Из Москвы до Санкт-Петербурга путники за три дня домчались. В карету впрягли четвёрку лошадей, которых меняли на ямских станциях. Тракт был гладкий, укатанный снег выровнял все ямы и ухабы. Погода, как по заказу, стояла ясная, хоть и морозная, только на въезде в столицу небо заволокло низкими тучами. Когда же карета заехала в город, пошёл хлопьями снег.

Михайла Петрович, Дуня и Глаша вошли в фамильный особняк Лыковых, шутя и отряхивая друг друга.

Выглянувшая служанка ойкнула и скрылась в коридоре, ведущем в столовую, как раз подошло обеденное время. Вскоре оттуда появились Платон, его маменька и тётушки. Платон обогнал остальных и направился к Дуне, но наткнулся на кулак Михайлы Петровича, отлетел к лестнице, ударился спиной о перила и съехал со стоном на ступени, держась за скулу.

— Как вы смеете?

— Платоша, сыночек!

— Надо доктора позвать! — заголосили маменька и тётушки.

— Молчать!!! — гаркнул Михайла Петрович. Зазвенели хрустальные подвески на светильниках, замерли с открытыми ртами маменька и тётушки, Платон перестал стонать, а прислуга вытянулась в струнку, как рядовые перед генералом. Михайла Петрович же, как ни в чём ни бывало, обратился к Платону: — Это тебе, дорогой зятёк, задаток. Коли Дунюшку мою ещё хоть пол разика обидишь, вот тогда по полной получишь. Вставай, хозяин, встречай жену любимую, да нас, гостей.

Платон, кряхтя по-стариковски, поднялся и сказал:

— Всегда рады принять гостей в нашем доме, правда, душенька?

Он посмотрел на Дуню и подошёл к ней, прихрамывая на ушибленную о ступеньки ногу и держась за пострадавший от удара о перила бок. Обнял жену и попытался помочь снять длиную лисью шубу, но при этом так морщился от боли, что Дуня, отстранив его, сама скинула верхнюю одежду в руки слуги.

Михайла Петрович, узнав от Дуни имя дворецкого, обратился к нему:

— Климентий Ильич, будь добр, распорядись нам с женой одни покои приготовить.

— Будет сделано, ваше степенство, — ответил Климентий Ильич. Причём обращение «ваше степенство» к Михайле Петровичу у него прозвучало уважительнее, чем «ваше сиятельство» при обращении к Платону.

Доктора Платону всё же вызвали, поскольку двигался тот с трудом и морщился от боли отнюдь не притворно, даже магическое обезболивание действовало недолго. Дуня настояла, чтобы выслали карету за профессором из Медико-хирургической академии, помимо преподавания, ведущим и частный приём. Ещё на одном из весенних балов довелось ей танцевать с ассистентом профессора. Тот только и делал, что восторженно рассказывал о своём наставнике. Тогда Дуню это раздражало, а, смотри-ка, пригодилось.

— Торопился жену встретить, споткнулся и упал с лестницы, — ответил Платон на вопрос доктора о природе травмы и добавил: — Невыносимо болит, спасибо, Дунюшка магией целительской владеет, иначе совсем худо было бы.

— Что же вы так неосторожно, граф? — спросил профессор, с подозрением глядя на лицо Платона с наливающимся на скуле кровоподтёком. Но вслух доктор свои подозрения озвучивать не стал, и велев слугам принести пузырь со льдом, принялся осматривать и ощупывать пациента.

Позволил он присутствовать в комнате больного лишь Дуне. Маменьку Платона, после того, как та начала причитать, доктор вежливо, но решительно выставил. При осмотре он использовал амулеты, похоже был выходцем из простого сословия и магией не обладал. Разговорчивостью доктор не отличался. Он наложил тугую повязку на грудь Платона, прибинтовал к ноге шину, напомнившую Дуне вырезанные из дерева лубки у язычников, велел приложить к скуле завёрнутый в полотенце пузырь со льдом. После чего принялся мыть руки в принесённом слугами тазике с чистой водой. Когда он взял полотенце, Дуня не выдержала и спросила:

— Ну как он, доктор?

