***

Матушка, вдова ректора, оказалась симпатичная дама, пышная, как булочка. Правда, вся припухшая от слёз.

Настасья меня представила, дама протянула руку:

— Ах, Дмитрий Александрович, как мило с вашей стороны поддержать нашу семью в тяжёлый час!

Статс-дама, а теперь вдова, лежит на диванчике — или это козетка, кто их разберёт? Кушетка ширмами отгорожена, ширмы шёлковые, птицами и цветами расписаны. На столике рядом с кушеткой флакончики всякие, пузырьки. Пахнет лекарством.

Ещё на груди у вдовы, под платьем, я заметил огонёк. Талисман от нервов. Нацепит такое дама на себя, и ей спокойно, и всем хорошо. Удобная штука.

— Как вас пропустили? — спрашивает дама. — Сюда не каждого пускают. Здесь личные покои великой княгини.

— Матушка, — говорит Настасья, — Дмитрий Александрович только перстень свой показал, его и пропустили. Чудно, правда?

Матушка на перстень мой взглянула, покраснела вся. На диване сразу привстала, юбки разгладила.

— Откуда это у вас? — спрашивает. Сама волнуется.

— Это мой перстень, — говорю. — Государь лично с руки снял, мне вручил.

— Ах! — маменька глаза закатила, за грудь схватилась. — Дочь, подай флакон!

Понюхала из флакончика, отдышалась, спрашивает:

— Так вас Дмитрием Александровичем зовут? Прошу простить великодушно, кем вы его величеству государю приходитесь?

Вот настырная дама. У неё муж только что помер, а она моей роднёй интересуется.

— Я государю внебрачный сын, — говорю. — Так получилось.

— А матушка ваша?..

Тьфу, и матушку ей подавай. Не зря ректор Лобановский руки на себя наложил.

— Матушка моя была госпожа Иллариэль.

Тут уже они обе чуть в обморок не упали. Настасья на меня уставилась, моргает. Да, отжёг ты, Димка. Дамы сами падают и в штабеля укладываются.

Вот что значит быть царским сынком — для тех, кто понимает.

Мамаша спрашивает:

— Вы, должно быть, знакомы с семьёй графа Бобруйского? Сынок покойного графа — жених Настасьи.

— Да, — отвечаю, — имел счастье быть знакомым.

Ну, и не соврал даже. Видал я этого графа, и живым видал, в мундире и орденах, и мёртвым. На кусочки порванным после взрыва. — Слышал, у вашего мужа с графом Бобруйским были дела?

— Ах, — отвечает дама, — дела. Бедный муж, он так заботился о семье, всё желал нам достатка. Как будто в этом счастье!

Дама всхлипнула, вытянула из-под платья конверт.

— Вот, даже накануне… накануне трагедии прислал мне письмо. Там какие-то заметки, что-то о графе… я не вникала. Вы же понимаете…

Я взял конверт. Пальцы кольнуло, будто электричеством. Так, так, интересно…

Не успел я конверт разглядеть, затопали ноги, дверь в комнату распахнулась. Ширму в сторону отодвинули.

Вошёл лакей. Важный, как генерал. За ним вплыли, как утки по гладкой воде, статс-дамы. Встали вокруг, руки на животе сложили, замерли. Вошла высокая, важная дама — великая княгиня.

Вдова выпрямилась на диване, хотела встать, но пошатнулась.

— Сидите, милочка, не вставайте! — голос знакомый.

Да это Елизавета Алексеевна, племянница государя! А я сразу и не узнал. Причёску, что ли, сменила? Выходит, это её дворец? Это она великая княгиня, и статс-дама тоже её?

С прошлого раза, как я её видел, она ещё красивее стала. Вошла, как королева красоты на подиум. Статс-дама встать хотела с дивана, она удержала.

Настасья поднялась, присела, как это дамы делают, поклон у них такой.

— Ваше высочество…

Елизавета Алексеевна подошла ближе, на меня посмотрела. Ух, какие глаза… Как у русалки. Платье на ней не такое, как на приёме у английского посла, попроще, декольте нету. Но всё равно шикарная девушка.

Она руку протянула, говорит:

— Дмитрий Александрович? Какой сюрприз. Почему не заходите по-дружески, на чай? Или вы меня игнорируете?

А я молчу, сказать ничего не могу. Будто язык проглотил. Руку ей поцеловал, стою, как дурак.

