Султан удалился в свои покои на верхнем этаже дворца и пребывал там в уединении, глухой к бушующим снаружи беспорядкам, к взволнованным просьбам и протестам, идущим из французского и немецкого консульств, от знатных арабов и богатых торговцев.
— Я ничего не могу поделать, — повторил он принятой в конце концов испуганней депутации арабских землевладельцев и лавочников-индусов. — Эти злодеи намного превосходят численностью мою стражу, а чтобы откупиться от них, требуется очень крупная сумма. В этом году — увы! — моя казна пуста, платить пиратам нечем. Остается лишь терпеть оскорбления и просить Аллаха спасти меня от их коварства. Если б только мы могли предложить им достаточно денег…
Землевладельцы и лавочники удалились обсудить эту проблему, а вечером вернулись с тысячью рупий, оказавшейся первой небольшой долей весьма значительного откупа. Деньги тут же отправили толпе, бурлящей возле консульства, с вежливой просьбой принять их и спокойно вернуться на свои дау; толпа сочла сумму недостаточной, рассовала ее по карманам и продолжала дебоширить с прежним неистовством.
Ночь оказалась беспокойной не только для осажденных в консульствах иностранцев, но и для всего Занзибара. Больше дюжины домов и лавок были разграблены, несколько загородных домов, принадлежащих богатым землевладельцам и шейхам, подверглось нападению, рабов оттуда увели, ценности расхитили.
Наутро к султану явилась еще она депутация, чтобы решить, какой суммой можно откупиться от пиратов, и к вечеру деньги были собраны. Однако дошл и они до Омар ибн Омара и капитанов дау или очутились в сундуках у султана, оказалось загадкой, поскольку в ближайшие часы напряжение почти не ослабло, и после очередной беспокойной ночи город оставался в страхе перед пиратами. Но помощь была близка. Едва рассвет пробился сквозь тучи, появился паровой шлюп Ее Величества «Нарцисс». Полчаса спустя Дэниэл Ларримор и отряд вооруженных матросов шли по улицам города, а крикливые люди, осаждавшие консульства, попрятались в закоулках и притихли.
Дэн отправился прямиком в британское консульство, где полковник Эдвардс скромно завтракал апельсином с чашкой черного кофе, так как в последние два дня было невозможно раздобыть свежих продуктов. Консул тепло принял лейтенанта. Он еще не получал сведений о том, что происходит в других консульствах и, отдав приказ навести пушки «Нарцисса» на флот дау, отправился с Ларримором посмотреть, не нуждаются ли его коллеги и помощи.
Каждый араб на побережье знал «Нарцисс» и лейтенанта, весть об и£ появлении разнеслась мгновенно, и когда полковник Эдвардс со своим эскортом подошел к дому мистера Холлиса, последние нарушители спокойствия уходили в сторону базаров или гавани, несколько оставшихся угрюмо стояли в стороне и не сделали попытки преградить путь.
Слуги все еще прятались в глубине дома, и гостей встретил сам мистер Холлис. Выглядел он постаревшим на десять лет, и полковник Эдвардс поразился его внешнему виду. У встревоженного Дэна в предчувствии беды екнуло сердце, и он хрипло спросил:
— С ней все в порядке?
— Она еще не вернулась, — ответил консул столь же хриплым, но слабым от изнеможения голосом. — Мы по-всякому пытались выбраться и сообщить вам, но нас не выпускали. Прошло вот уже два дня, и мы ничего не знаем.
— Господи! — произнес Дэн хриплым шепотом. — Кресси!..
И схватил консула за плечи..
— Где она? Куда отправилась?.. Где…
Он услышал быстрые, легкие шаги по лестнице, затем сдавленный вскрик, поднял взгляд и увидел Крессиду.
Они, замерев, глядели друг на друга, и тогда Дэй оттолкнул консула. Кресси, оступаясь, побежала вниз, лейтенант бросился навстречу и заключил ее в объятия.
— Дэн… Дэн… О Дэн! — всхлипывала девушка и ничего больше не могла сказать, потому что он целовал ее, обнимая так крепко, что ей было трудно дышать, бессвязно бормотал страстные нежности, совершенно не обращая внимания на прнсутствующих: ее отца, полковника Эдвардса, нескольких встревоженных слуг и двух крепким, бесстрастных матросов, вошедших за ним в холл.
