Появление ребенка было ошибкой, его ошибкой и притом серьезной. Он никогда не задумывался о последствиях своих случайных любовных связей и никоим образом не думал о ребенке, когда испуганная, голодная девочка, купленная от нечего делать у негра-работорговца, превратилась в красивую, желанную женщину. Взял он ее потому, что так захотел.

У Рори были другие любовницы, возможно, и дети. Но Зора отличалась от других тем, что принадлежала ему. Была такой же частью его окружения, как Бэтти и Ра-луб, слуги, судовая команда и белый попугай Мураши. У нее не было никакого другого дома. Он пытался отыскать ее родных, но задача эта оказалась непосильной. Потом девочка выросла и, сама толком не сознавая этого, отняла управление Домом с дельфинами у ленивой, толстой негритянки, а через год после того, как стала его любовницей, родила Амру.

Он помнил то потрясение, которое испытал, когда она, сияя от гордости, сказала, что ждет ребенка. Тот внезапный приступ отвращения.

— Будет мальчик, — сказала Зора. — Непременно, потому что я молилась о сыне, делала пожертвования, и мои молитвы должны быть услышаны.

Но он не хотел сына, не хотел видеть ее беременной. Беременной его ребенком; ребенок будет притязать на него, вырастет и понесет его кровь в будущее, на которое он мог взирать только с недоверием и враждебностью. Ребенок возложит на него ответственность и узы — будет ждать советов, любви, безопасности.

Если б он мог отослать куда-то Зору, то отослал бы. Но такой возможности не было, и он отлучался с острова как можно чаще, — ; ребенок родился без него. Амру он увидел впервые уже трехмесячной, и хотя Зора очень огорчалась, что родилась дочка, Рори ощутил странное облегчение. Девочка — меньшее из двух зол, она больше принадлежит матери, будет меньше его связывать. Но маленькое существо удивительно походило на него, с возрастом это сходство усиливалось, и трудно было не допустить ее завладеть его сердцем.

«В мир неистовых фантазий, где я всем повелеваю, с огненным мечом заклятым, на своем коне крылатом» в дальний путь я отправляюсь…»

Эти слова, открывшие ему очарование поэзии, до сих пор звучали у него в голове. Он все еще был сумасшедшим, распевающим их на улицах Занзибара. «Где я всем повелеваю…» Вот в чем еекрет! Полностью распоряжаться своим сердцем, принадлежать самому себе, отвергать тиранию и собственнические притязания других, бродить в диких, беззаконных уголках мира, в котором скоро не останется диких мест, а будут только стены, законы да фабричные трубы. Он видел, что это время близится, ощущал его дыхание так же ясно, как ощутил легкую, еле заметную перемену в жарком, душном затишье и понял, что скоро поднимется ветер. От этого никуда не деться, на земле не останется места, где человек сможет дышать — и идти к черту своим путем!

— Бэтти, — внезапно спросил он, — что ты делал бы, окажись у тебя громадная куча денег?

Ответил Бэтти не сразу. А поразмыслив, сказал задумчиво:

— Даже не знаю, нужна ли мне она. Избыток, на мой взгляд, ни к чему. Что делать с ним в моем возрасте?

— Значит, не можешь вообразить себя плутократом с каретой и домом, полным дворецких и лакеев? И тебе вполне достаточно того, что имеешь?

— Что ж, врать не стану, иногда мне хочется снова увидеть Лондон, услышать перезвон колоколов в Сити, пройтись по Чипсайду. Но на кой человеку вроде меня лакеи с дворецкими? К тому же, эта публика чванливая, я предпочту им этого старого плута Джуму. Дам ему тумака, когда сочту, что он заслужил, Джума легонько ответит, и никто не в обиде. Видно, я уже слишком долго веду такую жизнь, чтобы думать об особняках с лакеями. Пока у меня достаточно денег, чтобы на старости не идти в работный дом, я не скажу, что хочу намного больше, чем имею сейчас.

— Дядюшка, ты разумный человек. Едва ли не единственный, какого я встречал в жизни!