Она улыбается, зубки белые, на щеках ямочки. Ух, блин…

— Как хорошо, что вы зашли, сегодня у меня как раз раут. Будут все мои друзья, отказы не принимаются!

Я молча кивнул. Отказать такой девушке, княгиня она там или не княгиня… Даже безногий бы пошёл.

— Истинно говорю вам, через сотню лет люди будут гулять по Венере!

— Эка вы загнули, батенька, по Венере. Люди будут порхать между звёзд, как ангелы!

— Да вы атеист, любезный!

— Никак нет, голый расчёт.

— Докажите!

— Извольте!

Четыре мужика столкнулись лбами над столом. Схватили кто мелок, кто уголька кусок, и давай каракули с формулами царапать — прямо на скатерти. Все бокалы со стола посшибали. Канапе с красной рыбой на тарелках обкусанные лежат, засыхают. А учёным хоть бы что, у них люди между звёзд летают. Пока что по скатерти.

— Это наши футуристы, — сказала великая княгиня.

— Футуристы? — спрашиваю. Странно, вроде слово знакомое. В нашем мире так художников называли.

— Они забавные, видят будущее не как все, — отвечает великая княгиня. — Идёмте, вы ещё не всех видели. Я хочу показать каждый салон!

Салоны — это она так комнаты называет. Каждая комната с высоким окном, креслами, кушетками, столиками. Там гости сидят, общаются, лакеи закуски, вина всякие разносят.

В каждой комнате гости разные. По интересам. Сквозь комнаты тянется коридор с красной ковровой дорожкой. И мы по этой дорожке идём. Я и Елизавета Алексеевна. Зашли к учёным, посмотрели. Ну, учёные эти хозяйке поклонились, и давай дальше на скатерти и салфетках малевать.

Она их спрашивает:

— Так что, господа, скоро ли мы долетим до Альфы Центавра?

Один из учёных, мужичок с потной лысиной, на неё глянул через очки, сказал:

— Не раньше, чем гоблин станет профессором.

Все зафыркали, великая княгиня улыбнулась. Меня спрашивает:

— Как думаете, Дмитрий, будут люди ходить по Венере?

— Вряд ли, — говорю. — Там ходить неудобно. Вот по Марсу — наверняка.

— Докажите, молодой человек! — лысый фыркает. — Венера — прекрасная планета для колонизации!

И кусок мела мне тянет. Типа — давай, рисуй свои доказательства.

— А вы слетайте, сами увидите, — отвечаю. — Чего зря спорить?

Великая княгиня сказала:

— Да вы скептик, Дмитрий! Идёмте, идёмте, не будем мешать.

Пошли мы дальше.

Дальше дамы и девицы картинки рисуют. Кругом мольберты стоят, кисти пучками повсюду, краски навалом, карандаши всякие, мелки цветные. Дамы и девицы перед мольбертами, сами в фартуках, на волосах — береты.

Перед дамами натура всякая, у кого вазы с цветами, у кого дохлые зайцы с фруктами. А у некоторых натурщики живые. Мужики, одной тряпочкой прикрытые. А некоторые и нет — в чём мать родила.

И дамам хоть бы что, стоят у мольбертов, рисуют.

— Это наши эмансипе, — говорит великая княгиня. — Здесь у них урок художества. Дальше — кружок поэтов. Пойдёмте, не будем их смущать.

Ага, смутишь их. Дамы нас увидели, обрадовались. Одна стала меня звать в натурщики.

— Ах, какая прекрасная фактура! — говорит. — Молодой человек, не хотите ли попозировать?

Другая тоже приглашает, уже и кушеточку подвинула — только ложись. А одёжку на стульчик, вот сюда, не смущайтесь…

Елизавета Алексеевна усмехается, все улыбаются, как крокодилы.

— Прошу прощения, — отвечаю, — не имею времени. Разве что в личной беседе договоримся. В другой раз!

Еле вырвался. Что я им — манекен, что ли? Чуть не бегом в комнату с поэтами влетел.

Там стишки читают. Один на тумбе стоит, декламирует. Остальные кружком собрались, слушают.

Мы остановились, тоже послушали.

Ну такое. Я в этом деле не очень, может, модно так. Только не понял ничего.

Поэт слез с тумбочки, ему похлопали. Другой забрался. Этот руками размахивать стал, про любовь кричит, аж надрывается. И как у него горло не охрипнет?

Этому больше хлопали, браво, кричат, бис!

Ну точно — модно.