— Ничего страшного, графиня, всего лишь трещина на трёх рёбрах и растяжение связок голеностопного сустава, — ответил доктор. У Платона даже глаза округлились, он-то не считал, что трещины в рёбрах «ничего страшного». Доктор же продолжил: — Повязку носить не менее двух недель, резких движений не делать. Шину, возможно, меньше. Загляну через неделю, скажу точно. Что касается лекарств, раз уж вы, голубушка, магией владеете, лучше ей и воспользоваться. Но не чаще двух раз в день.

Профессор попрощался и отбыл, явно довольный выданной ему Михайлой Петровичем оплатой. К Платону вошли маменька и тётушки, Дуня, решив, что нянек и без неё достаточно, вышла в гостиную, где её ждали папенька и Глаша. Пересказав слова доктора, она поделилась неожиданно возникшей проблемой:

— На придворный бал не принято дамам без сопровождения являться. У меня и приглашение моё именное и ещё одно на сопровождающего, без указания имени. Думала, с Платоном пойду, теперь и не знаю, что делать. Жаль, никого из вас взять не могу.

Она виновато посмотрела на отца и подругу.

— Конечно, не можешь, бал только для дворян, — спокойно ответила Глаша и посоветовала: — Ты старшую тётушку пригласи, из трёх сестёр она самая рассудительная. И тебе хорошо, и ей развлечение. Дуня, тебе на днях письмо от братиков пришло, Климентий Ильич нам отдал, пока ты Платошу своего доктору показывала.

— Смотри-ка, не наябедничал на меня зятёк, — произнёс Михайла Петрович, покачивая головой. Платон в его глазах немного вырос, самую чуточку. — Читай скорее, где там наши бродяги. Что в ополчении, ни капли не сомневаюсь.

— Павлушу с Петей определили в военные картографы. Служат в секретном месте, выходят в город редко. Обещаются в воскресенье зайти и надеются застать, — сказала Дуня и добавила: — Читаю дословно: писали папеньке, да обратного ответа нет, может, не дошла весточка. Петя влюбился в фрейлину. Не слушай, врёт он. Ну, тут почерк разный, точно друг у друга самописец вырывали, даже кляксу поставили. Мальчишки!

— Где там у нас фрейлины водятся? — спросил Михайла Петрович, почесав затылок. — Выходит, Петя с Павлушей при царе служат.

— Получается, на следующий день после бала братики появятся, — произнесла Глаша, улыбаясь.

— Глашенька, представь их реакцию, когда они узнают, что ты теперь им не сестрёнка, а вроде как, маменька, — сказала Дуня.

Переглянувшись, все трое громко рассмеялись.

В гостиную заглянула маменька Платона. Поджав губы при виде веселящейся троицы, маменька сказала:

— Дуня, Платон тебя зовёт.

Дуня хотела, было, с места вскочить, но под взглядами отца и подружки спокойно ответила:

— Сейчас подойду.

Неторопливо поднялась и отправилась к страждущему мужу.

Старшая тётушка Платона охотно согласилась поехать на бал, и волновалась больше Дуни. Она даже помолодела лет на десять. Средняя сестра за неё радовалась, а вот маменька Платонова только губы поджимала, благо, что молча. Она бы всё равно отказалась от поездки на бал. Но Дуня, пригласив в сопровождающие не её, а сестру, лишила свекровь возможности высказать своё отношение к тому, как несознательные жёны веселятся, пока муж болеет.

Маменьке невдомёк было, что болезнь болезнью, но исполнять супружеский долг в комнату жены Платон доковылял. Молодой организм своё взял. Правда хватило его только на две ночи.

—Прости, душенька, но я следующую недельку у себя посплю, — произнёс он после второй ночи, глядя на Дуню виновато и жалобно.

— Конечно, Платоша, доктор беречься велел, — согласилась Дуня, чувствуя к мужу совсем не страсть, а что-то сродни материнской заботы и нежности.

Дуня неосмотрительно призналась Глаше, а подруга, вместо сочувствия, до слёз рассмеялась.

— Так ты сама же говорила, что мужик твой не орёл, — произнесла Глаша, когда обрела способность говорить и, утерев глаза платочком, добавила: — Даже Оське нашему в подмётки не годится.

Дуня, собиравшаяся обидеться, вспомнила, как выглядел её крепостной на венчании со своей язычницей, тоже не удержалась от смешка. Она ни минутки не сомневалась, что этому охальнику переломанные руки-ноги в делах любовных не помеха. Выползшие мысли об Алексее, об их единственном поцелуе, Дуня безжалостно загнала в самый дальний уголок своей памяти.