— Хочешь сказать, я не круглый дурак, — фыркнул Бэтти и задумчиво добавил: — Будь я помоложе, то, может, решил бы, что при больших деньгах можно иметь целый гарем красоток и столько рому, чтобы пить, как герцог. Но свою долю женщин я уже получил, и хотя не прочь иной раз позабавиться с какой-нибудь бабенкой, сейчас уже не то, что было раньше. Жратвой и питьем вполне доволен. И все же в деньгах есть что-то такое — пусть они и «презренный металл», но все же притягательны; предложи мне кто-то на тарелочке большое состояние, отказаться б я не смог.

— В том-то и дело, — сказал Рори и рассмеялся.

— А что? Тебе кто-то предложил состояние? — с любопытством спросил Бэтти.

— Можно сказать — да. Притом на тарелочке.

— Должно быть, тут какой-то подвох, — решил Бэтти и с сомнением покачал головой. — Никто не раздает состояния просто так. Знаешь, в чем твоя беда, капитан Рори? Ты опять напился, вот в чем. Утром проснешься с тяжелой головой и безо всякого состояния — хотя я не знаю, что тебе делать с ним.

— А я знаю! То, что давно собирался — вернуться в Англию и притянуть к суду дражайшего дядю Генри.

— Ну вот! Я так и знал, что ты пьян. Он тут же напустит на тебя полицию. Получишь десять лет. А то и все двадцать.

— У него нет никаких доказательств. К тому же, он не посмеет предъявить мне обвинение.

— Ты так надеешься. А со мной что будет? Я же не его любимый племянник.

— Дядюшка, не будь ослом. Он ничего о тебе не знает.

— Может, и нет. Зато знают полицейские, а память у них отменная, черт побери! Не сомневайся — опыт у меня есть, чего нельзя сказать о тебе, раз хочешь сдуру сам лезть на рожон. Ты, вправду, намерен его притянуть?

Голос Бэтти вдруг зазвучал встревоженно, и Рори издал короткий, неприятный смешок.

— Я много лет только об этом и мечтаю! Когда-нибудь непременно притяну — если он не обведет меня вокруг пальца, умерев, прежде чем я получу такую возможность. Но потребуется много денег, чтобы тягаться с дядей Генри в суде, потребовать отчета за управление моей собственностью и вернуть родовые поместья, которые он и мои дражайшие кузены прибрали к рукам. Правосудие дорого стоит в нашей свободной стране!

— Ничего не выйдет! — с горечью сказал Бэтти. — Он наверняка возбудит против тебя дело за кражу ложек и побрякушек твоей тетушки!

— Пусть попробует! Но тебе нечего волноваться, Бэтти. Я пока что ничего не предпринимаю. Это просто мечта, она может подождать. Видит Бог, ей не занимать терпения!

Он стал негромко насвистывать сквозь зубы, но вскоре оборвал свист посреди такта.

— Знаешь, Бэтти, нам пора отправляться куда-нибудь отсюда. Этот остров становится чересчур цивилизованным. Куда ни глянь, всюду иностранцы с кислыми рожами; гавань кишит английскими канонерками, и чертовски навязчивый английский консул сует нос в частные дела людей. На площади толкутся янки, лягушатники и прочие, вскоре сюда еще нагрянут тучи миссионеров. Остров уже не прежний. Он начинает смердеть законом и порядком, а для меня предпочтительней запах сточных канав.

— Хмм, — протянул Бэтти, потирая нос узловатым пальцем. — Ты прав, пожалуй. И куда думаешь податься?

— В Персию, в Аравию, на Борнео, в Китай. На Лунные горы! Какая разница? Может, в Центральную Азию.

— «Фурию» туда не возьмешь, — рассудительно заметил Бэтти. — Мне не хотелось бы расставаться с ней, я привык к этой старой стерве. Осторожно, ступеньки — мы уже дома. И на твоем месте я бы намочил перед сном голову. Может, слегка протрезвишься. Состояние, надо же!

Как и предсказал Бэтти, капитан Фрост наутро проснулся с головной болью и отвращением к жизни. Но и его предсказание тоже сбылось, потому что ставни были закрыты от дождя, и над островом ревел северо-восточный пассат.

Дождь барабанил по балконам и крышам, смывая пыль жарких дней, низвергался водопадами на улицы, где потоки несли по канавам многомесячные грязь и мусор, растекался по узким переулкам, унося в море нечистоты и отбросы города.

Час спустя улицы стали чистыми, через день-другой пляжи, неделями представлявшие собой громадные, зловонные свалки, вновь блистали чистыми галькой и песком, а вода в гавани пахла только морем.