Инженер руки мне сжал, трясёт со всей дури, глаза горят, прямо маньяк натуральный. Видно, прижало его, аж сил нет.

Вот так дела! Всё страньше и страньше.

— Послушайте, господин Краевский, — говорю, а сам незаметно пытаюсь его руки перехватить. Чтобы не убежал. — Никто вас не уволит. Я поручусь за вас. Я теперь важное лицо при государе. Не бойтесь…

На секунду он поверил, в глазах показалась надежда.

— Тогда отпустите, — сказал хрипло, — скажите в участке, что ошиблись. Что не узнали убийцу. Я уйду и всё.

— Простите, не могу.

Ну да, конечно, отпусти его. Мне и так не верит никто без детектора лжи, то есть эльфийки Эннариэль. И что я скажу? Был преступник, но я его отпустил, потому что он честный человек? Плакал, домой просился? Ищи дурака.

Инженер дёрнулся — я удержал.

— Иуда! — каркнул он. — Ты такой же, как все! Продажная шкура.

Вцепился в меня, как клещ, оскалил зубы, оттолкнулся обеими ногами и кувыркнулся через парапет. Прямо в реку.

Я попытался зацепиться, но скользкий, обледенелый камень выдернулся из-под ног. Мы вместе ухнули вниз.

Удар, страшный треск и хруст. Сломался лёд. Хлынула вода, и сразу — жуткий холод. Я забарахтался, стало тяжело, очень тяжело. Шуба, одежда, ботинки как гири, тянут вниз. И самая тяжёлая гиря — инженер Краевский. Вцепился мне в руку, не отпускает. Тянет на дно.

Свободной рукой хватаюсь за край льда — он ломается. Знаю, чтобы выбраться, надо лечь плашмя на лёд, раскинуть руки и тихонько отползать от края полыньи. Как в инструкциях по спасению утопающих написано. Чёрт, не могу. Какой там край! Дышать не могу, рёбра сдавило, как клещами.

В глазах темно, только молотки в голове грохочут — бам! Бам! Бам! Холод жжёт огнём.

Всё, не могу больше… Сейчас вода зальёт горло, хлынет в лёгкие… и конец.

Тут что-то вспыхнуло, как будто внутри зажглось маленькое солнце. Прямо между ключиц, где талисман, подаренный эльфийкой.

Чёрная вода осветилась, я увидел через сжатые веки извилистое, всё в бороздах и рытвинах, речное дно. Из мохнатого ила торчат обломки брёвен, какие-то камни, скалит зубы человеческий череп… Вот ещё один, лошадиный…

Подо мной болтается светящийся человечек — прицепился к руке, дрыгает ногами. Свет его красный, злой. В самой середине человека пульсирует огненный комок, как сердце, светит зелёной злой тоской.

«Отпусти!» — гремит голос прямо в голове. «Отпусти!»

Кто это крикнул? Тот, что тянет меня на дно, к скелетам? Или это я кричу?

«Разожми руку!» — грянул голос.

Зелёное сердце внутри человека сжалось и лопнуло. Смешалось с красным, накатилось жгучей волной. Амулет у меня на шее жадно впитал эту волну и засиял невыносимо — золотым и синим.

Меня припекло так, что кажется вода вокруг вскипела, превратилась в кипяток. От талисмана по телу растеклась кипящая лава. Судорога отпустила, я разжал руку — пальцы инженера легко выпали из моих. Погасшее тело стало опускаться вниз.

Я забарахтался, забил руками по воде, выскочил на поверхность. Изнутри всё ещё жгло раскалённое солнце.

Рывок, руки раскинуть, плашмя на лёд, ползти, ползти…

Ползу, страшно медленно, позади хрустит и трескается лёд. Шуба тянет назад, я извиваюсь, она кое-как отцепляется. Выбираюсь из неё, как змея из старой кожи. Стало легче.

Кто-кричит, или мне кажется? В ушах шумит, шуршит лёд.

— Вот он! — крикнули надо мной. — Тащи! Давай верёвку!

Солнце внутри стало бледнеть и вдруг погасло, как выключили. Сразу стало холодно, мокро и страшно.

Что-то обхватило, стянуло, потом дёрнуло. Я вцепился в верёвку, кажется, пальцы хрустнули, как сосульки.

— Тяни!

Меня проволокло по льду. Голова стукнулась о камень.

— Дмитрий Александрович, вы живы? Дмитрий Александрович!

Знакомый голос, только не могу вспомнить, чей. Захотел что-то сказать, но не смог. Нет у меня ни рта, ни горла — не чувствую.

