Жан встал, и на плохо гнущихся от страха ногах медленно пошел в сторону начинающегося скандала.

- Да что ты, сударь? - закудахтал вдруг рядом с Ги и его грозным пленителем Лаэр. - Какое отравление? Что за глупости? Это же просто… Ну, господину нашему, на завтра. Велено набрать ему вина для опохмелки, чтобы утром голова не болела… Тут ведь альдонское. Самое то от утренней головной боли после славного пира. И ты бы, господин, ради завтрашнего утра велел своим слугам набрать такого вина в бурдюк! Ведь вино это к утру всё равно выпьют, и нечего будет утром употребить…

- Ты, поди, не господину, а себе на опохмелку набираешь, холоп. Может, таким как ты голодранцам и нечем будет с утра горло смочить, но красть королевского вина я не позволю! - возмущённо прорычал рыцарь, взмахнув сжимающей кубок правой рукой. - А ну выливай обратно всё то, что ты себе в бурдюк нацедил! Господин твой, поди, и так найдёт, чем похмелиться, а ты, пёс, знай своё место. Не для тебя король выставил угощение, а для благородных господ. А ты, получается, воруешь у них?

- Да это он не себе, господину… - продолжал, размахивая руками Лаэр.

- Что же, твой господин, собака, велел черпать тебе вино бурдюком? Черпай кубком как все. Можешь пить — пей. Не можешь, оставь, другим, кто ещё может. Ишь, какие пройдохи! Все с кубками, а они — с бурдюком к бочке встали. Ну-ка выливай всё, что набрал, обратно, подлец!

Ги тут же, не споря, принялся выливать содержимое бурдюка в полную меньше чем на треть бочку.

- Вот! Так! Всё выливай, до капельки. А теперь пошёл вон! Коли хочешь вина, приходи к бочке с кубком. Тогда тебе никто и слова не скажет. Хочешь, господину своему неси, хочешь сам пей, коли господин позволяет тебе напиваться… - разглагольствовал самодеятельный блюститель порядка, продолжая размахивать сжимающей кубок рукой.

Ги и Лаэр, виновато кланяясь, попятились и скрылись в темноте. Другие заметившие инцидент зрители довольно закивали. Многие из них потянулись к бочонку со своими кубками.

Жан ещё некоторое время стоял невдалеке, сжимая в руках пустой кубок и наблюдая, не заметит ли кто, что альдонское в бочке стало существенно крепче. Кажется, не заметили.

«Неужели получилось? А я уж думал всё — пропали наши головы!»

- Ну Нильфи, куда ты снова? Пойдём уже спать. Завтра бои, а ты, вон, еле идёшь… А ещё говорил мне…

- Цыц, мелкота! - отрезал Арнильф, встрепенувшись и по-орлиному оглядев продолжающийся тут и там кутёж самых стойких. Однако потом он вздохнул, досадливо тряхнул головой продолжил движение прочь от королевского стола, опираясь одной рукой на Арнольфа, а другой на своего слугу, который всё это время прислуживал братьям за столом.

«Пора и мне баиньки. Постараюсь-ка я тоже идти пошатываясь и запинаясь, чтобы никто не подумал, что я в этот вечер пил только воду».

Вспышка. Треск, дым. Что-то горит прямо на животе, а Санёк даже рукой пошевелить не может, чтобы скинуть с себя, потушить… Вода сверху. Дождь? Настоящий ливень. Мокрый насквозь он лежит пластом и не может пошевелиться, не говоря уж про то, чтобы встать. Струи дождя текут по лицу, рукам, по промокшей одежде, по всему насквозь уже мокрому телу. Одежда больше не горит, но что-то всё-таки жжет в верхней части живота. Ни встать, ни голову поднять никак не получается, словно это не родное тело, а какой-то бессмысленный, чужой и мёртвый мешок с костями… Неужели парализовало?!

Глаза всё-таки получается закрыть. С огромным усилием, словно он не веки смыкал, а толкал штангу. С усилием моргнул. Ещё раз… Во-от. Теперь получается моргать почти не напрягаясь. Хорошо. В распахнутые глаза больше не бьют тяжёлые капли дождя.

Почему он вообще валяется под дождём? Как тут оказался? Он же был у себя дома! Ну, розетка заискрила. Взял отвёртку, полез смотреть, что там. Рубильник в электрощитке, само собой, выключил… Но если Санёк его вырубил, то отчего из розетки так садануло током? Может, он какой-то не тот рычажок вниз опустил?.. Какая теперь разница? Теперь главное понять, где он находится и почему не может пошевелиться? Позвать бы на помощь, но губы толком не слушаются. Не то что закричать — даже шепотом что-то сказать не выходит.

