кипятится.

Я гоблинку на руки взял, чтоб быстрее. Огляделся. Девчонка пальчиком показала — туда!

За стойкой дверь, там половой — парнишка в фартуке — суетится, туда-сюда шмыгает.

Тётка отвернулась, я проскочил в дверь. Половой рот открыл, я ему показал монету. Парнишка рот закрыл.

Жучка дальше пальцем тычет.

В задней комнате мужичок с бабкой вещи перебирают. Смотрю, там и рубаха знакомая, что на беглом арестанте была. Ага!

Ветошники, одно старьё берут, другое дают…

Я показал мужичку и бабке серебряный рубль. Хорошие деньги по здешнему курсу, между прочим. Говорю:

— Куда человек пошёл, что вам эту рубаху продал?

Неправильный вопрос оказался. Бабка взвизгнула, мужичок шустро вытащил из-под лавки дубинку.

— Иди-ка добром отсюда, мил человек. Проваливай!

На бабкин визг вышибала заскочил — здоровый рябой мужик. Лицо дебила, но росту на две головы выше меня.

Я бросил Жучку на лавку, дубинку у мужичка отнял, самого ткнул пальцами под дых. Мужичок сполз по стенке, притих. А я с оборота вышибале дубинкой тыкнул в глаз. Вышибала только моргнул, хоть бы что ему, амбалу здоровому. Да там глаза-то — как две пуговицы. Тычь не тычь…

Он кулачищем махнул, я едва увернулся. Комнатушка тесная, деваться некуда. Хотел под рукой у вышибалы проскочить — не успел. Амбал быстрый оказался, а по виду не скажешь. Одним прыжком загнал в угол, припёр к стенке. Сдавил ручищами — не вздохнуть. У меня аж в глазах потемнело. Блин, думаю, вот тебе и конец, так глупо…

Влепил амбалу открытыми ладонями по ушам. С унтером этот фокус прошёл… Вышибала морду моментально отвернул, а я промахнулся. Рука, где был перстень с бриллиантом, впечаталась амбалу в переносицу. Там, где обычно рисуют третий глаз. Не сработал приёмчик. Ну всё, конец…

Вышибала вдруг застыл, выпучил глаза-пуговицы. Отпустил меня, стоит, моргает. Рот приоткрыл, губы развесил. И на меня глянул уже по-другому. Улыбнулся, забормотал:

— Батюшка, отец родной, рад… рады… угощайся… чем можем…

Ничего себе его повело от моего шлепка. За кого он меня принял?

Смотрю, на лбу у вышибалы отпечаток моего перстня краснотой наливается. А это я кольцо накануне камнем внутрь повернул. Чтобы не светить бриллиантом. Вот вышибале камнем в лоб и прилетело. А камень-то не простой, заговорённый. Ещё лорд Гамильтон сказал — сильный талисман. Значит, правда.