Конец этой трогательной сцене положил Клейтон, бледный, измученный, изможденный, как и отчим. Он услышал голоса в холле из комнаты, где его мать лежала в истерике, то виня себя зато, что пригласила племянницу на Занзибар, то заявляя, что если никто не отважится пробиться через воющую толпу пиратов и вызволить несчастную Геро, она пойдет на это сама, и возмущаясь, почему никто ничего не делает.
Клейтон еще раз прднес своей сокрушенной родительнице нюхательной соли, спустился вниз и обнаружил, что холл полон англичан, а его сестру обнимает молодой человек с безумным взором, одетый в форму военного моряка.
В этом зрелище — в том, как они обнимались, словно все остальное в мире не имело значения — оказалось нечто, доведшее до предела его отчаяние и ярость, он подошел и оторвал сестру от Ларримора.
— Что ты, чёрт возьми, делаешь из себя посмешище? — напустился он на нее. — Тебе надо смотреть за матерью! Марш в ее комнату!
Потом зло уставился на лейтенанта и возмущенно заговорил:
— Вы не особенно спешили сюда, а появясь наконец, только и способны устраивать вульгарную сцену с моей сестрой! Почему не преследуете этого мерзавца-работорговца, не пытаетесь хоть раз принести какую-то пользу? Вы понимаете, что моя невеста больше двух дней находится в его грязных лапах, а мы не могли даже позвать подмогу, или выяснить, что с ней, или… или…
— Перестань, Клей! — резко оборвал его отчим. — Мы понимаем твои чувства. Но всем нам тоже несладко, и оскорблениями тут не поможешь. — Он перевел взгляд на Дэна, разжавшего объятья, но крепко держащего Кресси за руки. — Вы должны извинить моего пасынка, лейтенант, он сам не свой. Мы не могли сообщить вам, и вы, очевидно, не знаете, что два дня назад Фрост с шайкой своих головорезов похитил мою племянницу.
Рассказав о случившемся как можно короче, он добавил в заключение;
— Уверен, вы согласитесь, блокаду дома организовал он, чтобы мы не могли поднять тревоги.
Дэн не произнес ни слова, но глядящая ему в лицо Кресси содрогнулась и крепче сжала его руки. В нем появилось то, что она видела вот уже два дня в лице Клейтона: желание убить. Только у Дэна не было слепой ярости и желания мести, его холодное бешенство было вдвое страшнее.
Полковник Эдвардс заговорил сухим, сдержанным голосом:
— Очевидно, вы правы, все это было ему очень на руку и вряд ли произошло случайно. Хотя, может, он понял, что назревает, и воспользовался этим. Но даже если б вы могли сообщить о случившемся, никто не смог бы вам помочь, мы все находились в осаде. Но, к счастью, появление Ларримора положило ей конец, и думаю, мы можем твердо обещать, что мисс Холлис вернется к вам через несколько часов.
— А что будет с ним? — гневно спросил Клейтон. — Что будет с Фростом? Наверно, как всегда, отпустите его с предупреждением? Вы должны были расстрелять этого мерзавца или выслать отсюда еще несколько лет назад! Это в ваших силах — он британский подданный. Но нет! Вы даже пальцем не шевельнули, чтобы унять его. Но этого спустить ему не должны. Он за это поплатится, пусть даже мне самому придется застрелить его!
Голос его дрогнул от ярости, и отчим спокойно, но властно произнес:
— Клейтон, я сказал — перестань.
Полковник Эдвардс выслушал гневную тираду, не перебивая, и холодно, пристально глядя на пасынка своего коллеги, вспомнил рассказ Феруза Али о смерти любовницы Фроста и несколько подробностей, упомянутых Фростом в кратком, неудачном разговоре.
Так в этом повинен юный Майо! А Фрост поступил в соответствии с древней заповедью «Око за око и зуб за зуб». Другого мотива столь недостойного и бессмысленного поступка не могло быть. Фрост неспособен сунуть голову в петлю из-за вожделения к какой бы то ни было женщине. Тем более к мисс Геро Холлис, на взгляд полковника, слишком рослой, прямолинейной и неженственной, чтобы ее можно было назвать роковой женщиной.
Он не оправдывал жестокую расплату за счет неповинной жертвы и считал оба случая несравнимыми. Майо, вероятно, можно простить за решение, что шлюха из Дома с дельфинами — законная добыча. Судя по тому, как обернулось дело, можно что-то сказать и в защиту другой стороны. Если б Фрост отделал этого молодого человека кулаками или хлыстом, даже поручил бы это своей команде, полковник не стал бы его винить. Однако недостойная месть, которую он избрал, не может быть Оправдана никакой обидой.