Потом рвануло, перевернуло, в глаза ударил свет, и внутрь пролился жидкий огонь. Вот оно, горло!

Это что, черти меня жарят в аду, заливают в глотку расплавленное золото?

— Кха… Кха… Твоюждивизию!

— О, живой! — обрадовался кто-то. — Поднимай!

Земля качнулась и ушла вниз.

***

Коляску качало на поворотах. Извозчик ухал и щёлкал кнутом. Народ разбегался в стороны. Мы мчали в клуб.

— Повезло, — мой кузен Кирилл протянул фляжку. — Пей. Счастье, что я рядом оказался. Сейчас бы раков кормил на дне.

Его личный слуга неторопливо сматывал тонкую верёвку. Верёвка блестела от намёрзшего льда. Мне сперва показалось, что она светится. Я моргнул, свечение пропало. Слуга смотал верёвку в плотный жгут и сунул в поясной кошель.

Я присосался к фляжке. Отдышался, сказал:

— Ага. Раки там как раз зимуют.

Кирилл фыркнул и давай ржать, как конь. Потом уже спокойно сказал:

— Сейчас в тепло, разотрём, ещё чаю горячего — и будешь как новенький. Считай, сегодня второй раз родился.

Я хотел ляпнуть — не второй, третий! Хорошо, успел заткнуться. Второй раз ведь был, когда я тут, в этом мире, очутился. На поляне рядом с телом эльфийки, возле ритуального круга.

Подкатили к дому, там клуб, называется «Джентльмен». Домина большой, прямо дворец, с колоннами, статуями и лепными завитушками под высокой крышей.

В клубе собирались всякие аристократы и оригиналы. Так что никто не удивился, когда из коляски вывалились два чувака — один красавчик-офицер, другой — весь синюшный, в одном ковре на голое тело.

Коврик отодрали от сиденья, а сверху Кирилл набросил свой полушубок. Так что я стал похож на царицу Клеопатру, когда её к Юлию Цезарю в дом заносили. Потихоньку, для близкого знакомства.

Мокрую одёжку, что на мне ещё оставалась, бросили кучей на пороге.

Распахнулась тяжёлая дверь, мы вошли. Важный слуга при входе — если не знать, примешь за члена клуба — принял полушубок и мокрый ковёр. Даже глазом не моргнул.

— Василий, кто сегодня? — коротко спросил Кирилл.

— Как обычно, — ответил слуга, — его сиятельство, уже играют, с ним господин управляющий и два джентльмена из банка. Ещё несколько господ в курительной комнате.

— Отлично. Василий, нам сухих полотенец побольше, чаю горячего и к нему… сам знаешь. Да поживее. Видишь — мой кузен искупался.

Слуга молча, коротко кивнул, и удалился с полушубком и ковриком.

Кирилл потащил меня наверх. В первом зале, большом, с высоким потолком и огромными окнами, за одним из квадратных столов сидели какие-то старички. Так тихо, что я их сразу не заметил. Раскидывали картишки. Даже не раскидывали — перетаскивали по столу. Прямо как ленивцы на дереве — медленно и со вкусом.

Кирилл мне осмотреться не дал, потащил дальше.

— Давай, давай, шевели ногами, подохнешь от чахотки, с меня дядюшка шкуру спустит…

Старички на нас даже не взглянули, только лакей возле столика с закусками замер, вытянулся, и голову нам вслед повернул, как сова.

Мы пробежали через зал, потом через другой — с картинами и бильярдом, и кузен втолкнул меня в комнату, где стояли диваны. Большие такие, солидные диваны, возле каждого — курительный столик со всякими прибамбасами. Кажется, на парочке из них сидели джентльмены и курили трубки.

Я свалился на диван и задрожал. Только сейчас до меня дошло, что я едва не помер. Чуть не утонул в ледяной воде. Что сейчас мог бы не на диване сидеть, а утопать в вонючем липком иле, среди скелетов и всякого гнилья.

Рысцой прибежали два лакея. Один принялся меня растирать, другой принёс горячий чай. Вместе с чаем на столик возле дивана поставили набор пузатых графинов, горку со всякой едой и разные вазочки.

— Ноги, ноги разотри покрепче! — командовал Кирилл. — Да в чай побольше лей, какой чай без настойки!

Лакей, гад, и рад стараться, давай мне шкуру сдирать полотенцем. Из наждачки они у них, что ли?

Влили в меня горячего чаю огромную чашку, по вкусу — жидкая полынь. Но сразу тепло стало, и дрожь прошла.