Утром Жан осознал, что за вчерашний день размер его отряда удвоился. И у четырёх новых членов отряда нет лошадей. А значит, чтобы добираться до Тагора не со скоростью пешехода, а со скоростью всадника, нужно срочно приобрести ещё четыре верховых лошади. И вьючных лошадей — двух или трёх — чтобы везти добытые на турнире доспехи, палатку, щиты наёмников и припасы для всей этой прорвы людей.

- Гильбер, ты разузнал, где в столице конский рынок? - это было первое, что он спросил у одноногого слуги, утром выбравшись из шатра.

- Конечно узнал. Во-он там, у реки… Но сейчас ходить туда бесполезно. Сегодня среда. А лошадей на продажу туда приводят только по воскресеньям.

«Ждать ещё два дня? А если король позволит мне уехать уже сегодня?.. Мало того, после покупки лошадей потребуется ещё хотя бы день на то, чтобы люди к ним привыкли, чтобы хоть немного их к себе приручили…»

- А сено, дрова и воду уже привозили? - уточнил Жан.

- Да.

- И ты купил?

- Да. На два дня. И опять потратил на это четыре со из своих денег, - заявил Ги.

- Ясно, - Жан вздохнул и полез в кошель, чтобы отсчитать Гильберу четыре серебряных чешуйки.

В неделе здесь, в этом мире, было всего пять дней. А в месяце — ровно пять недель. Поэтому каждый из двадцатипятидневных месяцев начинался понедельником. Потом шли вторник, среда, четверг. Последним днём недели было воскресение - выходной день, в который полагалось не работать, а отдыхать и веселиться, или, в крайнем случае, торговать.

«Ждать воскресенья это глупо. Понятно, что Шельга ещё пару дней будет с медной трубкой возиться. Но я ведь, кажется, уже решил, что буду переманивать его в Тагор? Надо сходить, посмотреть, что там у него получается, и вообще способен ли он сделать подобную трубку герметичной, чтобы я мог использовать её для дистилляции спирта. Спиритус вини — винный дух… Удивительно, как легко здесь был воспринят этот, буквально, дословный перевод. Ведь это же совершено другой мир. Даже двенадцать месяцев в году тут - случайность. Просто оборот местной луны, на вид более мелкой, чем наша, происходит здесь за двадцать четыре с половиной дня. А в астрономическом году здесь триста два дня. Поэтому, с учётом пяти пальцев на руках, древним меданским жрецам, составлявшим календарь, показалось удобным разбить год ровно на двенадцать месяцев по двадцать пять дней в каждом, выкинув «лишние» два зимних дня, как дни своеобразного новогоднего карнавала… Так. У черту астрономию. Четыре верховых, с сёдлами, и три вьючных лошади - вот что мне нужно. Надо найти Низама и спросить у него, где я прямо сегодня могу купить лошадей. И нужен кто-то, кто хорошо разбирается в лошадях… Нет, Гильбер пусть лучше останется в лагере и присмотрит за своими приятелями-наёмниками. Возьму Лаэра. Он тоже в лошадях понимает, а торгуется даже лучше, чем я».

***

- Ну, как думаешь? Согласиться Шельга переехать со мной в Тагор?

- Не знаю, - Низам вздохнул. - Я бы на его месте согласился. Работы у него тут толком нет. Местные аристократы и богачи его не знают. Местные ювелиры видят насколько он искусен и боятся конкуренции. Думаю, ни один из них никому из клиентов про Шельгу доброго слова не скажет. Он живёт тут третий месяц, но до сих пор перебивается починкой всякой мелочи для небогатых горожан, а ты пообещал, что обеспечишь его работой на год.

- Обеспечу — кивнул Жан.

- И жильём его в Тагоре обеспечишь?

- А ты думаешь, я ему просто врал, чтобы в Тагор заманить?

- Ну… - Низам пожал плечами, - одет ты крайне небогато. Деньгами не соришь. Трудно поверить, что ты готов целый год регулярно тратиться на работу ювелира.

- Если у меня всё с торговлей пойдёт удачно, то потраченные на него деньги очень быстро ко мне вернутся, - заверил Жан.

- Прости, господин, но… Пять лет назад я был проездом в Тагоре. И просто ума не приложу - кому ты там собираешься продавать ювелирные украшения? На весь этот городок найдётся, боюсь, не больше десятка покупателей на изделия Шельги. А там, поди, и свой ювелир есть.

- Конечно есть, - Жан недовольно скривился. - Медную трубку он мне делал дольше месяца. И сделал так себе. А Шельга… Я ведь его даже не просил, но он сам догадался сначала сделать короткую трубочку, запаять её и показать мне, чтобы проверить, то ли он делает, что мне нужно.

- Ты подул в неё и остался доволен результатом, - кивнул Низам. - Ты что же, будешь заказывать ему только такие медные трубки?

- Сперва их. Потом изделия посложнее.