А вот и солнышко! Ливень кончился. Где-то рядом птички чирикают… Шаги. Голоса:

- Эй, люди… Помогите… - Нет, не получается крикнуть. Только слабое сипение выходит из глотки.

Что это за оборванцы? На каком языке они говорят? Подняли. Волокут куда-то. Болтают на своем странном наречии не только между собой, но и обращаясь к нему. Он, типа, должен их понимать? А он ни черта не понимает. Это какие-то местные бомжи, или… Нет, в такой рванине даже бомжи нынче не ходят.

Что эта старуха так к Саньку прицепилась? Влюбилась что ли? За руку держит. Лопочет что-то ласковое. Внесли его в мазанку и положили прямо на земляной пол. Нет, всё-таки на что-то мягкое, но лежащее прямо на земле… Ну не может быть! Это же бред бредовый!.. Но почему тогда они все босые и такие чумазые? Словно Санёк вдруг опять на какой-то тру-реконский фестиваль попал, в лагерь, где загнавшиеся по полному отыгрышу и антуражу фанаты реконструируют бедняков из древней... Галлии? Болгарии?

Через голову стянули с него рубаху — оказалось, что это такая же серая холщовая туника, какие и на всех остальных. Только с прожженной по центру дырой. Старуха мажет Саньку ожог на животе чем-то вонючим, и всё бормочет, бормочет на странном своём языке. И улыбается. А у самой зубы во рту гнилые. Улыбается, и плачет при этом. Гладит его, обнимает, словно он ей не хрен с горы, а сын родной… А этот мужик что на него так уставился? Суёт Саньку ко рту кружку с чем-то тёплым. Санёк глотает. Сок? Вино?.. Ну, если вино, то совсем не крепкое. А из-за плеча старика малолетние девчонки пялятся испуганно… Девчонки тоже в дерюгах. Ни молний, ни пуговиц на одежде, даже у самой младшей… Отчего эти идиоты до сих пор скорую Саньку не вызвали?! Его ведь, кажется, парализовало! А если он сейчас сдохнет тут, у них на руках?.. Может, не тут никакой «скорой»? Может, это и в самом деле какая-то древняя древность?.. Но это невозможно. Так только в плохих фентезюшках бывает! А в жизни… Наверное, он просто бредит. Температура? Белая горячка? Ездил же на реконский фестиваль на днях. От души выпил там со старыми корешами. Молодёжи прочёл пару лекций про историю и про свои прежние подвиги. Даже мечом помахал немного, вспомнив молодость. Какую-то инфекцию там, наверное, подцепил, или палёным пойлом отравился. А теперь, после этих впечатлений, под температурой грезится всякое… Ничего. Скоро это пройдёт. Надо полежать, отдохнуть, хорошенько выспаться, и всё наладится. Санёк зажмурил глаза и постарался забылся сном. Снаружи, за стенами душной мазанки, в которую его притащили, гремел гром и, кажется, снова лил дождь.

***

Грохот, дребезг. Кажется, кто-то случайно пнул пустой котелок, и тот покатился по земле. Совсем рядом.

Жан, проснувшись, открыв глаза. Уставился вверх. Полог шатра чуть заметно колыхался под ветром. Снаружи пели протяжную, заунывную песню. На миг показалось, что на русском… Нет. На гетском языке. Какой уже раз ему снится тот, первый день в новом мире и в новом теле? Во сне он до сих пор надеялся, что закроет глаза, а проснётся уже у себя дома, но, проснувшись, каждый раз возвращался в эту, новую реальность. В этот всеми богами проклятый варварский мир, в котором завтра ему придётся снова выйти на бой, чтобы кого-то убить. Или умереть самому…

Умирать Санёк не хотел. Конечно, если бы знать наверняка, что, умерев тут, он очнётся там, в своём родном мире, в своём собственном теле. Тогда бы он, возможно, решился… Но вдруг обратной дороги нет? Вдруг потом не будет ничего? Или будет перерождение, вселение в место ещё более злое и дикое? Да, там, в прошлой жизни, он был уже почти стариком. Но без каких-то особенно тяжелых хронических болезней. С кое-как оплачиваемой работой преподавателя истории в универе, и с каким-никаким приработком из заказов от приятелей реконструкторов на разные средневековые поделки… Однако, если сравнивать ту, прошлую жизнь, с нынешней, то в бытовом плане там, на Земле, он жил лучше, чем здесь живёт любой местный король.