- Я, кажется, понял. Ты решил стать химистом… Не советую, господин. Просадишь на этом все деньги, а эликсир жизни не добудешь. Эликсир жизни это сказка, которой химисты морочат голову профанам, вытягивая у них деньги. Поверь мне, я ещё в Талосе эту тему подробно изучил. А уж тут, на севере, химисты и вовсе шарлатаны. Только и умеют, что добывать ртуть и подделывать золото.

- Скажи-ка мне лучше, Низам, - сменил тему Жан: - Как вышло, что ты везде побывал, много знаешь, и, однако же, пребываешь в таком ничтожном состоянии, что готов работать переводчиком за еду?

Низам ссутулился сильней, чем прежде, и тяжело вздохнул.

- Всему виной моя гордыня… Никак не могу побороть в себе этот грех. Вот и сейчас. Хочешь ты расточать свои богатства на ювелиров и химистов — расточай. Мне-то что за дело? Куда я с непрошеными советами лезу?

- Это верно, - усмехнулся Жан. - Непрошеные советы — твой конёк. Но я не об этом хотел спросить. Помниться, ты говорил про какую-то нехорошую историю, после которой…

- А, ты об этом? - Низам снова вздохнул. - Куббат потянул меня спорить о вере с местными отцами церкви. И это довело меня до беды.

- Довело до беды? Как именно?

- Авит, напыщенный болван, каких мало, настоятель монастыря святого Жустина, вздумал как-то прийти в наш, иларский собор и затеять там с моими единоверцами спор. Я был в это время в соборе. Услышал, как этот Авит препирается с Эдисием, иларским епископом Эймса и всего Реальта, не утерпел и вмешался. Вставил в их спор пару своих аргументов… Обидно мне стало за нашу изначальную веру, которую он поносил! Слово за слово, и Авит ушел посрамлённый. Не нашелся, как мне ответить. Единоверцы, само собой, кинулись меня благодарить, даже всячески превозносить. А через пару дней меданский епископ Эймса, Гермольд, прислал мне приглашение на диспут о вере.

- И ты пошел?

- Не смог удержаться от искушения, - развёл руками Низам. - . Я ведь, ещё когда жил в Талосе, вдосталь наслушался этих религиозных споров. Нахватался аргументов с той и с другой стороны, цитат из Писания и из трудов святых отцов. Поверь - против талосских богословов и учёных спорщиков местные священники просто малые дети… - Низам остановился, задумчиво теребя свою бородку.

- И что же дальше? - нетерпеливо влез Лаэр, который шел всё это время рядом с хозяином и внимательно слушал.

- Выставили они против меня своего лучшего спорщика-богослова, отца Парцидия… Этот, конечно, бы не чета остолопу Авиту. Уж он и так меня, и эдак… И мне бы, дураку, уняться, согласиться, в конце концов с его аргументами, а я… - Низам сокрушенно махнул рукой.

- А ты? - эхом переспросил Лаэр? - Что ты?

- А я и его переспорил. Смог отмести, оспорить все его доводы. А он многие из моих доводов по существу оспорить не смог.

- Ну и молодец. Правильно, - Лаэр рубанул воздух рукой. - Как бы этот твой Парцидий мог тебя переспорить, если ты прежде наловчился выигрывать в подобных спорах про нашу иларскую веру? С истиной трудно спорить даже тому, кто весьма умён и прочёл много книжек. А уж если истинную веру отстаивает человек искушенный…

- Да зря я его переспорил! - махнул рукой Низар. - Из-за этого и начались все мои беды в Эймсе. Ведь получилось, что я, при множестве народа, опозорил и укорил в незнании основ веры всех меданских епископов и аббатов. Этого они мне не простили… Простецы-то конечно, не поняли, кто кого переспорил. Меданцев на том диспуте было больше, и они своих поддерживали криками и рукоплесканиями, какую бы глупость те ни городили. Но все, кто поумней, всё поняли. Отец Эдисий мне сразу после диспута так и сказал: - «Уезжай поскорее из Эймса. Похоже, ты сильно их разозлил». - Да только уехать я не успел. Схватили меня люди Гермольда. Поволокли на допрос. Стали выспрашивать, да выпытывать, отчего я столь сведущ в богословских вопросах, с какой тайной целью пытался публично опорочить меданскую веру? Три месяца я просидел в подземелье, а потом досточтимый король Суно был так милостив, что изволил выпустить меня на волю. Без единого со в кармане. И того, что стражники отняли у меня при аресте, мне, увы, не вернули. Все мои книги, записи, кошель с деньгами, дорогие одежды, инберовый посох странника, серебрянный рательский значок… Всего этого я лишился из-за своей гордыни. Хорошо хоть зубы и кости остались целы после допросов… Прежде богатые торговцы, и даже знатные господа не гнушались послушать истории о моих странствиях, поговорить со мной о разных чудесах света. Кое-кто даже приглашал меня, чтобы посоветоваться, дарил мне подарки. Но с тех пор, как я переспорил меданского богослова, а затем оказался в казематах, всё изменилось… Никто из местных богачей и знати теперь не хочет иметь со мной дела. Даже преподобный Эдисий не решается мне помогать. Кинет подачку, чтобы я от голода не умер, да на этом и всё. У меня даже нет денег, чтоб купить лошадь и уехать отсюда!